Какие высокие побуждения теплятся в человеке и такая «живость», какую только и может измыслить человек на человека; и если простым словом сердца человек подымет и умирающего, человек же своей злой мыслью свалит и самое неколебимое; и есть ещё и совсем не от злого, а сколько может сделать зла человек человеку по легкомыслию или слепоте!
Чем жив и живёт человек на земле — не про тех, кто хватает с неба звёзды, «цари духа», и не про тех, кто на дне духа и даже ещё не родившиеся духовно, перед которыми «звери» чище, потому что бесхитростней и проще, а вот эти, которые составляют «мир». Дать миру этот хлеб «иносущный» — открыть человеку о человеке — «человек есть храм Божий и дух Божий живёт в нём!» — тогда и там «не от мира сего», кто над — «избранные» — облегчится трудная и странная их жизнь, а у тех, кто под — «убогие» — очеловечится шкурная порода и просветится их хлеб «насущный».
Во все безвестные дни одно чувство не покидало его: жалость к человеку. Это чувство было так остро: лучше бы, казалось ему, или распылиться, или окаменеть! И была одна неустанная молитва: имея дар мудрости, скрепить своё сердце и дать мир неумирённой человеческой жизни.
* * *
В то время умер архиепископ мирликийский Иоанн. В Миры съехались епископы на выборы: надо было решить, кто тот крепкий и мужественный, кому поручить стать во главе митрополии: надвигалась тяжёлая пора — последние гонения. Но сколько ни рассуждали епископы, согласия между ними не было.
Старику священнику из клира епископов снится сон, слышит он голос: «Иди, дедушка, в церковь: первый, кто придёт к заутрене, того движет мой дух!» — и явственно называет: «Имя ему Николай». В страхе проснулся старик: светает — а ещё не звонят — помолился и тихонько пошёл к Собору.
В то утро Николай поднялся, пробуждённый необыкновенным сном. Ему приснилось: опять, как тогда на Святой земле в решительный час судьбы, он увидел сквозь тающий свет жизней — навстречу идёт с лицом того юноши Аммония: бездонные глаза его, как тысяча глаз в глазах, и над бровями синие тороки — проводники небесных сфер — искря, волнятся; и вот совсем близко, коснувшись руки, блеснул мечом — и свет рассекся; и в новом свете он увидел: престол и на престоле архиерейские одежды, архангел, показывая на престол, велит ему сесть.
Рассветало. И этот рассвет был особенный — особенный день. Как всегда, Николай пошёл в церковь.
Три года исполнилось его безвестной жизни, и он не помнит никаких лишений за эти годы: вся горечь, скрытая на сердце, забыта и только одно чувство — благодарность.
И когда он вошёл в Собор, эта одна молитва в уме и на сердце:
«Благодарю тебя, Господи, что сделал меня свободным!»
Голос остановил его:
— Кто ты и как твоё имя?
Николай обернулся: старик священник — и в лице его не гнев, а жестокое бесповоротно.
И все чувства всколыхнулись: тайна раскрыта! Остаётся одно: убежать. И он сделал шаг, но старик, преграждая дорогу, повторил:
— Твоё имя? — и в голосе его прозвучал испуг.
— Николай, — и почувствовал, что не может сопротивляться: старик крепко держал его за плечо.
— Пойдём за мной! — кротко сказал старик.
И Николай покорно пошёл, готовый ко всему.
Вечером в Мирах стало известно, что избран новый архиепископ, имя ему Николай — Николай, младший патарский священник, три года скрывавшийся в Мирах.
— И не человеческим собором, — говорилось, — Божий суд избрал его.
* * *
Ночью, оставшись один, Николай долго не мог успокоить мысли и скрепить чувства. Молитва его была порывиста: он, как оглушённый, криком сердца взывал к Богу — просил о помощи: как и где найти ему мудрость — живя среди людей судить и решать? Быть всегда близким к человеческой беде — и облегчить и направить?
