остановив флот перед мысом Собачья Могила, Фемистокл снова развернул триеры. Эллины выстроились в ряд. Началась охота за одиночками, неосмотрительно покинувшими вражеский строй.
Окованные медью тараны вспарывали обшивку корпусов Торчащие из скул как тараканьи усы эпотиды ломали весла. Пращники закидывали экипажи противника камнями, аконтисты забрасывали дротиками. Многих затягивало в водоворот от стремительно погружавшегося в пучину корабля.
Барахтающиеся люди просили о помощи, но их никто не слушал. Гребцы лупили врагов веслами по головам. Уцепившихся за куски обшивки матросов и такабаров лучники сбивали стрелами.
По всему Сароническому заливу плавали обломки кораблей. Берега были усеяны трупами. Тех, кто карабкался на утесы острова Пситталия, гоплиты Аристида сталкивали обратно в воду.
Афинская эскадра уже потопила правый фланг финикийцев. Пелопоннесцы добивали флот ионян. Египтянам повезло: еще до начала сражения триеры Ахемена отправились перекрывать проливы между мегарским берегом и Саламином.
Флотилия Артемисии замыкала строй ионян. Она бы и вырвалась из окружения, но мешали идущие впереди тихоходные триаконтеры. Враг был уже за кормой.
Стоя возле мачты, басилисса не сводила глаз с приближавшейся триеры тегейцев. Уже слышались ритмичные удары весел о воду, яростный рев морских пехотинцев-эпибатов и вой сигнальной раковины — навклер предупреждал другие корабли спартиатов, чтобы ушли с дороги.
Времени до столкновения оставалось в обрез.
Тогда она завизжала:
— Пращники и аконтисты — на правый борт! Остальные — на левый!
Подбежавшему навклеру резко приказала:
— Тараним вон ту триаконтеру!
И ткнула пальцем в сторону ближайшего корабля калиндян.
— Своих? — не поверил ушам Харисий.
Басилисса топнула ногой:
— Выполнять!
Пентеконтера быстро сближалась с калиндянами. На корабле заметили странный маневр карийцев. В глазах смотревшего на Артемисию царя Дамасифима застыл ужас.
Раздался сигнал раковины: "Опасное сближение".
Но басилисса продолжала командовать:
— Аконтисты — бросок! Пращники — залп! Суши весла!
Расстояние между кораблями стремительно уменьшалось. Наконец раздался треск — пентеконтера Артемисии правой эпотидой разметала весла калиндян, словно жердяную изгородь бревном.
Еще мгновение — и таран вошел триаконтере под ватерлинию. В трюм хлынула вода. Началась паника: одни калиндяне прыгали за борт, другие метались по палубе, становясь мишенью для пращников и аконтистов.
В трюме раздался вой: прикованные к банкам гребцы поняли, что обречены. Дамасифим от удара упал на настил. Поднявшись, царь отыскал глазами Артемисию.
Протянул к ней руку, заорал: "Проклинаю!"
Басилисса молча смотрела на него. Она не испытывала жалости. В бою все средства хороши, потому что или — ты, или — тебя. А если спасение приходится покупать ценой жизни других — что ж, так распорядились Мойры.
Преследователи медленно отставали. Триерарх тегейцев решил, что карийская пентеконтера перешла на сторону эллинов. Тогда он бросился в погоню за ионянами.
Артемисия благополучно добралась до Фалерской гавани, где укрывались уцелевшие ионийские и финикийские корабли. Остатки некогда непобедимой армады спешно направились к Геллеспонту [3].
На одной из сидонских триер плыл мрачный и усталый Ксеркс.
* * *
Флотилия Артемисии входила в родную гавань…
Ночь корабли провели на внешнем рейде Галикарнаса. Еще вечером басилисса направила лоцмана в порт сообщить о своем возвращении. Ей хотелось, чтобы горожане вышли встречать свою правительницу с цветами.
