— Кто хочет есть, должен смело идти навстречу неизвестному, — сказал Бута, старавшийся философскими рассуждениями поддержать своих спутников. — Мы, северяне, с рождения придерживаемся этого правила. Мы никогда не отступаем перед опасностью.
Они прошли около семи миль по змеившейся тропинке, и наконец чаща кончилась. Перед ними простиралась долина, окаймленная со всех сторон грядой неприступных гор, из-за которых щедрое апрельское солнце изливало нестерпимый зной. Указав рукой куда-то вперед, Бута сказал, что они уже дошли.
Но они не успели ничего разглядеть толком: ни работавших кули, видневшихся тут и там между длинных рядов жестких чайных кустов, ни бунгало, разбросанных по холмикам на самом солнцепеке и окруженных чудесными тенистыми садами; ни нескольких домов, похожих на жестяные ящики, — сардар уже ввел их в небольшой деревянный сарайчик, и, прежде чем они поняли, где находятся, они оказались лицом к лицу с бабу Шаши Бхушан Бхаттачарья, про которого они уже знали со слов Буты, что это очень важная особа на плантации.
Этот бабу, вертлявое существо с тощим телом, лисьим выражением лица и гривой растрепанных волос, сердито произнес:
— Нашли время, когда являться на плантацию! Свиное отродье! Сахибы отдыхают, и контора сейчас закрыта.
— Бабуджи[7], — смиренно сказал Бута, прижав руки к груди с покорным видом, какого Гангу никогда прежде у него не замечал, — очень трудно завербовать рабочих, согласных уехать так далеко от дома. Прошу тебя, зарегистрируй их.
— Ладно, так и быть, — произнес бабу, — только не забудь, о чем мы договорились с тобой перед отъездом, — при этом Бута поднял руку будто для приветствия, а на самом деле подал ему знак.
Гангу твердо знал, что люди объясняются знаками друг с другом, только если хотят скрыть от других тайную денежную сделку. Он сразу догадался, что Бута обещал дать бабу взятку, и ужаснулся, подумав, что, очевидно, и здесь, так же как в окружном суде в Хошиарпуре, все вершат подкуп и подлости. Его мысли прервало появление в дверях высокого сахиба, неловко кивнувшего всем головой.
— Здравствуй, Шаши Бхушан, — сказал сахиб, коверкая имя бабу.
Шаши Бхушан завозился на стуле, пытаясь в одно и то же время встать, чтобы приветствовать сахиба, и под столом всунуть ноги в свои сброшенные ботинки.
— Салаам, хузур[8], — ответил Бута, прикладывая руку к голове.
Приход белого человека вызвал всеобщее смущение; кули даже побледнели от страха. Сахиб кивнул в сторону Гангу и его семейства и, запинаясь, сказал на ломаном хиндустани:
— Я их осмотрю завтра утром. Они, наверно, устали. Пусть себе идут в квартиру, которую для них приготовили.
— Слушаю, сэр, слушаю, сэр! — скороговоркой повторял Шаши Бхушан, которому удалось наконец подняться. Он до тех пор кланялся, пока сахиб, повернувшись, не вышел.
— Всего хорошего, сэр, — крикнул ему вдогонку взволнованный Шаши Бхушан, подобострастно улыбаясь и переступая с ноги на ногу.
Кули были рады, что их отпустили, им хотелось отдохнуть.
— Ступайте! — скомандовал Шаши Бхушан. — Завтра доктор сахиб осмотрит вас.
Все стали выходить друг за другом из конторы.
— Эй, Бута! — позвал Шаши Бхушан. — Обожди минутку, мне надо с тобой поговорить!
Джон де ля Хавр шел от конторы к бунгало заведующего плантацией, размышляя о смерти. Он провел целый день в своей незатейливой лаборатории, наблюдая за бактериями в плохонький микроскоп и с головой уйдя в разноцветный мирок бесконечно малых клеток, пленявший его стройностью и красотой заключенных в нем смертоносных палочек.
Химический распад заложен в самой природе вещей, невесело думал он. Все процессы изменения и синтеза — лишь побочные явления химического разложения. Нечто подобное происходит и в обществе. Социальное развитие — такой же сложный процесс действия и противодействия, дробления и приведения в систему. Индивид не существует вне своих взаимоотношений с коллективом, он определяется окружающими условиями, в которых родился и воспитывался, обычаями общества, где вырос, привычками и случайностями, наследственностью и всеми физическими и духовными изменениями окружающей его среды: через нее-то его жизнь сливается с жизнью других человеческих существ. Де ля Хавра вдруг неприятно поразил резкий запах, принесенный порывом ветра от уборной кули. Он отвернулся в сторону гор, точно мог вдохнуть чистый, свежий воздух далеких Гималаев. Но аммиачный запах продолжал его преследовать.
