и гостей снова устремлено на нее. Она как-то позабыла, что бальный зал ждет, какой танец она предложит следующим. Она снова поднимает руку, и все вокруг оживляются, словно пробуждаясь ото сна. Смычки снова берутся за дело; вокруг нее, Брайана, Ивлина и других избранных кружатся пары, а она снова видит его. Темноглазый брюнет на другом краю танцпола не сводит с нее глаз, глядит не мигая, и ресницы его не дрогнули, даже когда какая-то пара чуть не врезалась в него. Ее щеки вспыхивают. Вообще-то она даже не ожидала, что он и правда придет. Сэр Освальд Мосли, ее М.
Она отвечает ему взглядом — долгим, гораздо более долгим, чем прежде. И вдруг, впервые за бог знает какое время, чувствует себя невероятно живой.
7 июля 1932 года
Лондон, Англия
Юнити жалеет, что не взяла с собой на бал крыса. Ратулар отлично разместился бы у нее в сумочке, и можно было бы заводить о нем речь каждый раз, как повиснет неловкая пауза — а такое неизбежно случается. Но, возможно, у малыша не было бы шанса блеснуть, ведь даже в бальную книжечку Юнити нет желающих записаться — притом что, боже правый, бал на Чейни-уок дают в ее честь. Но по крайней мере мягкая шерстка и щекотные усики Ратулара утешили и успокоили бы ее, а это так нужно. Как же ей хочется спрятаться под ближайшим столом: дома она всегда так делает, когда настроение портится.
От неловкости она тянется к бретельке своего серо-белого платья от Хартнелла. Диана специально заказала его для сегодняшнего вечера, не желая, чтобы сестра надела еще раз единственный свой приличный бальный наряд, тот, с новой меховой накидкой, в котором она уже появлялась в Букингемском дворце, когда ее представляли ко двору, — все, разумеется, было куплено Дианой. Ни у кого в семье кроме нее лишние деньги не водятся.
В этом ужасном дебютном сезоне Диана стала для нее настоящей опорой, думает Юнити. От нее было гораздо больше пользы, чем от любой из сестер — понятно, что ее любимая Джессика, которую они зовут Деккой, ничем помочь не могла, она еще слишком юна, — но что насчет Нэнси? Она бросает взгляд на старшую сестру: та, как всегда, окружена своими умными друзьями и совсем не хочет, чтобы Юнити присоединилась к беседе.
Ох, ничего себе, неужели это Нина Стэрди стоит в пределах слышимости Нэнси? Юнити вздрагивает. Меньше всего ей сейчас хотелось бы поболтать с кем-то из бывших одноклассниц из школы Квинс-Гейт или колледжа Святой Маргариты. С кем-то из этих ненавистниц, кто может помнить, как преподаватели назвали Юнити «неподходящей» для их заведений и «советовали» ей вернуться домой под крыло Пули и Мули, к огромному их огорчению. Юнити знала, что мать сделала для нее исключение из своего правила «девочкам — домашнее образование» лишь потому, что хотела отдохнуть от уникальности Юнити, как она выразилась. Но сегодняшней ночью, единственной из всех ночей, ей больше всего хотелось бы слиться с толпой, а если уж и выделяться — то достойно и респектабельно, как от нее и ожидается. Не так-то просто с ростом почти шесть футов.
Только теперь она замечает Диану: та направляется в угол зала, где молодые мужчины налегают на напитки с таким усердием, будто от этого зависит их жизнь. И еще она замечает, как сестра склоняется к самому высокому, худому и неуклюжему из всей компании, шепчет ему что-то на ухо, а остальные трое в этот момент буквально замирают. Словно само присутствие Дианы среди них уронило температуру до арктической. Как бы Юнити хотелось так же действовать на мужчин. Или на одного мужчину в особенности.
Долговязый отделяется от компании друзей — как ей кажется, неохотно — и направляется к ней. Он улыбается, и ей приходится одернуть себя, чтобы не улыбнуться в ответ. Из-за пломб передние верхние зубы посерели, отталкивающее зрелище. Так что выходит гримаса вместо улыбки.
Рожки и скрипки подают голоса, когда он спрашивает: «Могу ли я пригласить вас на танец?» Она кивает и, все еще думая про свои зубы, прежде чем заговорить, стремится переместиться в ту часть танцпола, что освещена похуже. Они начинают кружиться по залу, и она чувствует признательность к Диане за то, что та прислала кого-то выше шести футов. Домашние вечеринки, три бала и уроки, которые она брала по настоянию Мули два раза в неделю, — вот и весь ее танцевальный опыт, так что Юнити не уверена, что сможет подладить свой шаг к партнеру ниже ростом.
— Какая музыка вам нравится? — спрашивает он. Один из тех вопросов, которые инструктор по танцам рекомендовал как «подходящие» для разговоров на балу. Она жалеет, что не спросила то же самое первой.
— Я обожаю оперу. — Она отвечает честно — просто не может выдать ложь, рекомендованную инструктором. Понимая, что оплошала, она нервничает и становится еще болтливей. — Особенно немецкую. Мои дедушка с бабушкой были близкими друзьями семьи композитора Рихарда Вагнера, поэтому родители и дали мне второе имя Валькирия.
Его лицо безучастно — совсем не то благоговейное выражение, на которое она надеялась. Может, он не знает, кто такой Вагнер? Не знает, что это мировая знаменитость? Может, пояснить ему немножко, думает она, и добавляет:
— В честь его самой знаменитой оперы, цикла «Кольцо Нибелунга».
— А-а-а, — отвечает он. — Интересно.
Но по его тону понятно: разговор максимально далек от «интересного», она ему скучна. Она пытается сменить тему:
— Любите ли вы крыс?
Он отстраняется, пристально вглядываясь в ее лицо, но не прерывая танца. И она тоже продолжает двигаться. В конце концов, они приближаются к Диане, и Юнити не хочет разочаровать любимую сестру.
Но когда они оказываются на расстоянии вытянутой руки от Дианы и Юнити ждет от сестры одобрительного кивка, вдруг обнаруживается, что та ее не замечает. Она увлечена разговором с каким-то мужчиной, чье лицо кажется Юнити знакомым, но она не сразу может его узнать, и стоят они с сестрой неуместно близко. И тут Юнити лихорадочно вспоминает его имя; это же фашист-проходимец, как называет его Пуля, сэр Освальд Мосли. С чего бы, ради всего святого, Диане разговаривать с ним, настолько сблизившись?
24 января 1933 года
Лондон, Англия
— Ты уверена, Бодли? Ты еще слишком молода, чтобы принимать такие решения, — ты же практически новобрачная. — Я придвинулась поближе к своей младшей сестре, пытаясь отыскать в ее глазах сомнение или неуверенность. Даже их
