В наличии были только три внука Александра Второго – великие князья Борис и Андрей Владимировичи и Дмитрий Павлович. Все трое восседали с умным видом по правую руку председателя Совета.
По левую руку сидел брат Константина Константиновича Дмитрий, такой же длинношеий и высокорослый. За ним, в порядке старшинства, разместились тоже длинные, тощие, с маленькими головками сыновья младших сыновей Императора Николая Первого – Николая Николаевича Старшего и Михаила Николаевича. Это были великие князья Николай Николаевич Младший, которому стукнуло уже 57 лет от роду, его брат Пётр Николаевич, на десять лет моложе Николаши, как ласково в семье называли великого князя Николая Николаевича.
В кресле рядом с Петром Николаевичем уютно устроился самый «просвещённый» великий князь – историк Николай Михайлович. Далее должен был бы сидеть великий князь Михаил Михайлович, но его, из-за морганатического брака с внучкой поэта Александра Сергеевича Пушкина английской графиней Торби, лишил звания и всех привилегий в России ещё Александр Третий. Поэтому следующее место занимал Георгий Михайлович.
Двое младших Михайловичей – молодой дядя царя, женатый на его родной сестре Ксении, Александр Михайлович, которого в семье называли по-простецки Сандро, и его брат Сергей – замыкали левое крыло стола.
В противоположном торце стола заняли кресла министр финансов и Председатель Совета министров Владимир Николаевич Коковцов и его статс-секретарь Голубев, в обязанности которого входило вести протокол.
По правую руку Коковцова сел министр Императорского Двора барон Владимир Борисович Фредерикс, статный седой красавец, который даже на стуле держался прямо, словно в седле. По левую руку от министра финансов занял место начальник удельного ведомства князь Кочубей. Фредерикс и Кочубей вошли в зал в тот момент, когда великие князья рассаживались по местам и прибытие министра Двора и главы ведомства уделов осталось почти незамеченным. Когда же все расселись и огляделись, то великим князьям стало ясно, что речь наверняка пойдёт о каких-то выдачах из средств министерства Двора и его удельного ведомства. Члены Совета великих князей не ошиблись.
Константин Константинович, басовито прокашлявшись, кратко проинформировал Совет о единственном пункте повестки дня:
– Государь Император поручил нашему Совету обсудить обращённую к нему просьбу принца Александра Петровича Ольденбургского о денежной помощи его супруге Евгении Максимилиановне в форме займа из удельного ведомства в связи с тем, что её единственная недвижимая собственность, в которую она вложила почти всё своё состояние, – кондитерская фабрика «Рамонь» – находится на пороге банкротства, – соболезнующим тоном, словно на похоронах, объявил великий князь и добавил: – А сейчас Владимир Николаевич Коковцов подробно расскажет суть этого дела… Прошу!.. – сделал он знак министру финансов.
Более получаса старательный и услужливый Владимир Николаевич, перекладывая листок за листком в своей папке, нудно излагал финансовое положение фабрики, вложения в основной капитал и ценообразование, давление конкурентов и динамику роста цен на сырьё. Аудитория, не привыкшая к серьёзным темам и удержанию в памяти показателей экономики, уже на пятой минуте доклада министра финансов начала осоловевать и терять всяческий интерес к вопросу. Только Михайловичи, более склонные к коммерции, держались и более или менее внимательно слушали слова Коковцова.
Но и они начали после десяти минут монотонной, изобиловавшей специальными терминами речи Владимира Николаевича откровенно зевать и беспокойно глазеть по сторонам. Кое-кто из старших слегка подрёмывал в удобных креслах.
Коковцов закончил и замолчал. Вторую половину его доклада слушали так невнимательно, что не поняли ничего из высокомудрого и весьма дипломатичного заключения министра.
После нескольких тягостных минут молчания первым спохватился председатель Совета.
– В чём же именно дело? – словно только что проснувшись, вопросил он Коковцова.
Министр оторвался от своих бумаг и несколько озадаченно посмотрел на Константина Константиновича. Августейший поэт ответил ему таким же недоумевающим взглядом.
– Ваше высочество, я только что изложил это высокому собранию… – недоумённо развёл руками Коковцов.
– Владимир Николаевич, – растягивая упрашивающе слова, обратился председатель с вторичной просьбой, – резюмируйте, пожалуйста, вкратце: что именно требуется от членов Царской Семьи, дабы помочь Евгении Максимилиановне?.. И какова позиция министерства финансов?..
