Каждое лето чета великих князей останавливалась за городом, рядом с Ораниенбаумом. У Петра здесь была свора охотничьих собак. Но однажды, возвращаясь осенью в Зимний дворец, он решил забрать с собой драгоценную свору. Фике заявила, что не потерпит собак в своих апартаментах. Но это были не ее апартаменты, – и Петр настоял на своем. Он поместил свору в комнате рядом с супружеской спальней. Комнаты разделяла тонкая перегородка, и несмолкаемый собачий лай, ужасный запах, исходивший от животных, превратили ее ночи в кромешный ад... Петр только усмехался...
Екатерине был отвратителен муж. Она предполагала что-то подобное, ей говорили, что ее жених – со странностями, но она и не знала, до чего тяжелы могут быть «странности», когда они повторяются ежедневно. Но как же быть! Ведь муж – наследник престола, нет его – и нет надежд на собственное будущее величие... И она заставляет себя истребить в себе ненависть к нему... Более того, однажды она решает про себя, что стерпит от него все...
А муж, словно подслушав это, начал вести себя совсем уж недостойно. Он взял привычку рассказывать ей по утрам о своих любовных играх со служанками. Она, усмехаясь, слушала... И убеждалась, с некоторым страхом: да, это она тоже способна перенести.
Но однажды вечером он вломился в дверь супружеской спальни не просто разгоряченный, но с каким-то блудливым выражением на лице. Похоже было, что он сам чувствовал: переступает грань. Екатерина, одна, как уже давно привыкла, лежала в постели. Она заложила длинным гусиным пером толстую русскую книгу, – на этом языке она давно уже бегло читала. Петр пошатывался, раздвинув рот в кривой усмешке. Присел, в камзоле и ботфортах, на кровать, с интересом погладил голое плечо Екатерины. Сообщил, со смешанным выражением наглости и робости:
– Я пообещал показать, как мы забавляемся...
– Похоже, вы накануне читали Геродота? – процедила Екатерина с тем легким презрением, которого, как она уже убедилась, Петр не воспринимал, но которое позволяло ей сохранить уважение к себе, и не только у самой себя, но и у тех, кто становился свидетелями скандальных сцен. – Заключаю так потому, что в сочинении сего историка древнего царь Персии также вздумал угостить друга своего зрелищем ласк своих любовных с женою...
Говорила демонстративно медленно, широко расставляя слова, чтобы чувствовалось: не ждет она, что кто-то перебить посмеет. Говорила не для Петра, – для тех мундиров и ботфорт, которые, явно робея и пряча в тени лица, стояли у порога, все же не переступая его. Оттуда, как, впрочем, и от мундира мужа, несло псарней и конюшней.
– Но, коль так, то вы помнить и то должны нещастие, которым она для всех сей истории участников кончилась! – слегка повысила она голос. Прикрикнула словно. Не на него – на них. И они поняли: исчезли в темноте. «Геродота читать», – усмехнулась она, чувствуя, как только сейчас начинает ее бить крупная дрожь. Несчастие у Геродота было того рода, что царь, показывавший другу обнаженную жену, был этим другом убит. И Екатерина подумала, что фразу ее кто-то из офицеров может счесть за намек.
На ее голос вбежала горничная. Екатерина рукой указала ей закрыть дверь. И лишь потом взглянула на мужа. Он уже упал на кровать, одну ногу в ботфорте с налипшим чем-то кинув поверх атласного одеяла. Вторую оставил на полу. Горничная стянула с него сапоги, поправила ногу. Петр обмяк, повернулся набок (из перекошенного рта на подушку сочилась слюна), захрапел... Она же долго не могла уснуть, отодвинувшись к самому краю, вцепясь рукой в кружевной балдахин. Боже мой! Раньше она считала, что Петр – «всего лишь» ненормальный, но жизнь рядом с таким человеком «обогащает» просто ненормальность черточками скрытности, жестокости... Отвратительный человек.
А теперь эта Лизка Воронцова, с которой он свалялся...
Елизавета Романовна Воронцова... Ее отец, офицер лейб-гвардии Измайловского полка, по сути, финансировал прошлый переворот, ссужая деньгами цесаревну Елисавету Петровну. Не он один, конечно, финансировал, значительную часть расходов на захват престола оплатил маркиз де ла Шетарди, французский посланник в Петербурге. Однако где сейчас Шетарди? Императрица не любила быть обязанной кому бы то ни было, и когда тот стал слишком прямо подсказывать ей, что нужно делать, – в 1742 году, – она велела ему покинуть Россию в 24 часа. Не то Роман Илларионович! Он – в фаворе, после переворота именно ему поручили сопровождать в заточение правительницу Анну Леопольдовну с семьей. Но еще интереснее ее дядя, Михаил Илларионович. Душа переворота! С 14 лет он был пажом, с 21-го – камер-юнкером при дворе цесаревны Елисаветы Петровны. 27-летний Воронцов склонил на сторону Елисаветы Петровны лейб-гвардии Преображенский полк, стоял на запятках саней Елисаветы, когда вез ее в гвардейские казармы, принимать от полка присягу верности ей. В ночь 25 ноября 1741 года она стала императрицей, он – камергером двора, поручиком лейб-кампании. Но это было только начало. В 1742-м Елисавета выдала за него свою двоюродную сестру – графиню Анну Карловну Скавронскую. А Скавронские – фамилия не простая: императрица Екатерина I звалась в девичестве Мартой Скавронской...
