Никто не знал, сколько ей лет. Скорее всего, пятнадцать-шестнадцать. Сирота был моложе.
Сейчас она стояла перед Иосифом и внезапно стала показывать жестами своего брата. Где ее брат? Что случилось с ее братом? Никто ей не ответил. Она обводила комнату взглядом, всматривалась в лица мужчин и женщин, стоявших вдоль стен. Что случилось с ее братом?
Иосиф стал ей отвечать. Слезы снова навернулись ему на глаза, а бледные руки повисли в воздухе, не в силах описать то, что он словно видел перед собой.
Иаков забеспокоился. Клеопа начал объяснять словами. Он плохо знал язык жестов. Так и не выучил.
Авигея ничего не могла сказать или сделать.
Я повернул Молчаливую Ханну к себе. Жестом изобразил ее брата, показал на свои губы — я знал, по губам она немного понимала. Я показал вверх и сделал молитвенный жест. Я медленно проговаривал слова, подкрепляя их жестами.
— Господь теперь заботится о твоем брате. Твой брат уснул. Твой брат спит теперь в земле. Ты больше его не увидишь.
Я показал на ее глаза. Придвинулся ближе и показал на свои глаза, на глаза Иосифа, на слезы на его лице. Отрицательно покачал головой.
— Твой брат теперь с Господом, — сказал я.
Поцеловал свои пальцы и снова показал вверх.
Лицо Молчаливой Ханны сморщилось, она резко отстранилась от меня.
Авигея крепко ее обняла.
— Твой брат восстанет в последний день, — сказала Авигея.
Она взглянула вверх, затем, отпуская Ханну, широким жестом обвела все вокруг, словно целый мир собрался под Небесами.
Молчаливая Ханна была в ужасе. Она сгорбилась и смотрела на нас сквозь растопыренные пальцы.
Я снова заговорил, сопровождая слова жестами.
— Все случилось быстро. Все было неправильно. Как будто кто-то упал. Неожиданно.
Я жестом изобразил отдых, сон, спокойствие. Я показывал как можно медленнее.
Я видел, как выражение ее лица постепенно менялось.
— Ты наше дитя, — сказал я. — Ты живешь с нами и с Авигеей.
Она подождала — и это мгновение показалось нам бесконечным, — а потом спросила, где место упокоения ее брата. Я показал на дальние холмы, самые дальние. Молчаливая Ханна знала, где находятся погребальные пещеры. Ей не нужно было знать, какая именно это пещера, что это была пещера для тех, кого побивали камнями.
Ее лицо снова стало сосредоточенным, но только на миг, а затем с испуганным лицом она жестами спросила, где Йитра.
— Семья Йитры уехала, — сказал я.
Я изобразил жестами отца, мать и детей, как они идут по дороге.
Она смотрела на меня, понимая: что-то не так, это еще не все. И снова жестами спросила, где Йитра.
— Скажи ей, — произнес Иосиф.
— В земле, с твоим братом, — сказал я. — Он тоже ушел.
Ее глаза широко раскрылись. Я впервые увидел, как ее губы растянулись в недоброй улыбке. Она издала стон, жуткий стон немого.
Иаков вздохнул. Они с Клеопой переглянулись.
— Пойдем со мной домой, — сказала Авигея.
Но это был еще не конец.
Иосиф снова быстро указал в Небеса, жестами изобразил мир и покой под Небесами.
— Помогите мне ее увести, — попросила Авигея, потому что Молчаливая Ханна не двигалась с места.
Моя мать и тетки подошли к ним. Молчаливая Ханна медленно сделала первый шаг. Она шла словно во сне. Все вместе они вышли из дома.
Должно быть, она остановилась на улице. Мы услышали звук, похожий на крик мула, оглушительный и пугающий. Это кричала Молчаливая Ханна.
Когда я оказался рядом с ней, она уже впала в неистовство, кидалась на всех, кто был рядом, пинала ногами, толкала, и из ее горла, все громче и громче, рвался тот невнятный рев, эхом отдаваясь от стен. Она вцепилась в Авигею, оттолкнула к стене, и та вдруг разразилась рыданиями и закричала.
Шемайя, отец Авигеи, открыл дверь.
Но Авигея кинулась к Молчаливой Ханне, рыдая и крича, не скрывая слез и умоляя ее пойти с ней.
— Идем со мной! — плакала Авигея.
Молчаливая Ханна перестала стенать. Она стояла, глядя на Авигею, а та содрогалась от рыданий.
Авигея всплеснула руками и опустилась на колени.
Молчаливая Ханна подбежала к ней и подняла. Стала утешать.
Женщины собрались вокруг. Они гладили девушек по волосам, по рукам и плечам. Молчаливая Ханна утирала слезы Авигеи, как будто действительно могла их осушить. Она обхватила голову Авигеи руками и все вытирала и вытирала ей слезы. Авигея кивала. Молчаливая Ханна гладила ее снова и снова.
Шемайя оставил открытой дверь для своей дочери, и в конце концов обе девушки вошли в дом.
