Он подходил к бунгало Крофт-Кука, как раз когда старый слуга Илахи Бакс, весь в белом, легкими шагами пересек веранду и, мягко согнув свой гибкий стан, перетянутый широким красным кушаком, ударил в гонг, сзывая всех к чаю.
— Сахиб уже встал? — спросил де ля Хавр, поднявшись по широким деревянным ступеням на крыльцо с маркизой и бросив свой белый шлем на стоящий у входа на веранду столик для шляп.
— Еще не встал, хузур, — ответил Илахи Бакс, заискивающе улыбаясь, так что стали видны его желтые испорченные зубы. — Чай подан, — добавил он.
— Это вы, доктор? — Из гостиной быстрыми шагами вышла высокая, дородная миссис Крофт-Кук. — Прошу садиться, муж сейчас выйдет, он принимает ванну, — и она протянула маленькую вялую руку, которую де ля Хавр поспешил пожать, чтобы покончить с всегда смущавшими его официальными приветствиями.
За небольшими пальмами, расставленными вдоль стен, были видны развешанные шкуры медведей, оленьи рога и другие охотничьи трофеи, — они всякий раз напоминали ему музей естествознания в Южном Кенсингтоне, хотя вся веранда с ее сервантом времен королевы Виктории, портретом королевской семьи, роялем, позолоченными стульями в стиле королевы Анны, люстрой в стиле Людовика XIV и пропастью безделушек больше походила на антикварную лавку, вроде той, которая находилась против универмага Хоррода в Лондоне.
— Как вы все поживаете? — спросил он, все еще чувствуя себя не в своей тарелке.
— Такая жара! Я ее не переношу, доктор. В прошлом году у меня была экзема, и сейчас кожа на лице опять начинает шелушиться. И я боюсь, что у меня опять заболят глаза. Ах! Как бы я хотела, чтобы Чарльз оставил плантацию и мы могли вернуться домой! — одним духом проговорила миссис Крофт-Кук несколько обиженным и раздраженным тоном, словно убеждая кого-то. — И Барбаре надо как можно скорее вырваться из этой несчастной дыры. Не может же она похоронить себя здесь на всю жизнь! А вот и Рэджи, — прервала она себя. — Хэлло, Рэджи!
Де ля Хавр все еще не мог привыкнуть к той преувеличенной приветливости, какую источала миссис Крофт-Кук, хотя он уже давно понял, что эта манера вошла в ее плоть и кровь от долгого пребывания в Индии.
— Привет, — произнес Рэджи, молодой человек с красивым, но прыщеватым лицом, одетый в белую спортивную сорочку. Он поднялся по лестнице и швырнул теннисную ракетку на столик для шляп.
— Привет, — отозвался де ля Хавр едва слышно, так как боялся, что голос ему изменит.
— А разве никого больше не будет? — спросил Рэджи, небрежно развалившись в одном из плетеных кресел у чайного стола.
— Чарльз! Барбара! Чай пить! — пронзительным голосом позвала миссис Крофт-Кук. Но не успела она договорить, как из комнаты вышел Чарльз Крофт-Кук, седой человек небольшого роста, лет пятидесяти пяти; не обладая представительностью жены, он держался самоуверенно, задирая голову, и приветствовал гостей, небрежно брошенным «добрый день!»
— Я думал, Туити, Мэкра и Хитчкок приедут сегодня поиграть в теннис, — сказал Рэджи.
— Здравствуйте! — входя, воскликнула Барбара, приветствуя всех несколько театральным жестом руки. Ее сильно загорелое лицо разрумянилось после дневного отдыха, и она была, повидимому, в прекрасном настроении.
— Да что вы, Рэджи, разве можно играть в такую жару! — сказала миссис Крофт-Кук.
— Жара ведь не на всех действует одинаково, — вызывающе заметила Барбара.
— Не дерзи, Бэбс, — сказала миссис Крофт-Кук. — Конечно, жара на меня влияет, я ее плохо переношу. Я как раз жаловалась доктору, что у меня опять начинает шелушиться кожа из-за экземы, которая была у меня в прошлом году. Сколько раз я говорила Чарльзу, что ему надо выйти в отставку, получить за выслугу лет, и тогда мы уедем домой.
— Это ужасно, папочка, зачем ты только остаешься на такой службе? — произнесла Барбара с притворным возмущением.
— Сорванец! — тихо произнес де ля Хавр, нагнувшись к Барбаре и многозначительно глядя на нее, желая напомнить свой ответ на ее дерзость при их первом знакомстве в клубе; а про себя он подумал то, что не мог высказать вслух: «В самом деле, почему бы нам не предоставить туземцев самим себе? Ведь это их страна. И, по правде говоря, мы не имеем на нее никакого права».
— Маме здесь так плохо живется, папочка, — шаловливо щебетала Барбара. Она всегда кокетничала в присутствии мужчин и была готова пускать стрелы в любую другую женщину, хотя бы это оказалась и ее мать. — Тут нет ни театров, ни вечеров, и для мамы нет подходящего общества.
— Вот именно, дорогая, я всегда это говорю, — отозвалась миссис Крофт-Кук, которая была слишком занята разливанием чая, чтобы заметить подвох в словах дочери. — Здесь ужасная жара. И тебе нет компании. Разве можно белой девушке твоего возраста быть одной среди всех этих кули? Ты всюду разъезжаешь верхом одна, даже без конюха. Тут столько всякого сброда… Вам налить, Джон?