С Воронцовыми надо ладить. Но, боже мой, при всем при этом, как же противна их толстая Лизка с оспинами на лице! Они, ясно, подослали ее к Петру специально, как Долгорукие в свое время подсылали Петру II свою Екатерину, рассчитывая, что она станет царицей...
Боже, как она устала! Сколько потрясений за эти годы, сколько грубостей, оскорблений, притеснений! А ведь она – женщина, молодая женщина, и она хочет, чтобы ее любили! Чтобы мужчина с восхищением поглядел на нее... обнял...
Екатерина усмехнулась. Близости с мужчиной не просто ждала – требовала от нее царица. Канцлер Бестужев сочинил специальную инструкцию для Петра, которая прямо предписывала
«брачную поверенность между обоими императорскими высочествами неотменно соблюдать».
Елисавета не допускала и мысли, что чета великих князей не даст династии Романовых сына, наследника престола. Но бедняжка Фике оставалась девственницей все шесть первых лет своего замужества 12*Позже она напишет в мемуарах: «Я вела такую жизнь, которая свела бы с ума десяток женщин, а двадцать других на моем месте умерли бы от тоски...»*, – и не по своей вине! У Павла с первых дней что-то там, внизу, не ладилось. Стоило ему почувствовать желание (а где тот мужчина, который не почувствовал бы желания, глядя на меня, если я этого захочу, – самодовольно подумала Екатерина), как тут же лицо его начинало кривиться от боли. Так у него ничего и не получалось! Спасибо доктору Боэргаву, в одно касание скальпеля устранившему слишком тугой лоскуток кожи, не дававший молодым быть мужем и женой... Избавившись от одного недостатка, Петр сразу продемонстрировал другой – набрасывался на нее, как грубое животное, без ласк, без разговоров... Впрочем, к этому времени он был ей apres diner la moutarde. 13*После ужина горчица (фр.; посл.).*
Операция та была сделана лишь в конце 1753 года, а сколько до тех пор новых проблем наросло на эту... Екатерина уже знала, что иудеи и мусульмане проделывают это, как религиозный ритуал, и в который раз подумала, что будь операция сделана намного раньше, может, и Петр был бы другим... Эти его пьянки, собаки, лошади, – ведь он себе доказывал, что мужчина...
Нет, после всего, что было, Петр как мужчина ее не интересовал. Да и она, свидетельница его стольких неудач, – она его тоже не интересовала. Петр демонстрировал пренебрежение к жене, – это она была виновата в том, что при ней он не чувствовал себя мужчиной. Но как же возникла у него эта пьяная идея – показать придворным, что они – все же муж и жена?.. У него ли возникла? Может, императрица подсказала? Ей-то было нужно, чтобы придворные точно знали: ребенок, если он будет, – от Петра, в семье великих князей супружеские обязанности исполняют, как положено.
Ведь многие догадывались, что у Фике уже были мужчины...
...Она не искала любовных приключений, не отвечала взаимностью на ухаживания галантных придворных. Она догадывалась (об этом шептались!), что сама Елисавета подсылала соблазнителей к ней. Ухаживаний хватало! Юный Захар Чернышев сначала слал ей любовные письма, а потом, подкупив слуг, проник в ее спальню... Екатерина выгнала его!
Но весной 1752 года появился Сергей Салтыков, «красивый, как рассвет»... Она продержалась все лето. Он приходил к ней под разными предлогами, но для одного лишь – в очередной раз целыми часами признаваться в страстной любви:
– Коль взять слонову кость белейшу,
тончайшим цветом роз покрыть.
то можно плоть твою нежнейшу
в красе себе изобразить...
*Стихи Ф.Дмитриева-Мамонова*.
Екатерина знала: императрица с интересом следит за ходом романа. Она знала даже, кто носит вести: одна из ее камер-фрейлин и в то же время дуэнья Екатерины. Через нее был передан намек, принадлежавший якобы императрице: пусть уж лучше принцесса обманет глупого мужа, чем оставит корону без наследника. Екатерина не верила. Престолу нужен законный наследник, и не дай Бог чего – ее здесь минуты не оставят. Вышлют в лучшем случае в Шлезвиг-Гольштейн. В худшем – сгноят в монастыре.
