Антон Иванович Деникин, генерал-лейтенант российской армии, откликнулся на революционный взрыв в Петрограде краткой, но весьма выразительной, не лишённой патетики записью в своём дневнике:
«События развернулись с неожиданной быстротой и с грозной силой. Дай Бог счастья России!»
Казалось, в самой душе его тоже всё перевернулось, смешалось, вступило в непримиримую схватку с прежними устоявшимися воззрениями. Он, как это часто бывает с людьми, обладающими природной интуицией, сразу же понял, что возврат к прошлому невозможен, что для России было бы благом конституционное устройство, достойное великого народа, и что лучше всего её интересам отвечают конституционная монархия и, несомненно, победоносное окончание войны с Германией.
Деникин не скрывал своих убеждений, которым остался верен до последних дней жизни: строить новую Россию нужно лишь путём эволюции, но никак не путём революции.
Однако события, разворачивавшиеся с потрясающей быстротой и фантасмагоричностью, не оставляли никаких сомнений в том, что силы, рвущиеся к власти, в своём безумии избрали путь революционных потрясений, путь разрушения всего, что создавалось веками, и строительства «нового мира», фантастические проекты которого давно уже вызревали в головах неких сомнительных мыслителей и мудрецов.
Что же касается счастья России, то в понятие счастья Деникин вкладывал свой смысл: как было бы прекрасно, если бы «круг времён» замкнулся происшедшей в столице трагедией и к новому строю страна перешла без новых, ещё более страшных взрывов.
Монархия пала, властью завладело Временное правительство. Деникин был поражён тем, что отречение императора было встречено в войсках с каким-то тягостным гипнотическим равнодушием. Ни радости, ни горя, лишь сосредоточенное молчание, словно затишье перед бурей. Деникин сам был свидетелем такой реакции, объезжая полки 14-й и 15-й дивизий. И всё же его зоркий, намётанный взгляд кое-где замечал, как в строю неподвижно застывших солдат, с виду спокойно слушавших весть об отречении царя, взволнованно колыхались ружья, а по щекам иных старых вояк катились слёзы...
На первых порах Деникина озадачило то обстоятельство, что крушение векового монархического строя не вызвало в армян, столь целенаправленно воспитывавшийся на традициях монархизма, не только противодействия, но даже отдельных вспышек протеста. Будто всё, что происходило, так и должно было быть. Факт оставался фактом: армия не создала своей Вандеи[2]. Конечно же в армии было немало частей, преданных старому режиму, но их порыв к защите монархии сдерживался весьма надёжно тем, что Николай II отрёкся добровольно, и не только отрёкся, но и призвал своих бывших подданных подчиниться Временному правительству, «облечённому всей полнотой власти». И конечно, одерживающим фактором было то, что, затеяв междоусобную схватку, войска открыли бы германский фронт, бросив его на произвол судьбы. В результате армия оказалась послушной Моим вождям, прежде всего такому военному авторитету, как генерал Алексеев. Практически все командующее франтами сразу признали новую власть.
Конечно, такого рода настроения преобладали главным образом в офицерской среде, что же касается солдатской массы, то, как видел Деникин, она была слишком тёмной, чтобы разобраться в событиях, и слишком инертной, чтобы адекватно реагировать на них.
Надо отдать должное Деникину: воспитанный в монархическом духе, он смог сделать достаточно точный анализ причин крушения династии Романовых:
«Безудержная вакханалия, какой-то садизм власти, который проявляли сменявшиеся один за другим правители распутинского назначения, к началу 1917 года привели к тому, что в государстве не было ни одной политической партии, ни одного сословия, ни одного класса, на Кого могло бы опереться царское правительство. Врагом народа его считали все: Пуришкевич и Чхеидзе, объединённое дворянство и рабочие группы, великие князья и сколько-нибудь образованные солдаты».
Будучи законопослушным генералом, Деникин сразу проявил полную лояльность к Временному правительству. Но вскоре, к своему ужасу, увидел, что оно, это прекраснодушное правительство, упивающееся пустой, хотя и звонкой говорильней, выпустило из своих рук бразды правления, и образовавшийся вакуум тотчас же заполнили так называемые Советы рабочих и солдатских депутатов. Керенский и его сподвижники остались без исполнительного аппарата на местах, ибо старый аппарат был сметён революцией. Правительство Керенского, ещё не успев «вырасти», превратилось в дерево, лишённое корней.