Домой вернулись лишь пять из девяти пентеконтер. В знак траура по погибшим соотечественникам на мачте флагмана развевалась черная лента. Уже перед самым молом корабли остановились, чтобы совершить возлияние Зевсу Карийскому.
На причале было тесно от собравшихся людей. Галикарнасцы пришли целыми семьями. Матери и жены с волнением высматривали хорошо известные им вымпелы.
Когда пентеконтеры выстроились в ряд для жертвоприношения, женщины заголосили. Вдовы прижимали к себе детей, свободной рукой вытирая слезы.
Артемисия сошла на берег с гордо поднятой головой. Да — победу одержать не удалось, да — есть погибшие, но она и ее экипажи выполнили свой долг перед шахиншахом.
Павшим в боях будут возданы все полагающиеся почести, а их близкие получат пенсию за погибшего кормильца. Вернувшихся живыми героев ожидает щедрая награда из городской казны.
Артемисия направилась к запряженной белыми конями двухколесной биге. Шествуя по ковровой дорожке, раскланивалась по сторонам. Кто-то бросал к её ногам цветы. Но нашлись и такие, кто шептал вслед басилиссе проклятья.
На одной из повозок она увидела ребенка. Рядом стояла женщина, придерживая его за ноги, чтобы не упал. На вид синеглазому мальчугану было не больше четырех.
Материнское сердце сжалось от нежности — басилиссу дома ждал сын. Она вдруг представила, как Писинделид бросается к ней, а она зарывается лицом в его кудри.
Когда Артемисия прошла мимо повозки, мальчуган спросил:
— Мама, это кто?
— Наша басилисса.
— А где она была?
— На войне.
— С кем?
— С плохими людьми, Геродот.
— Плохие — это кто?
— Эллины.
Мальчуган замолк, задумавшись.
Потом выпалил:
— Ты ведь говорила, что я тоже эллин. Значит, я плохой?
Дрио поцеловала сына в лоб:
— Ну что ты… Ты — хороший. Пойдем-ка домой…
Она сняла его с повозки. Повела из толпы по причалу. Эллинка хмурилась, потому что только что сын задал свой первый очень важный вопрос. А она не знала, как ответить.
498 г. до н. э.
Херсонес Фракийский [4]
1
Ночью неожиданно похолодало.
Январское солнце заливало опушку березняка ярким, но безжизненно стеклянным светом. От стволов тянулись длинные синие тени, сгущаясь до черноты в глубине рощи.
Мальчик шел по тронутой инеем траве размашистой уверенной походкой — словно взрослый. Девочка едва поспевала за ним, делая короткие торопливые шаги.
Она что-то шептала — не то уговаривала себя, не то ругала, не то обращалась к духам поляны с просьбой о помощи.
Но вдруг споткнулась о корягу, покачнулась и боком осела в траву. Рука провалилась сквозь мягкий податливый колтун осоки до самой земли, тогда она рассмеялась — хорошо, по-доброму, с облегчением.
У поваленного трухлявого ствола на кромке леса брат решил ее подождать. Поставив корзину перед собой, смахнул тыльной стороной кисти выступивший на лбу пот.
Утром он не хотел брать сестру на обход силков, но она повисла у него на шее и скороговоркой затараторила:
— Ну, пожалуйста, пожалуйста, Кимон… Зайки такие мягкие, пушистые… Глазки черненькие, усики торчат… Я мешать не буду. Ну, хочешь, я корзину понесу?
А он сразу же сдался, сменив напускную суровость на мягкий необидный укор, в котором чувствовалась забота старшего брата:
— В овраге бурелом, Эльпиника. Ты опять будешь жаловаться, что идти трудно.
— Не буду, не буду.
Она звонко чмокнула его в щеку…
Обернувшись, Кимон смотрел, как сестра неуверенно бредет по траве, цепляя растоптанными кожаными
