В доказательство неизлечимой безнравственности черни довольно часто приводят факт, что Нерон был в некоторых отношениях весьма популярен. Дело в том, — говорит Ренан, — что общественное мнение о нем делилось надвое. Люди серьезные и честные его ненавидели. (Однако, ему остался верен ряд лиц, которым гораздо более пристало название серьезных и честных, — напр., Петроний Турпилиан, Рубрий Галл, Веспасиан, — чем какой-нибудь Нимфидий Сабин, Т. Виний или даже Отон, взявшиеся проводить авантюру Гальбы.) А чернь его любила, — частью бессознательно, по смутному инстинкту плебея, обожающего своего государя, когда тот является ему во всем полубожественном сиянии своей власти, частью за те праздники, которыми он опьянял простонародье. Во время этих праздников все были свидетелями, как он бродил запросто в толпе, обедал, закусывал в театре, запанибрата со всякой сволочью. Сверх того, — разве он, подобно черни, не ненавидел сенат и римскую знать, крайне непопулярных в народе за надменную суровость их быта? Окружавшие же Нерона прожигатели жизни были, по крайней мере, со всеми любезны и вежливы.
Солдаты его гвардии тоже сохраняли к нему прочную привязанность. Много лет спустя после его смерти неизвестные руки все еще украшали его могилу свежими цветами; его изображения то и дело появлялись у ростральной колонны, на форуме.
Сожаления о Нероне начались немедленно после его смерти, как только Нимфидий Сабин, прокладывая себе дорогу к власти, дозволил бушевать черни и, под предлогом отмщения бывшим любимцам Нерона, убивать и грабить встречного и поперечного. Какой народ принимал в этом участие? Ответ дает Плутарх, говорящий, что Нимфидий Сабин был в это время любимцем сената. «Сенаторы делали распоряжения, приносившие ему честь и силу. Они называли его своим ’’благодетелем" и ежедневно сбегались к дверям его дома, с просьбой предлагать ему свое мнение первым и затем утверждать все указы. Таким образом, они увеличивали его дерзость, и он сделался вскоре предметом не только зависти, но и страха для своих льстецов". Очевидно, пустили в ходе для анти-неронианских демонстраций «истинно римский народ»: рабов, вольноотпущенников и клиентов господствующего сословия, торжествующей аристократии. Разнуздавшись с дозволения начальства, «истинно римский народ» залил улицы кровью. «Таким образом гладиатора Спикула бросили под статую Нерона, которую волочили по земле, и убили на форуме. Доносчика Апония сбили с ног и опрокинули на него телеги с камнями. Многие другие были разорваны на части, некоторые даже невинно. Это заставило сказать Мавриция, одного из лучших граждан по отзыву других и в действительности, что он боится, что скоро придется пожалеть о Нероне» (Плутарх)... Солдаты раскаивались в своей измене. Нимфидию Сабину не удалось низложить Гальбу и захватить империю только потому, что, на совещании преторианцев, военный трибун, по имени Антоний Гонорат, умел внушить товарищам мысль, что их влекут к отвратительной привычке сменять изменой измену, и ловко напомнил воинам, что Нимфидий — тот самый человек, который обманом заставил их нарушить присягу Нерону:
— Как будто злой дух водит нас от измены к измене. Недавно мы изменили Нерону, теперь нас уговорили изменить Гальбе. Однако, ведь, он, кажется, матери не топил и жены не убивал? на кифаре в концертах не играет и актером на сцену не выступает? Нерон делал все это, и все-таки мы не согласились покинуть Нерона, даже при наличности таких поступков. Мы покинули его, поверив Нимфидию, что он первым покинул нас и бежал в Египет. Чего же теперь от нас хотят? Чтобы вслед за Нероном мы отправили и Гальбу — и выбрали в государи сына Нимфидий, убив, ради этого удовольствия, родственника Ливии, как раньше мы убили сына Агриппины? Да, уж если на то пошло, не лучше ли нам расправиться с Нимфидием за мерзости, в которые он нас вовлек, — отомстить за Нерона и честно и твердо сдержать нашу присягу стоять за Гальбу? (Плутарх).
Нимфидий, явившийся в собрание после этой речи, был немедленно убит.
Морской экипаж, который Нерон, в последних поисках самозащиты, снял с судов Мизенского флота, подчинился новому правительству крайне неохотно, встретил Гальбу шумными беспорядками и, в конце концов, был изрублен его кавалерией. Гвардейцы открыто проклинали надувательство, путем которого приобрел их Гальба, и громко кричали:
— Уж если не в состоянии заплатить обещанного, так хоть выдавал бы нам то, что мы имели от Нерона...