И увидел он, будто стоит он в длинном сарае, низкий потолок, и в том же сарае ещё двое в тёмной одежде, и он узнаёт их мысли: они явились, чтобы убить его. Побежал на другой конец, и они побежали за ним. Дверь — он толкнул ее и вышел: а это церковь — он в церкви. И когда подумал, что вот он свободен, дверь приотворилась — и он понял, что это за ним, и побежал через всю церковь. И очутился в том же самом сарае: и не двое, а их много затаились, чтобы напасть на него и убить. Он опять к той же двери, выскочил и, крепко захлопнув за собой, обессиленный, упал. И лежал во тьме, как без чувств. И вдруг свет открыл дорогу — от царских врат широким снующим лучом до выхода — и из голуби-света, он увидел, шла от царских врат Богородица и с ней апостолы: Андрей и Пётр. И он почувствовал, как руки коснулись его плеча и тепло и свет проникают в него, он поднял глаза и видит: на груди у себя серебряный омофор и из голуби-света Богородица — это от неё тянется скользящий, как свет, омофор. «Матерь Божия!» — протянул он руки. И увидел свои руки, простёртые, как из пропасти. А его чувство непомерной жалости к человеку с болью разорвало ему грудь и тянется из его сердца веткой — в миг запламенела ветка, плывёт в голуби-свете — голубь-свет тёплым веем заполняет ему глаза. Богородица показала на него апостолам: и апостол Андрей подал ему посох, а Пётр — Евангелие.
Архиепископ мирликийский Николай сразу же заявил себя, как действительно избранный среди людей. Не злопамятен и всех милующий — и уж где бы он ни появился, с ним всегда мир: обо всем расскажешь и всё попросить можно; и чудеса — чудотворец.
Одна женщина — мирская — привела в церковь к обедне своего немого сына двенадцати лет; про неё говорили, что она одержима демоном, оттого её сын немой родился. Когда кончилась обедня, Николай велел привести в алтарь немого, и когда привели его, он поставил мальчика рядом с собой, открыл ему рот и, дунув, сказал: «Узел твоего языка да будет развязан, ты будешь говорить чисто!» И при последних словах мальчик крикнул: «Мама!» — Кузьма, чтец из Каркавы, по прозвищу «полоумный», его привели в церковь два человека: «зачитался» и очень буйствовал и в буйстве обыкновенно возносился, называя себя именами великих людей, и что он всех перещеголяет; Николай поставил его в алтаре и всю службу не отпускал от себя, а после обедни Кузьма вышел из алтаря тихий. — Пастух Павел из Крабы — этот сам пришёл, Кузьма посоветовал — пастух жаловался, что «обтенился демоном» и в голову ему лезут всякие неподходящие мысли, и которая засядет, топором её не вырубишь; Николай, обняв его голову, стал молиться, пастух с криком упал, но Николай продолжал молиться и до тех пор молился, пока Павел не поднялся прояснённый. — Зенон из Кастелля пришёл с провожатым, тихий, его называли «самоубийца»; Николай занимался посадкой винограда, увидя Зенона, он дал ему мотыгу и велел работать; весь день трудился «самоубийца» и вечером пошёл домой, не узнать: говорит: «Свой виноградник заведу, очень это дело интересное!» — Принесли связанного Пирра из Андроник, Николай велел его развязать, но провожатые отказались: «Убежит, говорят, не словим!» — Николай взял масла и ознаменовал его, и буйный вдруг затих, развязали, и он спокойно вышел. — Родители принесли из деревни Дамасей дочь Кириаку: высохла — «семь лет без движения, а ничего не болит!» — и её он тоже помазал маслом, и она зашевелилась. — Из Симбола пришли муж с женой: «Всем, говорят, — довольны, тридцать лет живём мирно, ни разу не побранились, одно горе: детьми не благословил Бог!» — Николай соединил их руки и помолился, и на другой год они опять пришли, и дитё и ними — окрестили мальчика Николаем. И много еще рассказывалось всяких чудесных историй. Вот почему у всех большой интерес был к его жизни — к его прошлому: какой он был, когда был маленький, как он рос, учился и сделался священником.
* * *
Родился Николай в Трагалоссе — там храм во имя архангела Михаила.
«Архангел Михаил, — говорили, — его ангел хранитель, и силою его он творит чудеса!»
О его рождении было открыто архимандриту Ивановского монастыря в Акаливосе старцу Савватию, духовным сыном которого и учеником был дядя Николая, тоже Николай. Рождение его совпало с закладкой храма св. Сиона в Фарроа. (Трагалосс, Акализос и Фарроа — нагорные селения к северу от Мир.) Когда он родился, положили его мыть в корыто, и он без всякой помощи встал на ноги и — «держался два часа». А некоторые уверяли, что «не два, а три», и случилось это при крещении. Родители сейчас же послали в Фарроа сказать дяде и старцу Савватию о чудесном ребёнке. И старец Савватий сказал: «Слава тебе, Боже, что родился и нам истинный раб Божий!»
Николай был единственный сын — «вымоленный»: Епифаний и Нонна, родители его, были не молодые. Избранность его сказалась с первых же дней: грудным он принимал только правую грудь матери, в постные же дни — по середам и пятницам — один раз вечером в часы, положенные по уставу.