— Даже уборные не удовлетворяют требованиям санитарии, — пробормотал он про себя с брезгливой гримасой и пошел быстрее. Ему представились лужи мочи с кишащими в них червями. Сколько в них плодится вредных микроорганизмов! В такой благоприятной среде они возникают сотнями тысяч, миллионами, подумал он.
Если бы монополии дали себе труд хоть немного в это вникнуть, они поняли бы, что в их интересах, чтобы кули не были малосильными и худосочными. Право, человечество лишилось разума, просто обезумело и прямым путем идет к самоуничтожению. Было бы так просто утвердить его план борьбы с холерой, эпидемии которой вспыхивали из года в год и уносили тысячи жизней!
«Я несколько месяцев корпел над этим планом и, однако, готов спорить, что и с сегодняшней почтой опять не будет ответа или будет отказ. А теперь еще эта вспышка малярии в горной деревне, всего за десять миль отсюда, — она неминуемо распространится дальше!»
Он остановился на дороге, поднимавшейся к бунгало заведующего плантацией, и окинул взглядом всю долину. Прямо перед ним, к северу, тянулись невысокие отроги Гималаев, а за ними — одетые снегом вершины, прекрасные, непобежденные и манящие.
Де ля Хавр почувствовал пробуждающуюся в его душе щемящую тоску, его влекло к крутым скалам, похожим на высеченные из камня бастионы крепости. Созерцая уходящие в небо хребты, он подумал, что восхождение на крутые склоны — это то же, что страстная борьба человека в поисках истины — в ней он достигает высшего предела своих способностей.
Холмы у подножья ближайшего хребта были на сотни миль покрыты дикими непроходимыми лесами северного Ассама, там кишели москиты, светляки, ящерицы, пиявки и множество зловредных тварей, представлявших смертельную угрозу человеческому существованию.
Внизу заросли редели, и по каменистым россыпям расстилались на десятки миль невысокие кустарники и рощи из обомшелого бамбука. За ними виднелась чайная плантация, доходившая до холма, где возвышалось, как горный замок, бунгало заведующего; впрочем, замок этот был выстроен из дерева и сильно смахивал на павильон Ипсомского ипподрома; но сходство этим и ограничивалось, так как вместо открытого пространства земли и неба, простиравшегося перед главной трибуной в Ипсоме, вокруг бунгало теснились ели и высокие живые изгороди, посаженные для того, чтобы укрыть от постороннего взора теннисную площадку и небольшую лужайку для гольфа.
Неподалеку, венчая высокий холм, торчало бунгало Рэджи, заместителя заведующего. Де ля Хавр благодарил бога, что жил вдали от Рэджи, за двумя холмами; его собственный домик стоял на каменистой площадке позади больницы, как бы повиснув над дорогой и мостом через бурлящую стремнину речки. Оттуда открывался вид на плантации, раскинувшиеся на целые мили вокруг.
Поселок кули, вытянувший вдоль берега речки ряды своих домиков, с затопленными участками рисовых полей возле каждого из них, приютился почти на самом дне долины; на пологих склонах вокруг нее находились владения пяти плантаций с их двадцатью тысячами акров земли и одиннадцатью тысячами рабочих.
К югу от деревушки кули находился тот очаг, откуда каждый год регулярно распространялась эпидемия холеры. Страх перед этой болезнью отпугивал кули от нижних плантаций, и вербовать рабочих в районе равнин стало труднее. Де ля Хавр знал, что он вырвал бы с корнем это зло, если б только ему развязали руки. Но разве здесь кто-нибудь волен поступать так, как находит нужным? Хоть работай как вол — не будет абсолютно никакого толку! Между тем его план так прост! Все дело в питьевой воде — она главный источник, из которого распространяются заболевания. Не принимать никаких мер просто преступление. На всех плантациях воду берут из колодцев; исключение составляют плантация Мэкра, на которой есть родники, да еще их плантация, где вода подается насосами из речки; но и это никуда не годится. Лучше всего было бы подвести воду с гор по трубам и сделать на каждой плантации центральный резервуар, из которого брали бы воду в отдельные дома. Это обойдется в сотню, другую тысяч рупий, но расход всегда оправдается… Может быть, правление все-таки согласится, подумал он, ускоряя шаги.
Он подходил к бунгало Крофт-Кука, как раз когда старый слуга Илахи Бакс, весь в белом, легкими шагами пересек веранду и, мягко согнув свой гибкий стан, перетянутый широким красным кушаком, ударил в гонг, сзывая всех к чаю.
