Лишь немногие еще были здесь — наемные работники, поденщики, дети, выбравшиеся из укрытий под пальмами и появившиеся в дверях соседних домов. Мы с Иаковом смотрели на кучу камней и двух мальчиков, которые лежали под ними, словно прижавшись друг к другу.
Рука Йитры так и осталась лежать на плече Сироты, а голова покоилась у него на груди. Кровь текла из раны на голове Сироты. Глаза Йитры были наполовину закрыты. Кровь виднелась только на волосах.
Жизнь ушла из них.
Я услышал топот ног: последние из тех, кто замешкался у синагоги, спешили прочь.
На поляну вышел Иосиф, с ним старый рабби Берехия, который еле передвигал ноги, и другие седовласые старцы, самые пожилые люди в нашей деревне. Мои дядья, Клеопа и Алфей, тоже пришли. Они остановились рядом с Иосифом.
Все выглядели заспанными и сбитыми с толку.
Иосиф глядел на мертвых мальчиков.
— Как это случилось? — шепотом спросил он и поднял глаза на нас с Иаковом.
Иаков перевел дыхание. Слезы покатились по его лицу.
— Это… просто случилось, — прошептал он. — Нам надо было… Я не думал…
Он уронил голову на грудь.
Над нами, на крыше, рыдал рабби, уткнувшись в плечо племянника, который смотрел в поля, и его лицо казалось воплощением скорби.
— Кто их обвинил? — спросил дядя Клеопа и посмотрел на меня. — Иешуа, кто выдвинул обвинение?
Иосиф с рабби Берехией повторили его вопрос.
— Я не знаю, отец, — ответил я. — Кажется, свидетели даже не высказались.
Рабби душили рыдания.
Я сделал шаг к куче камней.
И снова Иаков оттащил меня, но на этот раз не так резко, как прежде.
— Прошу тебя, Иешуа, — прошептал он.
Я остался там, где стоял.
Я смотрел на этих двоих, которые лежали, словно спящие дети, под кучей камней. Крови было мало. И правда, крови было слишком мало, чтобы ангел смерти остановился, обернулся и взглянул на них.
Мы пошли к дому рабби. Двери были открыты. Иасон стоял в дальнем углу комнаты перед полками книг, скрестив на груди руки. Старый рабби Иаким, сгорбившись, сидел за столом, опершись локтями на пергамент и закрыв лицо.
Он раскачивался вперед-назад, но нельзя было понять, молится он или читает. Может, он и сам этого не знал.
— «Не гневайся на людей, ибо мы ничто, — шептал он. — Не смотри на то, что мы делаем, ибо что мы такое?»
Я молча стоял рядом с Иосифом и Иаковом, выжидая и слушая. Клеопа остановился позади нас.
— «Ибо вспомни — по Твоей воле мы пришли в этот мир, и не покидаем его по своей воле; кто и когда говорил отцу своему и матери своей: „Породи нас“. И кто входил в царство Смерти, повторяя: „Прими нас“? Какая в нас сила, Господи, чтобы вынести гнев Твой? Что мы такое, чтобы вынести Твою справедливость?»
Он обернулся и понял, что мы стоим рядом. Тогда он откинулся назад, немного развернулся к нам и продолжил молитву.
— «Дай нам укрыться в Твоей милости, и в Своем милосердии ниспошли нам помощь».
Иосиф негромко повторил эти слова.
Иасон смотрел так, словно все происходящее его только раздражает, однако в глазах у него светились затаенная тоска и нежность, что ему, в общем-то, не было свойственно. Он был красивый мужчина, темноволосый, всегда опрятно одетый, а в Шаббат от его льняного платья часто веяло слабым ароматом ладана.
Рабби, зрелость которого пришлась на те времена, когда я только вернулся домой, в Назарет, теперь немного сгорбился под тяжестью прожитых лет, и волосы у него были такие же белые, как у Иосифа и моих дядьев. Он смотрел на нас так, словно мы не видим его, не стоим, выжидая, а он сам, просто из любопытства, наблюдает за нами из укромного уголка.
— Их забрали? — медленно спросил он.
Он имел в виду тела мальчиков.
— Да, — сказал Иосиф. — И окровавленные камни тоже. Все унесли.
Рабби поднял очи горе и вздохнул.
— Теперь они принадлежат Азазелю.
— Нет, это не так, но их больше нет, — сказал Иосиф. — А мы пришли навестить тебя. Мы знаем, как ты несчастен. Что ты хочешь, чтобы мы сделали? Нам пойти к Науму и матери мальчика?
Рабби закивал.
— Иосиф, я хотел бы, чтобы ты остался и утешил меня, — сказал он, качая головой, — но ты должен быть там. У Наума есть братья в Иудее. Он должен взять с собой семью и ехать к ним. Никогда больше он не будет знать покоя в этом селении. Иосиф, скажи мне, почему такое случилось?
— Никому нельзя ездить в Афины и Рим, чтобы учиться, как сделали эти мальчики, — заговорил Иасон со своей обычной горячностью. — Почему они не могли учиться в Назарете?