— Пожалуйста, миссис Крофт-Кук, — ответил де ля Хавр и затем, разглядывая поданную ему чашку чая, слегка нагнулся к Барбаре и вполголоса сообщил ей пришедшее ему на днях в голову определение содержимого одной чашки чая: «Голод, пот и отчаянье миллиона индийцев».
— Что вы, что вы, Джон, — громко воскликнула Барбара, окинув де ля Хавра манящим взглядом своих глаз. — Ваши большевистские идеи здесь неуместны. Отец уже сердится на вас из-за меня, — добавила она тише, — вас уволят, если вы не будете вести себя прилично.
— Что он сказал? — осведомилась миссис Крофт-Кук и, не дожидаясь ответа, спросила: — Вам чаю или виски?
— Виски, пожалуйста, миссис Крофт-Кук, — сказал Рэджи.
— И мне тоже, — присоединился Чарльз Крофт-Кук.
— Лай Бакс, принесите сахибам два виски, — приказала миссис Крофт-Кук слуге. — Но ведь у нас нет ни сельтерской, ни льду… Нет, в самом деле, Чарльз, я просто не понимаю, как ты можешь пить теплое, неразбавленное виски в такую жару? Право!
— Как? Разве сегодня не привозили льда? — спросил Крофт-Кук.
— Нет, — ответила миссис Крофт-Кук. — Во всяком случае, конюх не доставил его нам, если лед даже и привезли в контору. Уж эта прислуга! Лай Бакс давно мошенничает с овощами. Я ездила на базар в прошлую субботу и узнала, что артишоки продают по одному анна[9] за сер[10].
— А какую цену он говорил? — спросил де ля Хавр, бросив на нее насмешливый взгляд.
— Два анна! Вы подумайте! Ровно вдвое! Эти туземцы — прирожденные обманщики.
— Пустяки, мама, он славный старик, — сказала Барбара, у которой еще не успело сложиться определенного взгляда на туземцев, потому что она всего год как кончила среднюю школу и большую часть жизни прожила в Дульвиче у тетки. — Вы знаете, как он учил меня готовить омлет сегодня утром? Он сказал: «Мисс сахиб, я поджарю вас, чтобы выучить», правда прелестно?
— Это не плохо, — улыбнулся Рэджи. — В свою последнюю поездку в Калькутту я купил в магазине Тэккера целую книгу таких анекдотов, составленную каким-то бабуджи. Называется «Досточтимый сэр». Настоящие перлы. Непременно дам ее вам. Презанятно!
— Это все оттого, что их так плохо учат, — нравоучительно произнес де ля Хавр. — На самом деле индийцы способны к языкам. А много ли мы сами знаем слов на хиндустани, кроме ругательств и проклятий?
Он покраснел, поняв, что опять не удержался, чтобы не заступиться за туземцев. Но нельзя было оставить без ответа такую явную бессмыслицу, хотя он знал по опыту, что эти споры к добру не приводят.
— Оставьте, Джон, эти туземцы такие лентяи, — перебила его миссис Крофт-Кук, машинально стремясь замять неловкость. — Им нельзя потакать — они прирожденные обманщики и воры. На днях я поймала женщину-кули, она рвала розы в нашем саду, и я ее прогнала. Они выпускают своих коров и буйволов на участок за нашим бунгало, где у Чарльза посажены овощи. Мы не должны их баловать…
Она замолчала при появлении Илахи Бакса с подносом, на котором стояли бутылка виски, графин с водой и два стакана.
— Неужели вы хотите сказать, — продолжала она, когда слуга вышел, — что Лай Бакс и я — ровня? Он все время просит прибавки, с тех пор как съездил в Калькутту к сыну. Старик дал ему образование на деньги, которые заработал в нашем доме, а теперь этот мальчишка настраивает его против нас. Чуть что — старик заявляет, что устал. Вечно он устает…
Чарльз Крофт-Кук нахмурился, наливая виски себе и Рэджи Ханту. Ему было неприятно, что жена говорит такие глупости. Не то чтобы он не разделял ее мнения, но она была чересчур наивна. Прожив двадцать лет в Индии, он твердо усвоил, что англосаксам есть чем гордиться. Помимо того, он вообще не любил пустых разговоров, а в особенности на темы, которых разумнее не касаться. Лично он интересовался лишь одним — чтобы каждый делал свое дело как следует. Он придерживался простого правила, что всех кули, которые работают хорошо, надо награждать, а лентяев и смутьянов наказывать. Этот же принцип он старался применять и у себя дома. Исполнительность превыше всего! Последнее время на настроениях кули сказывались последствия шумихи, поднятой этими типами из партии Национальный конгресс. В глубине души он ощущал страх всякий раз, когда до него доходили слухи о террористических актах в Калькутте. Не то чтобы он чувствовал себя на отшибе в небольшой кучке белых людей, потерявшейся среди тысяч кули; просто все это его слегка тревожило. Его черствость и высокомерие создали ему кое-какой престиж. Кроме того, находясь среди английских служащих на плантациях, надевая, по примеру своих более знатных и важных соотечественников, под жилет стальной нагрудник и не расставаясь с револьвером, он чувствовал себя в полной безопасности.
