кричал, что этот забор поставил ещё его дед, когда был молодым, другой нападал на него с упрёками, что он врёт, чтобы отсудить его себе. Чтобы как-то разобраться в этом споре, он сходил туда, на место, осмотрел тот злополучный забор, выслушал соседей об истории этого забора. Но так и не добился ничего внятного о том, кому же он принадлежит. И только вечером он явился домой, к тому же расстроенный от такого неудачного первого дня в земской.
И только успел он отужинать, как на дворе собралась вчерашняя компания. Он не приглашал к себе никого, явились сами.
Они снова уселись за стол, за водку. Выпили по одной чарке, по другой… Но что-то странно не вязался разговор. Все словно ждали чего-то.
И он понял, что мужики ждут продолжения вчерашнего разговора и ради этого пришли.
Потапка сегодня был серьёзным. Выпив, он старался не ухмыляться, что было нелегко для него.
– Ты, Кузьма, не серчай за вчерашнее, – стал извиняться Ивашка Васильев, торговец в Горшечном ряду. – Ты ведь дело говорил, – скромно посмотрел он на него. – Но как его начать-то? Да и страх берёт от такого! Не наше, не мужицкое это дело!
– Уж больно велико-о! – закачал головой Потапка. – Не нашего ума!
– Ты говори о себе! – съехидничал над ним Гаврилка, торгующий серебром в Большом ряду, за что и получил прозвище «серебреник»; гулящие же, нищенская братия, прозвали его «Гаврилка Лом – полный серебром!»
– Но если не мы – тогда кто же?! – вскричал Кузьма.
Он снова стал заводиться от этих речей своих товарищей, возмущённый их страхом перед той громадой, замахиваться или не замахиваться на которую они сейчас решали, и заранее робели, от одной только мысли, что они такие малые… Он и сам тоже робел, даже когда говорил им об этом. Но его злило то, что они оказались ещё более трусливее, чем он сам… Они все как будто подошли к какой-то горе и стали перед ней рассуждать, что с ней делать. Да и рассуждали-то трусливо, словно заранее знали, что этого им кто-то не позволит сделать…
И он стал опять повторять то же, что говорил вчера. Со всех сторон на него посыпались вопросы.
– То же расходы великие! Не по нашему карману!..
– А где деньги возьмёшь?
– Он свою лавочку продаст! – не удержался, съязвил и сегодня Потапка, хотя был намерен серьёзно обсудить с Кузьмой его предложение. Оно ему понравилось. Но он даже не представлял, с чего начинать его.
В конце концов они решили всё это вынести в земской избе на более широкий круг обсуждения.
А слухи об этих их разговорах на дворе у Кузьмы уже разошлись широко по посаду. И в день обсуждения этого дела земская изба оказалась забита. Места всем в избе не хватило. И мужики закричали, требуя, чтобы разговор об этом проходил на дворе.
Все вышли во двор. Кузьма со своими, с которыми мусолил эту тему уже несколько дней, встал на высоком крыльце избы, чтобы их было видно всем.
– Мы тут, мужики, немного подумали, – начал он, обращаясь к толпе. – Кхе-кхе! – закашлялся он, несколько смущаясь под взглядами своих, посадских. – И решили дело завести… «Всей земли»…
Он прошёлся глазами по лицам людей, толпившихся сейчас у его ног, под высоким крыльцом земской. Но там, внизу, все молчали. И это не было похоже на молчание его единомышленников теми долгими вечерами у него на дворе. Там были свои: соседи, торговые из рядов. А тут полно и других, тех же ремесленников, были и казаки, стрельцы даже, ярыжки [7]… А вон, похоже, пришли поглазеть грузчики с пристани…
– И вот то дело «всей земли» выносим на ваш суд! – громким голосом объявил он самое важное. – Как решим, мужики?! – уже смелее обратился он к собравшимся.
С каждым выступлением у него росла уверенность в самом себе и в том, что он предлагал: сначала перед тем же Потапкой, затем среди друзей по Мясному ряду, с соседом Филькой, стариком, но ещё крепким головой. А вот теперь и перед всеми мужиками из Торговых рядов. Пришли даже серебряных дел торговцы… Принесло сюда любопытство и купцов, оптовиков, ходивших до Кизылбаш [8], за море … А вон те из Чебоксар пригнали для продажи скот. Торговцы пушниной тоже были здесь; дело прибыльное на Руси от века…
Первыми ему отказали купцы-оптовики, у которых по Волге-матушке ходили караванами суда.
– Не-е! Это не наша печаль! – сразу же отмахнулся от такого Селантий, из оптовиков, пришедший сюда посмотреть на нового земского старосту, чудного какого-то, уже прослышав о его странных призывах сколотить дело «всей земли». За него даже служилые не берутся, те же бояре, князья. – Ты сам посуди, Кузьма! – крикнул он Минину.
Затем, что-то надумав, он подтянул штаны на большом животе, вскарабкался на крыльцо, подвинул своим тучным телом в сторону Потапку и встал на его место.
– Я так полагаю, мужики! – обратился он к толпе. – Вбухаем мы в это немалые деньги! А что взамен получим?.. Кукиш! – состроил он фигуру из трёх пальцев и показал её толпе. – Кукиш же, мужики, кукиш! – зашёлся он от правильности своих слов, торговца, выгодой живущего.
– Правильно, Селантий, правильно! – отозвались его сторонники, купцы, почуявшие в этом деле, какое предлагал новый земский староста, большой убыток себе, своей мошне.
Толпа под крыльцом, вроде бы единая ещё минуту назад, распалась. Там и тут, разбившись на отдельные кучки, люди стали о чём-то яростно спорить… Лица исказились от праведных страстей… Каждый говорил что-то своё, требовал, настаивал и защищал известное и дорогое только ему, его думам, двору, мошне, карману, и той же лавочке своей…
На стоявших на крыльце небольшой кучкой Кузьму с его товарищами уже никто не обращал внимание.
Селантий, довольный своей победой, тем, что спихнул народ с той колеи, куда завлекал его Кузьма, похлопал его по спине:
– Вот так-то, Кузьма!
Спустившись с крыльца, он пошёл от земской, неуклюже переставляя короткие и толстые, как тумбы, ноги в широких шароварах, похожих на запорожские. Да, действительно, оттуда, с Днепра, он недавно привёз большую партию товара, в том числе и шаровары, и выгодно сбыл его здесь, на Волге. За ним, всё также о чём-то переругиваясь и споря, потащились все со двора земской избы.
У крыльца стало пусто.
Кузьма тяжело вздохнул, отпустил своих:
– Всё, на сегодня хватит. Идите по домам…
Потапка, Гаврилка и Ивашка Васильев ушли. Нефёдка задержался, заговорил было, что, может быть, отец пойдёт тоже домой. Но Кузьма выставил из земской и его. Нефёдка ушёл.
А он зашёл в земскую и
