– Извольте, – сказала княжна Тараканова, отворяя калитку. – Как видите, вы не стали моим пленником.
– Как бы я хотел этого, княжна! – воскликнул Сережа и неожиданно, впервые в жизни, опустился на колени перед девушкой.
– Я перед вами такое ничтожество, Августа Матвеевна! Но не лишайте меня счастья… лицезреть вас снова… и…
– А романы куртуазные вы все же читаете! – смеялась Августа. – Только не уверяйте меня, что полюбили с первого взгляда. Нет, нам нельзя больше видеться.
– Но почему? Я клянусь вам, что никогда…
– Да не в вас дело! Но идите же, идите… Сергей Александрович! Я была рада знакомству с вами.
Сергей почувствовал, как гордость взыграла, душу переполнила обида. Он поклонился – как можно изящней – и с глубоким чувством собственного достоинства вымолвил:
– Прошу прощения, сиятельнейшая княжна!
– Да уходите же, – прошептала Августа, отворачиваясь с досадой.
И с вздохом облегчения заперла калитку за гордо удалившимся Сергеем.* * *
– А-а-а, явился, шевалье! – Дмитрий Иванович был вне себя. – Что? Напомнить, как мать посекуции делала в младенчестве? Мон Дье!.. Ну что мне с ним делать? – ища сочувствия, обратился к сестре. – Леночка, да ведь мне же за него ответ давать!.. Ну что улыбаешься, охальник?! Думаешь, батюшка не видит с небес, как ты…
– Да ведь вы, дядюшка, в Бога не веруете! – дерзко перебил Сергей.
– Что… как… – смутился Дмитрий Иванович, – что ты врешь?.. Как не верую?
– Да, вы сами утверждать изволили, читая некую книгу о том, что…
– Как, Митенька, – всплеснула руками Елена Ивановна, – ты безбожные книги читаешь?
Дядюшка побагровел.
– Ну, Сергей Александрович! Иссякло мое ангельское терпение…
– Брат, не гневайся! – заступился Гориславский, подмигивая раскрасневшемуся Сергею. – Не хотел он злить тебя…
– Тетушка, – ободренный Сережа быстро перевел разговор в иное русло, – а кто такие ваши соседи ближайшие?
– О! – уважительно протянула тетка. – Важные господа! Дараганы – родня самого Разумовского.
– Как? Самого Алексей Григорьича? – встрепенулся Дмитрий Иванович.
– Дараганы! – возмутился, напротив, муж Елены Ивановны. – Скажите, какие вельможи! Родня пастушка Розума. Есть чем хвалиться!
– Иван Савич! – всплеснула руками Елена Дмитриевна. – Да что ж ты такое говоришь?
Будто не ведаешь, что… – она понизила голос до шепота: – Да ведь он же супруг ее венчанный! И не Розум он уж никакой, а сиятельнейший граф Разумовский. Да словно и не знаешь, что за особа у сих Дараганов обретается…
– Дараганы добрые люди, пожалуй. Но все ж таки Розум…
– Милость Ее Величества и пастуха может в графы вознести, – сухо произнесла, перебив, Елена Дмитриевна. – И не нашего ума это дело. А ты, муженек, доболтаешься до того, что и природного дворянства лишат! А Дараганы в самом царском дворце живали, и сыночек их там воспитывался, пред государыниными очами…
– Да. Сыну их повезло, ничего не скажешь: в столице живет, науки познает – а то, глядишь, тоже бы коров пас или… Да что там, сыну хорошо, а вот дочка приемная…
– Замолчи, – зашипела Елена Ивановна, искоса бросая испуганный взгляд на притихшего Сережу. Разошедшийся Иван Савич, видимо, что-то осмыслив, умолк. Но Сереже больше ничего и не надо было. Он давно все понял.
На следующее утро, в тот же ранний час, юный Ошеров вновь был у дома Дараганов и тем же манером, что и в прошлый раз, очутился в саду. Он чувствовал, он был уверен, что найдет красавицу все на той же скамье под вишней, погруженную в чтение… И не ошибся.
Увидев его, княжна торопливо поднялась.
– Ваша дерзость, сударь… – возмущенно начала она, но Сережа торопливо перебил:
– Я так хотел увидеть вас еще раз, Ваше Высочество!
– Ваше Высочество?!
– Я знаю, – прошептал Сергей, – знаю, что вы дочь ныне царствующей государыни Елизаветы Петровны от венчанного брака с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.
– Кто вам сказал?! – Августа побледнела. Сережа молчал.
– Впрочем, понимаю, – девушка усмехнулась, не замечая, что растерянно наматывает на палец светлую прядь своих густых ненапудренных волос, – как бы ни хранили тайну, она все равно выйдет наружу. Что-то подслушают слуги, расскажут по тайности своим товарищам из соседних домов, те – своим господам… А потом… Я ведь похожа на государыню?
– Удивительно похожи, принцесса! Только вы еще красивее.
– Красота моей матери славится по Европе. Да и отец мой дивно хорош собой, иначе не полюбила бы царская дочь простого украинского хлопца. Но разве в красоте счастье?