Мы вернулись к себе. Угли светились в темноте, кто-то сунул мне в руку чашку с водой и сказал:
— Садись.
Я увидел под стеной Иосифа, он сидел, скрестив ноги и опустив голову.
— Отец, не ходи сегодня с нами, — сказал Иаков. — Оставайся дома, прошу тебя, пригляди за детьми. Ты нужен им сегодня.
Иосиф поднял голову. Он смотрел так, словно не понимал, что говорит ему Иаков. Обычного в таких случаях спора не последовало. Не было ни звука протеста. Он кивнул и закрыл глаза.
Во дворе Иаков похлопал в ладоши, заставляя мальчиков поторопиться.
— В душе мы скорбим, — напомнил он им. — Но мы спешим. Я хочу, чтобы те из вас, кто работает сегодня дома, как следует вымели двор, понятно? Только посмотрите.
Он указал на высохшие лозы на шпалерах, кучи листьев по углам, фиговое дерево, которое превратилось в ворох сухих веток.
Когда мы оказались на дороге, запруженной, как всегда, медленно катящимися повозками и шагающими артелями рабочих, Иаков притянул меня к себе.
— Ты видел, что случилось с отцом? Ты это видел? Он хотел заговорить и…
— Иаков, такой день обессилил бы любого, и после всего… ему лучше остаться дома.
— Как же мы убедим его в том, что я сам могу вести дела? Взгляни на Клеопу. Он грезит, разговаривая с полями.
— Он сам это знает.
— Все теперь ляжет на мои плечи.
— Ты же сам хотел, чтобы так было, — сказал я.
Клеопа был брат моей матери. Он не мог стать главой семьи. Сыновей Клеопы я называл братьями, а его дочь, Маленькую Саломею, — сестрой. Жены моих братьев были моими сестрами. Жена Иакова была моей сестрой.
— Это правда, — сказал Иаков, слегка удивленный. — Я хочу, чтобы все легло на мои плечи. Я не жалуюсь. Я хочу, чтобы все шло так, как должно идти.
— Ты справишься, — кивнул я.
Иосиф больше ни разу не ходил на работу в Сепфорис.
Прошло два дня, прежде чем я выбрался в мою рощу.
Хотя работы было полным-полно, мы рано закончили с несколькими стенами — дальше ничего нельзя было делать, пока не просохнет штукатурка. И настал тот час дня, когда, не говоря никому ни слова, я смог уйти туда, где мне нравилось больше всего. Это был уголок среди старых оливковых деревьев, за зарослями плюща — они и в засуху были такие же густые, как после дождя.
Как я уже говорил, местные жители с подозрением относились к этому месту и не ходили сюда. Старые оливы уже не давали плодов, некоторые стволы сгнили внутри и теперь стояли, как громадные серые часовые, а из них прорастала буйная молодая поросль. Имелись здесь и большие камни, но еще много лет назад я убедился, что тут никогда не было языческого алтаря или кладбища. Слои опавших листьев давным-давно скрыли их, и лежать было мягко, как в чистом поле на шелковистой траве, и так же приятно.
У меня с собой были чистые циновки, из которых я собирался устроить себе ложе. Я добрался до места, лег и глубоко вздохнул.
Я благодарил Господа за это убежище, за мое укрытие.
Я поднял голову, следя за игрой света на едва колыхающихся ветвях. Зимний день вдруг словно полинял. Небо стало бесцветным. Меня это не тревожило. Я знал, что путь домой не займет много времени. Но я не мог оставаться здесь столько, сколько захочу. Меня хватятся, кто-нибудь пойдет искать, станут беспокоиться, а этого я не хотел. Мне нужно было побыть одному.
Я помолился, чтобы избавиться от ненужных мыслей. Воздух здесь ароматный, здоровый. Во всем Назарете не было другого такого места, как, впрочем, и в Сепфорисе, и в Магдале, и в Кане, и в любом другом селении, где мы когда-либо работали или будем работать.
Все комнаты в нашем доме были набиты битком.
Маленький Клеопа, сын моего дяди Алфея, женился в прошлом году на нашей родственнице Марии из Капернаума, они заняли еще остававшееся место, и Мария уже ждала ребенка.
Итак, я был один. Хотя бы ненадолго. Один.
Я старался стряхнуть с себя воцарившуюся в селении атмосферу, пропитанную взаимными обвинениями. Тучи сгустились после побивания камнями: никто не хотел говорить об этом, однако никто не мог думать ни о чем другом. Кто там был? Кого не было? И если те мальчики сбежали, чтобы попытать счастья у разбойников, кто же разыщет их и выкурит из пещер?
Кроме того, разбойники нападают на селения. Такое часто случалось и раньше. А теперь, в засуху, цена на еду была высока. Ходили слухи, что разбойники орудуют в мелких деревушках, воруя скот, унося сосуды с вином и водой. Никто не знал, когда какая-нибудь банда этих головорезов промчится на лошадях по улицам нашей деревни.