Коковцов платком вытер свой высокий лоб и в нескольких словах повторил суть своего доклада, прибавив:
– Министерство финансов полагает, что по закону подобный кредит выдан быть не может…
Последняя фраза Коковцова явно повысила настроение членов Совета, поскольку большинство их, как обычно, очень не любило раздавать деньги из удельного ведомства, считая их как бы своими. Взор председателя обратился по этой причине к князю Кочубею. Князь, который изображал полную готовность к ответу, сидя на краешке кресла, был весь внимание.
– Виктор Сергеевич, – обратился к нему К.Р., – не соблаговолите ли сообщить нам, что вы думаете по сему предмету?..
– Ваши высочества, – встал со своего места князь Кочубей, – я уже доложил Государю Императору по существу просьбы его высочества принца Ольденбургского, что Главное управление уделов не хотело бы устанавливать прецедент на будущее, покрывая долги хотя и члена Императорской династии, но не имеющего великокняжеского титула…
– Браво, – резко высказался злобный и высокомерный Николай Николаевич, – я держусь того же мнения.
– Кто из членов Совета желает высказаться? – обратился Константин Константинович к родственникам.
Желающих, как и мнений, было несколько. Сладкоежка Дмитрий аргументировал свой отказ поддержать Евгению Максимилиановну тем, что карамели её фабрики дрянные, а мармелады – просто кислятина.
Михайловичи высказались в том смысле, что помочь Евгении Максимилиановне должен был прежде всего её супруг, и лишь когда на это не хватит у него средств, тогда можно прибегнуть к помощи Императорской фамилии. С врождённым умением считать в чужих карманах, убеждённый холостяк Николай Михайлович заявил, что у Александра Петровича есть большие капиталы в Ольденбурге, из которых он пусть и помогает супруге. А на эти капиталы можно приобрести не одну такую фабричонку, как «Рамонь».
После короткого, но злого обсуждения, в котором сквозило недоброжелательство ко второсортному члену семьи, великие князья сошлись на отказной резолюции, которую тут же сформулировал Коковцов. Статс-секретарь так толково и таким каллиграфическим почерком вёл протокол, что августейшие члены Совета, ознакомившись с ним, тут же пожелали поставить свои подписи под документом. В самом конце листа присоединили свои росчерки Фредерикс, Кочубей и Коковцов.
После столь великих умственных усилий необходимо было освежиться. Хозяин Мраморного дворца всё предусмотрел заранее. Распахнулись двери, и череда официантов внесла серебряные подносы, уставленные высокими бокалами шампанского. Ближе всех на их пути оказался великий князь Николай Николаевич. Он поставил первого официанта рядом с собой и, мучимый постоянной жаждой, принялся опрокидывать в свой большой и красный рот один бокал за другим. Так как число официантов почти соответствовало количеству гостей, родственники и министры последовали примеру Николаши.
Увядшее было настроение стало медленно подниматься.
Николай проснулся в отменном расположении духа. То ли мягкая и тёплая январская погода, почти до оттепели, то ли удачные доклады министров на этой неделе – всё располагало к душевному покою. Любимая жёнушка мирно посапывала на своей половине кровати – видимо, она опять долго не могла заснуть, и на ночном столике подле неё лежала раскрытая посредине книга религиозно-философского содержания. Только такие книги благотворно действовали на Аликс перед сном, но вся их святость не мешала ей будить его среди ночи своими горячими ласками и доводить их тела до почти полного изнеможения.
Ники вспомнил такое сладостное пробуждение сегодняшней ночью и потянулся до хруста в суставах. «Поистине Аликс – необыкновенная женщина, с которой не могут сравниться никакие балетные и дамы полусвета, украшавшие гусарские пирушки… – подумал он и почему-то вспомнил Матильду. – Эх, но эта маленькая Кшесинская[77] была такая доступная и так старалась в постели показать всякие фуэте, а перед этим – импровизировать танец живота из «Бахчисарайского фонтана», что всё это стало приобретать какой-то показной, неискренний характер… А потом её вечные глазки в сторону дяди Сергея и других молодых великих князей… Она была, конечно, штучка, как и полагается балетной… Штучкой и осталась… А как ловко она действует через Сергея, отбирая самые выигрышные партии в балетах у своих соперниц… Слава Богу, Аликс знает, что у меня с ней всё давно закончилось, и верит мне, а то эти проклятые светские сплетницы при каждой победе маленькой Матильды над директором Императорских театров Теляковским обязательно начинают распускать слухи, что это именно я приказываю Теляковскому угождать во всём Кшесинской, поскольку по-прежнему с ней сплю… Вот и дуры!..»
