Вечером приехал чиновник из Муромской межевой канцелярии. Подтвердив правильность сообщения, присланного Иваном Родионовичем, он попросил разрешения собрать всех свободных от работы мастеровых и огласил им витиевато написанный царский указ. Одни слушали, ничего не понимая, других по мере чтения все сильнее охватывала тревога.
— Это что же, отберут, значит, землю-то? — спросил стоявший впереди кузнец Башилов.
Чиновник принялся объяснять указ.
— Земля, — говорил он, — все равно не ваша, а господская, за работу деньги вы получаете, на них и будете кормиться.
— На табак не хватит! — выкрикнул кто-то.
— Просите у хозяина прибавки. А впрочем, дело это не мое. Указ вам объявлен, и с сего дня вы должны знать, что пользоваться посевами вам не дозволяется.
Толпа глухо зароптала.
— Все, расходись по домам! — скомандовал Мотря.
— Господин управляющий! — Голос Луки звучал тревогой. — А огороды тоже отберут?
— Огороды останутся, но в меньшем количестве.
— Что же, нам с голоду подыхать?
— Давай расходись, сказано! Не вашего ума дело царский указ обсуждать!
Понурив головы, мастеровые стали расходиться.
— На всякий случай пообезопаситься вам не мешало б! — посоветовал межевой чиновник, сидя за столом угощавшего его Баташева. — Слух есть: на демидовских заводах взбунтовались, за Пугачем пошли.
— У меня не взбунтуются!
— Ну, смотрите. На всякий случай я скажу в Муроме, чтоб готовы были на помощь прийти, коли понадобится.
— Что ж, скажите.
Опасения чиновника оказались не напрасными. По вечерам мастеровые сходились группами, горячо обсуждая распоряжение царицы, лишавшее их весьма важного источника существования. До этих пор было так, что они работали на заводе, а жены и ребятишки занимались землей. Хотя и немного собирали, а все же до рождества со своим хлебом были. Теперь и это отнимали.
— С голоду подыхать — только и остается, — раздавались голоса. — К барину надо идти: может, смилуется, оставит все по-прежнему.
— Как же, оставит! Нам — шиши, а ему — барыши!
— Девок да баб, сказывают, будут в дудки да на уголь гонять.
— Казня одна!
— Ребятишки и так о весне пухнут, на одной картошке сидючи.
— Хорошо, у кого картошки хватает, а у иных и ее нет.
Внимательно следивший за настроениями мастеровых Баташев дал знать в Муром, чтобы там были начеку. Заводских рунтов вооружили ружьями. Это сразу бросилось всем в глаза.
— Рунтов оружными сделали! Боятся нас, братцы! — слышались голоса.
В один из дней группа мастеровых во главе с Башиловым пришла к Ястребову.
— Ты грамотный, Павел. Скажи, что делать?
— Что делать-то? Проходите к столу, садитесь. Вместе подумаем.
Гости прошли в передний угол, расселись по лавкам.
— Говори, как жить будем?
— Может, челобитную царице подать?
— Челобитную подать можно, — помедлив, ответил Павел. Только вряд ли что путное будет. Да и кто ее передаст, челобитную-то?
— Охотники найдутся, лишь бы толк был.
Ястребов понимал, что лишение работных права пользоваться земельным наделом обрекло их на полуголодное существование. Особенно в тяжелом положении оказывались многодетные семьи.
По новому указу работные, считавшиеся вольными, могли, в случае недовольства, уйти от своего хозяина. Но куда идти? На другой завод? Там такие же порядки, если не хуже. Деваться некуда.
Но какой выход из этого? Павел искал и не находил его.
— До бога, братцы, высоко, до царицы далеко. К барину надо идти. Если всем миром поклониться — не станет землю отбирать.
— Не кланяться, требовать надо!
Все обернулись на голос. В дверях стоял Рощин.
— Василий! — шагнул к нему Ястребов. — Я к тебе вчера заходил, да ты спал.
— Коршуниха сказывала.
— Да ты проходи, садись! Ну как, выздоровел?
— Оклемался малость.
Работные сочувственно смотрели на Рощина. Все знали о том, как надругался над ним Баташев, и в душе проклинали заводчика, отобравшего жену у молодого кричного мастера.
Без памяти свалился тогда Рощин. Три недели трепала его огневица. Потом пришел в себя, но долго не мог подняться на ноги. Несчастье подкосило его.
— Вот что, други, — поднялся с места Башилов. — Василью сейчас не до нас. Пусть они с Павлом побеседуют. А мы после зайдем.
— Не уходите! Я потому и поднялся, что узнал от Митьки: народ пошел к Ястребову.
— Слыхал, значит, о царском указе?
— Слыхал.
— Ну, и какие твои слова?
