потом как закричит страшным голосом, пугая нас!
– Тогда Ахат, – озорно поглядывая на гостя, продолжила Зухра, – был поздоровее и сильнее Шакира, но немного из-за своей полноты был тяжелым и неуклюжим. Да не смущайся ты, Ахат! Шакир же был худым, но жилистее и ловчее Ахата. Вот и в этот раз Ахат плюхнулся на живот и замер, Шакир же все крутился, то так сядет, то по-другому приляжет…
И вдруг на самом интересном месте сказки их перепугал встревоженный гогот гусей, аж задремавший Ахат испуганно неожиданно легко подскочил. Они упустили момент атаки коршуна, но бдительный гусак вступил с ним в единоборство: шипя и широко расставив крылья, он грозно надвигался на коршуна, который успел схватить цыпленка клювом, но, видимо, гусак помешал ему с ходу взлететь. Втроем пустились к ним на помощь. Растерянный Ахат все прыгал вокруг гуся и коршуна, не зная, что делать, а Шакир с ходу стал хлестать хищника своим прутом. Еще раз увидев перед глазами эту «битву», Зухра опять залилась смехом, Ахат же пытался оправдаться: «Да не растерялся я, не испугался, просто Шакир шустрее был…».
– Коршун тоже, как Ахат, растерялся, сбросил с клюва цыпленка и, кое-как оторвавшись от гусака и Шакира, разбежался и взлетел. Теперь гусак переключился на нас, я пыталась взять в руки уже бездыханного цыпленка, видимо, клювом коршун повредил ему шею, а гусак – на меня, Шакир – на гусака, Ахат прыгает вокруг нас. Гусыни и все стайки на поле подняли гвалт! Тут гусак переключился на Ахата, Ахат от неожиданности споткнулся и упал, гусак на него верхом, щиплет его мягкий зад, тот кричит.
– Да уж! Досталось мне тогда от гусака. На следующий день вся задница была в багровых синяках. Еле живой ходил, сидеть долго не мог, кхе-кхе-кхе!
– Кое-как Шакир согнал гусака с Ахата. Пока они воевали с гусаком, я отбежала подальше. Примчались и обкусанные гусаком ребята. Что делать? Нам же теперь достанется от родителей, гуси-то наши были. И мы, оставив Ахата на карауле, спустились к берегу речки. Там выкопали палкой ямку, застелили дно травкой. Потом в шутку, как взрослые, прочитали подобие молитвы и «похоронили» погибшего… Позже часто смеялись у этого места, мол, цыплячье кладбище…
…Домашние уже давно разошлись по своим делам. Глава семьи Ислам вышел во двор по весенним хозяйственным заботам. Хозяйка присела за шитье. Внучки, сопя и грызя кончики карандашей, стуча стальными перьями о дно чернильниц, зашелестев учебниками, засели за уроки.
А Зухра с Ахатом, не раз обновив самовар, все говорили и говорили. Он – мало и отрывисто, лишь подтверждая или отрицая многочисленные вопросы Зухры об односельчанах. Она вся воспряла, ее белое, начинающее морщиниться лицо порозовело, голубые глаза задорно искрились. Ей казалось, что перед ней не кухонный стол, застеленный клетчатой клеенкой с цветными пятнами отпечатков от фантиков, а ровная степь с родными улочками. И она в воображении то приближала к себе нужный дом, то отдаляла, переходила к другому. Между домами сновали люди: ее родные, соседи и знакомые. Она вся была в этом мире.
Постепенно звонкий голос Зухры поутих, и домашние слышали лишь бубнящий монолог гостя, изредка перебиваемый ее недовольными возгласами, и вдруг сладко уснувший под монотонный говор самый младший в доме внук дернулся то ли от вскрика, то ли от визгливого воя Зухры, проснулся и в голос заплакал. Все вскинулись и замерли.
– Әй, ҡәһәр һуҡҡыр! Дөмөккер! (Будь ты проклят!) Вон из моего дома, – задыхаясь, отрывисто почти визжала Зухра, – вон! Как ты посмел прийти с этим в мой дом, вон!
И она, спотыкаясь, чуть не падая, ввалилась в комнату с детьми, причитая, дергано закружилась, то порывисто шла в сторону гостя, то резко назад.
Гость же, окончательно растерявшись, молча посидел, еще больше почернел, глаза затравленно забегали, он затрясся, еще больше хромая, заковылял к валенкам. Кое-как обвязав портянки, влез в валенки, нахлобучил тулуп и, не прощаясь, вывалился, чуть не сбив с ног хозяина, спешащего на шум в доме.
– Да будь ты проклят! – Отчаянный выкрик Зухры с жаром, как ядро из пушки после взрыва пороха, выкинутый ее нутром вслед Ахату, эхом отозвался в пустом чулане и вытолкнул его из дома.
* * *
За окном установились серые промозглые дни. Уже подтаявшие, повернутые к солнцу бока сугробов, почерневшие кучки навоза на дорогах присыпало беленьким снегом. Небо заволокло серыми ватными тучами, сквозь которые не мог пробиться ни один лучик солнца. Заснеженные вершины гор растворились в молочном тумане, которые полностью слились с низким небом.
Зухра ни с кем не разговаривала. Ее веретено, закатившееся под стол, тоскливо лежало на боку, взбитая шерсть на газете поникла. Лишь молча попьет она чай, сходит с кумганчиком с теплой водой во двор и снова, свернувшись калачиком, лежит на своей одноместной сетчатой койке, стоящей у голландской печи, как будто тяжело больна. Даже гуканье над ухом ее любимого внука, который где ползком, где перебежками подбирался к ней, не мог растопить ее безразличия. Сядет она временами, посмотрит невидящими глазами куда-то вдаль и шепчет про себя молитвы, судя по продолжительности – поминальные…
Этот неожиданный визит полностью вышиб ее из привычного размеренного и спокойного уклада жизни последних лет, когда многострадальная страна, уже подзабыв тяготы войны с фашистами – голод, разруху, большое всеобщее горе от потери родных и близких, – жила в радостном ожидании перемен к лучшему, ликовала от первых полетов героев-космонавтов страны. И хоть жила деревня еще при керосиновых лампах, еще старики по привычке драли лыко и плели лапти, и основным видом транспорта оставались лошади, но все новости по радио о грандиозных новостройках, большие портреты улыбающихся из передовиц газет космонавтов всеми воспринимались как уверенный шаг в светлое будущее. И вот, взбудораженные гостем, давно полузабытые воспоминания из далекого детства Зухры, прошедшего еще до Первой мировой войны, вспыхнули перед ней всеми яркими красками, и она окунулась в них, по-новому переживая полузабытое прошлое.
Глава I
Шакир
1
– Вставай, доченька, вставай! Поедем с тобой на мельницу, вставай… – так отец, ласково теребя и перебирая непослушные, плотные кудрявые волосы, в раннее утро будил Зухру.
Не дожидаясь долгих уговоров, шустро одевшись, она вышла в еще по-утреннему прохладный двор. Любила она, лениво потягиваясь, постоять на мокрых от росы досках крылечка, по-хозяйски оглядывая двор и окружающие дали. Во дворе, уже снаряженная в хомут, но еще не запряженная щипала травку у плетня их послушная, смирная кобыла. Ее маленький жеребенок, смешно подпрыгивая и всхрапывая, крутился вокруг матери, поминутно тычась в вымя. Телега уже загружена мешками с зерном, который они собрали с папой совсем недавно с пожелтевших к концу лета полевых наделов и обмолотили. Курицы,
