— Я не раз говорил Клотильде, — продолжал он, — что поспешность не в моем характере и что у меня были причины ждать, пока…
— Ждать? Ждать! — перебила его баронесса, смеясь так звонко, что это было уже почти невежливо. Ее смех звучал как смех молодой девушки. Клотильда вторила ей.
Баронесса фон Тюнен, склонясь, дотронулась до руки Фабиана.
— Дорогой друг, — проговорила она с милым упреком, — можно ли еще колебаться? Вы знаете, что изо дня в день твердит полковник? Он говорит, что в Германии народился гений, но немцы никогда не умели распознавать гения, и многие из наших соотечественников все еще не могут отделаться от этого наследственного порока. — Она по-прежнему улыбалась, глядя на Фабиана, но теперь к ее улыбке примешивалось снисходительное сожаление. — И этот наследственный порок, друг мой, трагическая причина того, что Германия до сих пор не заняла подобающего ей положения.
Фабиан покраснел.
— Простите, баронесса, — произнес он, слегка отодвигая руку и все еще красный от смущения. Он вновь откинулся в кресле и начал многословно пояснять, что считает затронутый вопрос слишком серьезным и значительным — от него нельзя отделаться общими фразами. Он лично хотел выждать, покуда развитие событий не поможет ему разобраться в положении вещей. Разве не долг каждого человека — проверять свои убеждения? Не то его еще заподозрят в приспособленчестве, как уже заподозрили многих других. Разве это не так?
Обе дамы утвердительно кивнули. Он, безусловно, прав! Всем своим видом они давали понять, что готовы его слушать. Фрау фон Тюнен сосредоточенно разглядывала сверкающие камни своих колец, любуясь их переливами на свету. Клотильда закурила сигарету и, вытянув губы, стала пускать струйки дыма, искоса поглядывая на Фабиана.
— Кроме того, — закончил Фабиан, К которому мало-помалу вернулось спокойствие, — мое положение требовало от меня тщательно продуманных решений. Я офицер и католик!
Он замолчал. Было видно, что он выложил всё свои козыри.
III
Фрау фон Тюнен продолжала любоваться своими кольцами, потом она стала вертеть их на пальцах и, вскинув на Фабиана небольшие быстрые глаза, заметила:
— Я вас вполне понимаю. В нашем роду, кстати сказать протестантском, тоже было немало офицеров и крупных чиновников. Мой двоюродный дед, Бергенштрем, был консисторским советником и знаменитым проповедником. Он оставил много известных трудов. Вы никогда о нем не слыхали?
Фабиану пришлось сознаться, что он не слыхал о знаменитом проповеднике Бергенштреме.
Баронесса снисходительно улыбнулась.
— У нас в крови уважение к любому вероисповеданию, — заметила она, — впрочем, это само собой разумеется. Я только не пойму, что вы усмотрели антикатолического в новом движении? — Она все время говорила «движение» и ни разу не произнесла слова «партия».
Фабиан задумался. Исчерпывающе и тактично ответить на этот вопрос было очень нелегко;
— Мне показалось, — произнес он, помедлив, — что ему чуждо положительное христианское начало.
Фрау фон Тюнен снова расцвела любезной улыбкой. Она взяла сигарету из чаши, стоявшей на столе.
— А решительное антикоммунистическое направление, разве это само по себе уже не христианское начало? — спросила она. — Для меня, как и для многих других, коммунизм есть прямое отрицание христианства. — Она торжествующе улыбнулась и зажгла сигарету.
Фабиан хотел было возразить, но баронесса подняла свою маленькую, унизанную кольцами руку и выпустила в воздух легкое облако дыма. Она покачала головой — голубые перышки на ее шляпке опять заиграли всеми оттенками — и сказала:
— Дорогой друг, не думаю, чтобы ваш католицизм был достаточно веским аргументом. Нет, нет и нет! Ну может ли политическая партия пробить себе дорогу епископским жезлом! Или вы иного мнения?
Обе дамы засмеялись.
Клотильда пожала плечами. С улыбкой, но бросив холодный взгляд на своего супруга, она заметила:
— Говоря по правде, Франк не такой уж ревностный католик. Он редко бывает в церкви и даже никогда не исповедуется. В глубине души он очень равнодушен к католицизму. — Она опять рассмеялась своим несколько деланным смехом. Чувствуя поддержку третьего лица, Клотильда, как и многие женщины, смело нападала на мужа, а иногда как бы даже стремилась разоблачить его.
— Но позволь, Клотильда, — учтиво возразил Фабиан, — разве нельзя быть религиозным, не соблюдая обрядов?
Баронесса утвердительно кивнула.