– В чем же оно для вас, принцесса?
– Не знаю. Вы зачем пришли?
– Хотел видеть вас.
– Зачем? Я же сказала, что нам нельзя встречаться.
– Почему же нельзя, Августа Матвеевна? Разве вы не верите, что я сохраню к вам почтение, подобающее вашему происхождению? Я гляжу на вас как на икону!
– Не кощунствуйте! Да как же вы не поняли до сих пор, что меня держат здесь в строжайшей тайне? Узнай кто, что я беседую по утрам, пока тетушка Дараганиха сладко почивает, с будущими конногвардейцами… Вам же хуже будет, Сережа!
Сергей упал ей в ноги.
– Да пусть хоть казнят! Если что, всю вину приму на себя. Мне не жить без вас, принцесса!
– Вот до чего договорились! Но… я ведь, если правду сказать, сама рада вас видеть. А то все одна да одна… Никуда не выезжаю, ко мне никто не приходит. В церковь и то не хожу – домовый храм для меня освятили. Раньше поменьше была, учителя были, училась всякой всячине. Теперь нет. Как дальше жить буду? Ну, встаньте, зачем же в ногах валяться? Вы мне не холоп. Присядем да поговорим… коли уж пришли.
Лицо Сережи пылало.
– Только прикажите, Ваше Высочество, я все для вас…
– Да чем же вы можете мне помочь, глупенький? Нет, такова судьба. И перестаньте звать меня Высочеством. Я не цесаревна.
Они помолчали.
– Княжна, – робко спросил наконец Сережа, – а родители ваши навещают вас?
Княжна не возмутилась его дерзким любопытством.
– Матушку я помню очень смутно. Видела ее в детстве. Редко, очень редко пишет она сюда письма. А батюшка приезжал. Правда, ни слова меж нами говорено не было, что мы дочь и отец. Обожаю его! Добрейший он, великодушнейший человек на всем белом свете.
– А фамилия ваша?..
– Тараканова? Я ведь воспитывалась с сыном Дараганов, он сейчас в военном корпусе. Государыня, обвенчавшись с Алексеем Григорьевичем, приласкала всю его родню, – Августа тихо улыбнулась. – Тетушка любит рассказывать забавный случай с моей бабушкой, Натальей Дементьевной Разумовской. Государыня вызвала мать своего возлюбленного ко двору прямо из скромной хаты в Лемешах. Вестимо, бабушка была потрясена. Ее обрядили как вельможную пани, привезли во дворец. А там она впервые в жизни увидела огромное зеркало и в страхе бросилась перед ним на колени. Она приняла свое отражение за императрицу!
Сережа улыбнулся.
– Так вот, – продолжала Августа, – государыня пригласила ко двору и родичей Разумовского, среди них был и казак Дараган. По-русски его стали называть Дараганов. Ну а попробуйте постоянно повторять «Дараганов», и скоро у вас получится – «Тараканов». Поэтому, когда Дараган меня удочерил, мне дали фамилию Тараканова. А государыня пожаловала княжеский титул. Какое-то время мы жили в Петербурге, потом отец мой, Алексей Григорьевич приобрел для нас именье под Черниговом. С тех пор я здесь. Марья Дмитриевна Дараган – я зову ее тетушкой – любит меня как родную. Ей всегда хотелось дочь, а меня она воспитывала с младенчества. Я тоже ее люблю. Но… признаюсь, мне уже в тягость затворническая жизнь.
– Если бы я был равен вам по положению! – пылко воскликнул Сергей. – Я бы предложил вам бежать со мной. Мы бы обвенчались, и я всю жизнь был бы вашим безгласным рабом, а вы бы пользовались безграничной свободой!
Августа подавила смех.
– Вы очень великодушны! – сказала она. – Но я не принимаю вашего самоотверженного предложения. И потом, мне пора идти в дом, тетушка уже, должно быть, проснулась. Прощайте! Я вас провожу.
– А завтра? – прошептал Сережа.
Августа задумалась на мгновенье.
– Я вам верю, Сережа. Хорошо! Приходите. Я отопру калитку.
Густая бархатная ночь, звезды на бархатном небе, бархатный ветерок, напоенный запахом цветения… Сережа сидел на подоконнике растворенного окна и, высунувшись наружу, вглядывался в золото звезд, в яркий, леденистый, весь из света полумесяц… Ему казалось, что душа его серебряно звенит тугой певучей струной. Сердце то сдавленно замирало, то часто-часто колотилось… Волшебная ночь манила обещанием, предчувствием чуда. Никогда, никогда не было с ним ничего подобного!
Длинные ресницы намокли от восторженных слез, едва юноша вспомнил тонкий профиль Августы, которую почему-то сравнивал сейчас с сияющим полумесяцем… Деловито и звучно прокричала ночная птица. Ночная бабочка чуть коснулась виска… Грусть и восторг, восхищение. Первая любовь… И невозможность ее… И надежда… Все слилось в одно, что называют – счастьем.