— Я не это хочу знать, — сказал рабби, бросив на него пронзительный взгляд. — Я не спрашиваю о том, что сделали мальчики. Мы не знаем, что они сделали! Не было суда, не было свидетелей, не было приговора! Я спрашиваю, как они могли забросать мальчиков камнями, — вот о чем я спрашиваю. Где же Закон, где справедливость?
Могло показаться, будто он недолюбливает своего племянника, судя по той манере, в которой он отвечал, однако на самом деле рабби обожал Иасона. Сыновья раввина умерли. Иасон помогал ему сохранять молодость духа, и каждый раз, когда племянник покидал Назарет, рабби делался отстраненным и забывчивым. А как только Иасон появлялся на пороге, вернувшись из далеких краев со связкой книг за плечами, рабби возвращался к жизни. Иногда, когда они обменивались колкими замечаниями, рабби казался настоящим мальчишкой.
— Да, и что они станут делать, — спросил Иасон, — когда отец Йитры спросит с тех детей, которые затеяли дело. Они ведь тоже дети, как ты знаешь, эти подростки, что болтались по тавернам. Но они трусливо сбежали, сбежали раньше, чем полетели камни. Наум, может быть, даже посвятит остаток жизни поиску этих мальчиков.
— Дети, — произнес мой дядя Клеопа, — дети, которые, возможно, даже не понимают, что видели. Что такого, что двое юношей спят под одним одеялом в зимнюю ночь?
— Все уже в прошлом, — сказал Иаков. — Разве мы собираемся теперь начать суд, какого не смогли устроить раньше? Все кончено.
— Ты прав, — сказал рабби. — Но пойдете ли вы к матери и отцу, сделаете ли это вместо меня? Если пойду я, то буду плакать слишком много и слишком долго и разгневаюсь. Если пойдет Иасон, он наговорит много ненужных слов.
Иасон невесело рассмеялся.
— Ненужных слов. О том, что эта деревня — просто жалкая кучка пыли? Да, такие ненужные слова я скажу.
— Ты не обязан жить здесь, Иасон, — заметил Иаков. — Никто не станет уверять, что Назарету нужен свой греческий философ. Возвращайся в Александрию, в Афины, в Рим, туда, куда ты вечно сбегаешь. Разве нам нужны твои философствования? И никогда не были нужны.
— Иаков, будь терпелив, — сказал Иосиф.
Рабби взывал к Иосифу, словно не слышал ни слова.
— Ступайте к ним, Иосиф, ты и Иешуа, вы всегда умеете найти верные слова. Иешуа может утешить любого. Объясните Науму, что его сын и сам был ребенок, так же как Сирота. Ах, бедный Сирота!
Мы уже собирались уходить, когда Иасон боком приблизился ко мне и сверкнул глазами. Я поднял голову.
— Берегись, чтобы люди не начали говорить что-то подобное и о тебе, Иешуа, — сказал он.
— О чем это ты толкуешь? — потребовал ответа рабби.
Он поднялся со стула.
— Не обращай внимания, — негромко произнес Иосиф. — Это пустяки, просто Иасон скорбит и о том, чего нет.
— Как, ты утверждаешь, будто об Иешуа не ходят странные слухи? — спросил Иасон, пристально поглядев на Иосифа, а затем на меня. — Ты же знаешь, как тебя называют, мой молчаливый и неколебимый друг, — обратился он ко мне. — Тебя называют Иешуа Безгрешный.
Я засмеялся, отвернувшись, чтобы не подумали, что я смеюсь ему в лицо. Однако на самом деле я смеялся ему в лицо. Он продолжал говорить, но я его не слушал. Я разглядывал его руки. У него были красивые нежные руки. И часто, когда Иасон разражался гневной тирадой или читал длинный стих, я просто рассматривал его руки. Они вызывали у меня мысли о птицах.
Рабби внезапно схватил Иасона за край накидки и замахнулся на него правой рукой, словно желая ударить. Но он снова опустился на стул, а Иасон залился краской. Теперь ему было стыдно, очень стыдно.
— Но они же болтают? — сказал Иасон, глядя на меня. — Где твоя жена, Иешуа, где твои дети?
— Я больше не стану стоять здесь и выслушивать подобные слова, — сказал Иаков и потянул меня к двери. — Ты не имеешь права говорить так о моем брате, — бросил он Иасону. — Все знают, что тебя гложет. Думаешь, мы глупцы? Ты просто не в силах вынести позор. Авигея тебе отказала. Ее отец выставил тебя на посмешище.
Иосиф вытолкнул Иакова из комнаты, пройдя мимо меня.
— Довольно, сын. Каждый раз ты попадаешься на его удочку.
Клеопа согласно кивнул.
Рабби тяжело опустился на стул и положил руки на пергамент.
Иосиф склонился над раввином и зашептал ему что-то. Я улавливал утешительные интонации, но не слова. Иасон тем временем сверкал глазами на Иакова так, словно тот сделался его личным врагом, а Иаков сопел, поглядывая на Иасона.