— Разумеется, — подтвердила она. — Тем не менее, я считаю ваши доводы несостоятельными. Мой муж, как вы знаете, кадровый полковник. А вы, дорогой друг, если не ошибаюсь, капитан запаса?
Фабиан невольно приосанился, когда баронесса упомянула о его воинском звании. Он был ретивым солдатом и был награжден во время мировой войны.
— Позиция армии, — ответил он, — долго оставалась неясной, баронесса. Я даже неоднократно запрашивал командира полка, не зная, как мне себя вести. И он всякий раз советовал мне выжидать.
Баронесса перебила его. Очаровательно улыбаясь, с сияющими глазами она сказала:
— Ваш командир полка, по-видимому, был не в курсе событий или еще не отрешился от прежнего кастового духа! Вы посмотрите хотя бы на моего мужа и на многих других представителей высшего офицерства. Нет, дорогой друг, кастовые перегородки, слава богу, рухнули. И рушатся ежедневно одна за другой. Когда я думаю о том, что было прежде, меня охватывает ужас! На свадьбе моей племянницы, много лет назад вышедшей замуж за некоего графа Штума, присутствовала княгиня Крайльсхайм, которую все именовали «ваше сиятельство». С ней носились, точно с королевой, настоящей королевой! Меня она, можете себе представить, вообще не замечала! А ведь наш род не менее знатен, чем ее, а может быть, и познатнее.
Баронесса еще и сейчас смеялась при этом воспоминании.
— Нет, нет, — горячо продолжала она, — этого смехотворного кастового духа, слава богу, больше — не существует. Сдается, мы приближаемся к тому самому égalité[1], о котором когда-то мечтали французы. Но полковник, мой муж, утверждает, что именно новому движение мы обязаны тем, что коммунисты еще не подожгли крыши над нашими головами.
— И не перерезали нам глотки, — убежденно добавила Клотильда.
Фабиан улыбнулся. Он не успевал следить за логическими выводами баронессы.
— Судите сами, дорогой мой, — продолжала баронесса, и кольца на ее руках сверкнули, — могло ли так продолжаться? Сегодня бастует городской транспорт, завтра — электростанция, — и мы сидим без света! До чего же обнаглели эти мастеровые! Немного социализма — это еще-куда ни шло, но так — благодарю покорно. Сейчас с этим покончено Крупная промышленность недаром пожертвовала миллионы на то, чтобы окрепло новое движение.
— Крупная промышленность, по-видимому, сделала это в первую очередь из патриотических побуждений, — вставил Фабиан, и по тону его нельзя было понять, говорит он серьезно или шутит.
— Да, конечно, в первую очередь из патриотических побуждений, — подтвердила баронесса. — Но и опасное, все растущее влияние социалистов, несомненно, сыграло здесь важную роль. Там, где пахнет миллионами, дорогой друг, одних идеалов мало. Необходимо было положить конец диктатуре рабочих и профсоюзов с их мерзкими лидерами. — Баронесса снова выпустила облако дыма, на этот раз такое огромное, что оно рассеялось по всей комнате. Щеки ее от волнения окрасились румянцем. — А вы, дорогой друг, хотите остаться позади? И это при вашей — одаренности? Вы, лучший оратор в городе! Вашу замечательную речь в ратуше на торжестве в честь освободительных войн запомнили тысячи людей, и я в том числе. — Она указала пальцем на себя. — Я!
Фабиан слегка поклонился.
— Ваша чрезмерная любезность, баронесса…
Но баронесса, улыбаясь прервала его:
— Нет, нет, не говорите! Не надо зарывать в землю свои таланты. Вы ни в коем случае не должны отставать от жизни… Быть впереди — ваш долг перед отечеством, перед Клотильдой! — Она откинулась в кресле и кончиками пальцев попробовала, хорошо ли сидит шляпка с перьями голубовато-стального оттенка, которая так шла к ней.
Клотильда, наливавшая чай за ее спиной, с едва уловимой насмешкой подняла глаза на Фабиана.
— Обо мне, дорогая, он может и не думать, — сказала она, — этого от него никто не ждет, и менее всего я сама. Но вот о детях ему следовало бы вспомнить. Отец как-никак обязан заботиться о будущем своих сыновей!
Напоминание о детях, которых он страстно любил, заставило Фабиана смутиться.
Баронесса сразу же подхватила этот аргумент.
— Отцу, который так боготворит своих сыновей, не надо даже напоминать об этом, моя милая! — воскликнула она. — Всякий порядочный человек знает, что его святая обязанность — заботиться о семье. Вспомните прокурора Холленбаха, который сразу же перешел в имперский суд, или нашего нового бургомистра, господина Таубенхауза, приехавшего из какого-то захолустного городишки в Померании. Вспомните доктора Зандкуля, который вдруг сделался главным врачом больницы, вспомните.
