маслом. Оружие и доспехи павших подбирали и передавали в семью – старшему сыну или вдове, которая могла продать их и жить на вырученные деньги.
Выйдя на освещенный звездами берег, Кимон обнаружил полный порядок – его люди выстроились шеренгами и негромко переговаривались, уже готовые к маршу. Он удовлетворенно кивнул. Пожалуй, лучше всего гоплиты владели копьями, как и подобает людям, обученным боевым приемам с детства. Каждая из этих устрашающих штуковин заканчивалась листовидным железным наконечником. С другого конца копье уравновешивалось тяжелым втоком. В руках умелого воина это оружие помогало противостоять коннице и побеждать «бессмертных». Укрытый щитами строй гоплитов щетинился копьями, как шипами. В сражениях на поле Марафона и при Платеях копья-дори убедительно доказали, чего стоят. Свою репутацию они подтвердили и в Эйоне, где греки разграбили персидскую крепость.
Перикл наблюдал за Кимоном, стоявшим в стороне от строя, – темная, неподвижная фигура в развевающемся на ветру плаще. Сам Перикл стоял рядом с Аттикосом, гоплитом по меньшей мере вдвое старше, но принадлежавшим к его племени и дему в Афинах. Дрожа от морского бриза, Аттикос напевал под нос, чтобы никто не слышал, как у него стучат зубы. Намного ниже Перикла ростом, он больше напоминал обезьяну, чем человека, и всегда шумно дышал через нос. Сколько ему лет, Аттикос не признавался, но свое дело знал и к отцу Перикла относился с глубоким почтением. Время от времени Перикл задавался вопросом, не приставлен ли этот человек к нему Ксантиппом для обеспечения его безопасности.
– Только время зря теряем, я уже яйца отморозил, – ворчал себе под нос Аттикос. – Слышишь? Это мои шарики падают на гальку. Я б их поискал, если б не было так темно. Придется оставить здесь. Подберу на обратном пути. А тут еще спина горит после прыжка с палубы. Вот так же и в Эйоне было. И теперь только хуже будет…
Аттикос всегда бубнил, когда нервничал. Если его просили заткнуться, он умолкал на какое-то время, но потом начинал заново, сам того не замечая, как ребенок, говорящий во сне.
Перикл покачал головой и предпочел промолчать. Он был готов выступить вместе с остальными, когда Кимон отдаст приказ. Ему нравилось ощущать тяжесть щита и копья, и он знал, что не уклонится от боя, хотя мочевой пузырь грозил опорожниться прямо на ногу. Пока не поступит команда двигаться, придется терпеть и тошноту, и спазмы в животе. Бесконечные жалобы Аттикоса на физические недомогания делу никак не помогали. Он сражался и при Марафоне, и при Платеях и собрал немалую коллекцию шрамов, продемонстрировать которую с готовностью соглашался за один бронзовый обол.
По телу пробежала дрожь, и волоски на голых руках и ногах встали дыбом, как крылышки насекомого. Перикл сказал себе, что все дело в сырости и ветерке с моря. На самом же деле он просто вспомнил, что носит доспехи брата. Арифрон погиб у него на глазах, на похожем берегу этого самого моря. Перикл пытался прижать рану брата, но пальцы соскальзывали с бледнеющих краев. Вытекшая кровь забрала у Арифрона жизнь.
Аттикос продолжал бормотать что-то невнятное, и Перикл крепче сжал копье. Ладони стали влажными – должно быть, от брызг или от пота. Это ведь не смерть брата слепила их, нет. Такого не может быть. Но смотреть на пальцы Перикл не стал.
Они же готовились к этому, напомнил он себе. Так решило Афинское собрание – найти и уничтожить все персидские крепости и гарнизоны в Эгейском море. Флот выходил и тройками, и дюжинами, охота не прекращалась, и покоя враг не знал. Персия закончилась у моря. У персов больше не было там опорных пунктов – ни на островах, ни даже на побережье Фракии.
Кимон, получивший звание стратега при Саламине, собрал под своим именем около шестисот человек. Девяносто из них были опытными гоплитами, остальные прошли хорошее обучение. Месяцем ранее они высадились на той части фракийского побережья, которую персы удерживали в течение столетия. Кимон выбрал это место как цитадель и символ персидского влияния. Город окружали стены, а рядом протекала река. Перикл помнил, как Кимон вглядывался в даль, оценивая местность вокруг крепости.
Правитель города сдаться, конечно, отказался. В ответ афиняне убили посланных им гонцов, а затем перекрыли все дороги, ведущие в обнесенную стеной крепость. О своем плане Кимон рассказал им той же ночью. Перикл помнил, как стратег смотрел на него, пристально и испытующе, словно решая, чего он стоит.
– Ахиллес знал это, – сказал Кимон, – когда стоял перед Троей. Человек должен бежать навстречу смерти, а не просто принимать ее. Он должен найти смерть, стряхнуть кровь со своей бороды ей в лицо и рассмеяться! Только так воин может добыть ту славу, которая отличает нас от моряка, земледельца или горшечника. Только тогда мы сможем заслужить настоящую славу – клеос, где встречаются люди и боги.
Перикл сглотнул. Он хотел, чтобы Кимон знал, что ему можно доверять, на него можно положиться. Ему исполнилось девятнадцать. Он мог бежать весь день, а потом пить, драться или заниматься любовью всю ночь. Перикл поймал себя на том, что ухмыляется. Было бы неплохо. Он уже целый месяц не видел женщину, но оставался воином – и сыном великого героя. Афинянином. Он был создан для этого. Но действительность угрожала лишить его мужества. Она представлялась каким-то ужасным сном, настолько реальным, что Перикл чувствовал, как песок хрустит под подошвами сандалий.
Он не обрел в персидской крепости ожидаемой славы, того самого клеоса. Греки расположились вокруг города с расчетом на длительную осаду, ожидая, когда голод измотает жителей и подорвет их волю к сопротивлению. Неделя тянулась за неделей в сопровождении скуки. Каждый день они тренировались в бою на мечах. Кимон успел поговорить со всеми плотниками и корабельщиками, разведывая местность вокруг крепости. Задача войны обернулась чем-то другим, и каждую ночь он подкрадывался к стенам, чтобы осмотреть их. Перикл вздрогнул, вспомнив тот ужас, который овладел им во время одной такой вылазки.
Возводя крепостные стены, персы использовали плохой строительный раствор. Работая три дня и три ночи, люди Кимона запрудили реку, направив ее в новое русло. Уже через несколько часов вода подмыла основание, и целый участок стены обрушился, словно песочный вал.
Перикл ликовал вместе со всеми и тоже мчался вперед, навстречу врагу. Но то, что они обнаружили, заставило их умолкнуть. Персы предпочли умереть, но не попасть в плен. В самой крепости Эйон их командующий в последние мгновения убил свою семью, а затем приставил нож к собственному горлу.
Перикл сглотнул, вспомнив, как брызнула на мрамор кровь и какой яркой она казалась.