Гальба пал жертвой невыгодного сравнения с Нероном, — и вовсе не потому, что — как обыкновенно пишут историки-моралисты — распутному Риму пришелся не по нутру, после веселого молокососа-безобразника угрюмо добродетельный старик, а и потому, что, в сравнении со своим предшественником, этот добродетельный старец оказался мстительным и безжалостным кровопийцей. Движение его на Рим стоило в несколько дней во много раз большей крови, чем Вечный Город видел за все царствование Нерона. Отон завоевал трон только благодаря тому, что был доверенным лицом Нерона и подражал его быту. Виталлий, чтобы добиться от Рима признания, усиленно подчеркивал всем своим поведением, что он берет за образец себе Нерона и его государственную теорию. Тридцать-сорок лет спустя весь свет желал, чтобы Нерон был жив еще, и чаял его возвращения.
Эта популярность, которой нечего особенно удивляться, имела обычное следствие. Распространился слух, будто предмет стольких сожалений и в самом деле не умер. Еще при жизни Нерона, даже среди его приближенных, существовало предчувствие, что он лишится римского престола, но зато получит новое царство — царство восточное, едва ли не мессианическое. Народу всегда трудно верится, чтобы лица, долго занимавшие внимание всего мира, исчезали окончательно. Смерть Нерона, при весьма немногих свидетелях, на вилле Фаона, не получила широкой общественной огласки: хоронили его три женщины, вполне ему преданные; труп его видел, кажется один Ицел; от человека столь достопримечательного не осталось ровно никакого следа, точно его вовсе не было! Пошел слух о подмене императора, об убитом подставном лице, его заместителе. Одни говорили, что тела Нерона не нашли вовсе, другие — будто его рану на горле перевязали и вылечили. Почти все утверждали, что, по настоянию парфянского посла в Риме, Нерон скрылся к своим союзникам, Арзацидам, исконным врагам Рима, или к армянскому царю, Тиридату, великолепные празднества в честь приезда которого в 66 году оставили в народе глубокое впечатление.
Там он сидит себе у моря, ждет погоды и обдумывает план, как разрушить империю. Не нынче — завтра он появится во главе восточной конницы, и достанется ужо всем его изменникам. Его приверженцы жили этой надеждой, они уже восстановляли его статуи и даже выпускали эдикты за его подписью. Наоборот, христиане, почитавшие Нерона извергом рода человеческого, внимая подобным слухам и веря им наравне со всем народом, трепетали от ужаса. Такие бредни держались в населении очень долго, и, как почти всегда случается при подобных обстоятельствах, появилось несколько лже-Неронов.
Один из них успел появиться в том же 68 году, возбудив в провинциях Азии и Ахайи живые чувства любопытства, надежды и ужаса (Ренан). По одним, он был понтийский раб, по другим итальянец, но тоже из рабского сословия. Он очень походил на покойного императора: те же большие глаза на — выкате, то же пышное обилие густых волос, та же зловещая осанка, то же надменно-брезгливое выражение лица, — словом, вся та же голова — свирепая и театральная; подобно настоящему Нерону, он мастерски играл на кифаре и пел. Самозванец образовал вокруг себя первое ядро — как бы зародыш бунта, набирая на службу беглых солдат, бродяг и разбойников, и осмелел настолько, что дерзнул предпринять морскую экспедицию с целью захватить Сирию и Египет, но был выброшен бурей на Кифнос — один из островов Цикладской группы. Этот остров он обратил в очаг довольно деятельной пропаганды, увеличил свою шайку, переманив к себе некоторое количество солдат, возвращающихся с Востока, купался в крови, творя суд и расправу, грабил купцов, а рабов привлек на свою сторону и дал им оружие. Волнение было велико, особенно среди простонародья, склонного, по своему легковерию , влюбляться в самые нелепые слухи. С декабря 68 года в Греции и Азии не было других разговоров, как о воскресении Нерона. Ожидание и ужас росли с каждым днем; имя Нерона, славой своей наполнившее мир, опять кружило головы, наводя робких на трепетную мысль, что все ранее виденное ничто сравнительно с тем, что теперь придется увидеть (Ренан). Новому губернатору мало-азиатских областей Галатии и Памфилии Кальпурния) Аспренату посчастливилось захватить самозванца обманом, не без некоторого колебания со стороны офицеров и солдат действовавшей в этом предприятии эскадры. Любопытно, что триерархам дан был приказ овладеть лже-Нероном, кто бы он ни был. Латур Мен Ибар основательно видит в этом предписании неуверенность самого нового правительства (Гальбы) в том, что на Кифносе буйствует не настоящий Нерон, и что в Риме сожгли настоящего. По Тациту, голова лже-Нерона была доставлена в Рим и всех поразило сходство с покойным императором. Латур Сен Ибар прибавляет к этому, будто тело лже- Нерона, привезенное в Рим, было почтительно встречено народом и торжественно погребено. Этим он неудачно объясняет, что в Риме показывали две могилы Нерона — одну на Пинчио, другую — на пятой миле древней Кассиевой дороги.