Непреходящую боль и гневное возмущение профессионального военного, каким был Деникин, вызывал всё нараставший развал кадровой армии. Всем сердцем он чувствовал, что Февральская революция, которую с гордостью именовали великой и бескровной, родила бурю и вызвала из бездны злых духов.
Восемнадцатого марта Деникину вручили телеграмму, в которой ему предлагалось незамедлительно прибыть в Петроград для переговоров с военным министром Временного правительства. Он никак не мог понять, с какой целью его вызывают и зачем боевой генерал так срочно понадобился в столице, когда у него столько неотложных дел на фронте. И лишь когда поезд по дороге в Москву сделал остановку в Киеве, всё стало ясно. По оживлённому перрону стремглав носились мальчишки с пачками газет в руках и громко выкрикивали:
— Последние новости! Назначение генерала Деникина начальником штаба Верховного главнокомандующего!
С военным министром Гучковым Деникин не был знаком и никогда прежде не встречался. Знал лишь, что Александр Иванович Гучков был крупным капиталистом и принадлежал к партии октябристов, как обычно именовали в прессе «Союз 17 октября» (название было «обязано» царскому Манифесту от 17 октября 1905 года). Деникин изредка просматривал печатные органы этой партии — газеты «Слово» и «Голос Москвы» — и обычно презрительно отбрасывал их в сторону. Знал он и то, что в 1910 году Гучков был председателем III Государственной думы, ходил в лидерах своей партии вместе с Михаилом Владимировичем Родзянко, крупным помещиком. Деникина обычно раздражали метания октябристов между кадетами и монархистами: не искушённый в закулисной политической возне, генерал не выносил интриг и подковёрной борьбы.
И вот теперь этот самый Гучков революционной волной был вынесен на самый верх военного руководства, хотя вряд ли что-то смыслил в проблемах обороны страны а тем более в боевых действиях на фронте, целях, задачах и сущности военного строительства. Ещё и за это Деникин ненавидел всякие революционные потрясения: люди, рвущиеся к власти, не думают о том, что на любом посту главное — компетентность, а не умение околдовывать людские души, неустанно витийствуя с трибун митингов и совещаний.
Гучков принял Деникина со всем радушием, на которое был способен: он прекрасно понимал, что Временное правительство и лично он, Гучков, смогут удержаться у власти только с помощью штыков.
— Дорогой Антон Иванович! — Широкая наигранная улыбка озарила крупное тяжёлое лицо Гучкова. — Хотя прежде мы с вами и не были знакомы... К великому сожалению! — поспешно добавил он. — Хотя прежде и не были знакомы, у меня такое ощущение, что я знаю вас с давних пор. Позвольте мне, как человеку, почитающему ваш военный талант и ваше всем известное мужество истинного фронтовика, употребить выражение простолюдинов: знаю вас как облупленного!
Деникину всегда претила лесть, он слушал Гучкова, постепенно проникаясь к нему неприязнью.
Выдержав длительную паузу, Гучков попытался проверить, какое впечатление произвели его слова на Деникина, и, по хмурому непроницаемому лицу генерала поняв, что лесть не сработала, сразу же перешёл к делу:
— Милейший Антон Иванович, зная вас как человека Кола, не буду играть с вами в прятки. У нас во Временном правительстве при выборе кандидатуры на пост Верховного главнокомандующего дело дошло едва ли не до драчки: одни предлагали генерала Алексеева, другие — генерала Брусилова. Не утаю, против Алексеева отчаянно выступал Родзянко и его единомышленники. И всё же большинство, в их числе и ваш покорный слуга, твёрдо стояли за Алексеева. Но вы же знаете, что Михаил Васильевич при всём его незаурядном полководческом таланте, к великому сожалению, обладает весьма мягким характером. Не характер, доложу я вам, а воск, натуральный воск! И я предложил, если позволите так выразиться, «подпереть» Алексеева таким человеком, как вы, Антон Иванович. А именно: человеком железного характера, способного своей неукротимой волей положительно влиять на Верховного главнокомандующего, особенно при его возможных колебаниях. Мы предлагаем вам пост начальника штаба у генерала Алексеева.