— Я думаю так: идти к барину надо. Павел верно сказал. Только не о милости просить, а требовать.
Мастеровые поближе пододвинулись к нему.
— Может, попросить сначала?
— А чего просить? За своим добром кланяться?
— Боязно чего-то.
— Всем миром пойдем. Чего бояться?
— Оно так, конечно…
По дороге к Ястребову Василий вспомнил рассказы Парфена о Пугачеве и теперь вслух повторил то, что слышал от него:
— Народ — сила! Если подымется, никто его сломить не сможет. Только вот что: уж если к барину с требованием идти, то стоять всем, как одному! Не будет согласья меж нами в таком деле — нечего и ходить. Так я говорю?
— Так.
— Правильно!
Решено было пройтись по домам, поговорить с каждым мастеровым и в назначенный час всем тронуться к хозяину.
Попрощавшись, работные ушли. В избе остались трое: Ястребов, Рощин и решивший пойти домой вместе с Василием кузнец Башилов.
— Это хорошо, что ты болезнь переборол. — Подсев к Рощину, Павел ласково обнял его за плечи. — О Наталье что нового слыхать?
— О Наталье? — Рощин хотел было что-то сказать, но запнулся и умолк.
— Неужто это дело так оставишь? — порывисто поднялся Башилов.
— Не оставил бы, — с горечью произнес Василий. — Жизни бы лишился, а обидчику отомстил. Только, видать, Наталья в моей заступе не нуждается.
— Как так?
— Барин к ней каждую ночь приходит, и она принимает его.
— Так ведь он силой принуждает!
— А может, ласки барские сладкими показались?
Пораженные словами Василия, Ястребов и Башилов опустили головы.
— Не об этом сейчас думать надо! — с какой-то необычайной силой произнес Рощин. — Людское горе сильней моего. Вы мне вот что скажите: подымем мы народ?
— Подымем! — уверенно ответил Башилов.
— А коли так — своего добьемся!
Оставшись один, Павел задумался. Прав ли Василий?
Что получится, если всем народом пойти к барину с требованием? Ведь это же бунт! За такое дело по головке не погладят.
Как же быть? Может, пока не поздно, отговорить людей от задуманного, сказать, что надо покориться? Его могут послушать. Но не станут ли потом проклинать? Нет, надо идти! Идти всем. Может, и впрямь ладно получится!
Приход Любы заставил его очнуться от дум.
По лицу мужа Люба поняла, что он на что-то решился.
— Паша!
— Что, Любушка?
— Чего я хочу сказать…
— Сказывай!
— Ведь дочка, Павлуша! Куда я с нею тогда? Как без тебя буду?
Павел подошел к жене, положил ей руку на плечо.
— Полно! Помирать я не собираюсь. Все будет хорошо. Ну, а случится что — люди не покинут.
В ответ Люба только обвила шею мужа руками. Всеми силами хотела сдержать себя, а не могла. Тяжелая, горячая слеза капнула Павлу на грудь.
— Ну, ну, перестань. Словно хоронить меня собираешься. Перестань, право же!
Уговоры Павла подействовали, Люба успокоилась.
Приняв твердое решение, Рощин с Башиловым в тот же вечер пошли по домам поднимать народ.
Не все согласились на такой шаг. Иные, особенно те, у кого семьи были небольшими, высказали опасение: не будет ли от этого хуже? Но мнение большинства было единодушным: идти!
И вот в назначенный час на всех молотовых фабриках звонко застучали ручники по пустым наковальням, давая сигнал кончать работу. Подручные кузнецов бросили качать мехи, и уголь в горнах стал застывать. Почуяв неладное, смотрители бросились к работным.
— Вы что, черти, сдурели?
— Бросай работу! — понеслось по цехам.
Воротные, замкнув дубовые двери, попрятались. Толпа у выхода с завода все прибывала.
— А ну, господи благослови! — Башилов высоко взмахнул молотком. Звякнув, запор упал на землю. Людской поток хлынул на улицу.
— К барскому дому! Всем!
По пути к идущим присоединялись все новые и новые группы мастеровых. Толпа росла. Шли молча. Так тяжелая свинцовая туча тихо надвигается в жаркий летний день, чтоб разразиться потом огнями молний и оглушающими раскатами грома.
Стоявший дозором мастеровой Верхнего завода, завидев идущих, бросился к своим:
— Идут!
Ожидавшие сигнала люди побросали работу. Выйдя за ворота, они слились в одно шествие, заполняя огромную площадь перед домом заводчика.
Еще накануне, узнав через соглядатаев о готовящемся выступлении работных, Баташев услал вершного в Муром за подмогой, приказав ему скакать во весь опор, и теперь нервно расхаживал по кабинету. Привыкнув к молчаливой покорности людей, он не ожидал такого.
