— Поговорить о нашем объединении. До сих пор я обучал тебя основам ремесла, не посвящая в тонкости, то есть показывал буквы алфавита, но не объяснял, как складывать из них слова. Но, черт побери, разве я мог доверить свои секреты первому встречному?
Виллем не мог не восхититься осторожностью тюльпанщика, какими бы обидными для его гордости ни показались последние слова. Нет, юношу задело не то, что Паулюс назвал его первым встречным, — его обидело, что тот, оказывается, строго отмеряет свое доверие, платит за безраздельную преданность опасениями и добавляет свою приязнь по капле… Виллем растерялся, встревожился и, не желая этого показать, принялся собирать разбросанную по полу одежду. А Берестейн невозмутимо говорил и говорил:
— В искусстве торговать существуют хитрости, которые я приобрел долгим опытом и на которых основано наше превосходство над другими цветоводами. Тебе, должно быть, известно, что многие, пользуясь привилегиями, которые пока еще дает торговля луковицами, делают это по-любительски: по сути дела, это занятие осталось нынче последним, какое дает возможность разбогатеть, не платя ни взносов в какую-либо гильдию, ни каких бы то ни было налогов — ни-че-го, если не считать чаевых трактирщику! Еще недавно ни у кого или почти ни у кого в саду не было цветов, и никто не считал их хоть сколько-нибудь ценным товаром.
— Так ведь и я в том числе… — признался Виллем, просовывая руки в рукава рубахи.
Паулюс жестом подтвердил: «Да-да, так оно и есть!»
— К счастью, — продолжал он, — правительству нет до нас дела, власти невысокого мнения о нашем искусстве, представление о том, какую прибыль оно способно дать, у них весьма слабое, только потому мы пока и свободны от домогательств верхов. Но скоро все изменится! Мы — несколько тюльпанщиков из Харлема и других мест — решили навести порядок и наведем его. Когда у тюльпанов появится свой рынок и свои котировки, когда цветоводы и торговцы объединятся в корпорацию и сделки будут разрешены лишь профессионалам, наши доходы станут более верными. В преддверии этого я и хочу, чтобы у вас, у тебя и твоего брата, были официальные должности, хочу, чтобы везде говорили: «Ван Берестейн показывает пример, он берет учеников!»
Пока ректор говорил, Виллем успел одеться полностью, и последнюю пуговицу он застегнул одновременно с тем, как Паулюс закончил последнюю фразу. Теперь, когда юноша был в подобающем времени и месту облачении и снова выглядел прилично, настроение у него улучшилось, и он радостно откликнулся:
— Меня радует ваше предложение, сударь! Располагайте нами, как вам будет угодно!
— Вот и хорошо… Дайте мне несколько дней на то, чтобы обдумать, к какому делу приставить каждого из вас. Скорее всего, вы с братом займетесь совершенно разными делами, потому что и закваску в ваших характерах — твоем и Яспера — я чувствую совершенно разную…
Как сказал Паулюс ван Берестейн, так он и сделал: хотя благосостояние его обеспечивали оба брата, работа им была поручена разная. Заметив, что Яспер от природы куда сдержаннее Виллема, а, стало быть, для коммерции чересчур скромен, регент отправил его на плантации, или, вернее, к старшему цветоводу, чтобы тот нашел для парня подходящее дело. Таким образом была очерчена территория младшего из братьев Деруик: отнюдь не аукционные залы, где достигшие зрелости луковицы обращаются в деньги, — сам-то Паулюс отдавал предпочтение именно торгам и только от них получал удовольствие, перепоручая все прочее другим, — но обнесенные высокими стенами участки земли с ростками цветов или оранжереи, под стеклянной кровлей которых служащие регента, стараясь угадать, что будет пользоваться спросом в следующем сезоне, пытались вывести сорта на любой вкус.
Яспер узнал о том, что нанят на работу, рано утром шестнадцатого декабря, когда посыльный протянул ему бумагу с гербом Берестейнов. Письмо было украшено печатью ректора и его горделивой подписью, занявшей едва ли не весь лист своими вытянутыми в высоту наподобие готических соборов буквами. Казалось, сквозь бумагу прорастает чернильный лес.
— Ну? Разве я тебе не обещал, что к Рождеству ты будешь пристроен? — насмешливо спросил Виллем, когда брат, нарушив установившееся между ними молчание, показал ему письмо. — Послушай, хватит уже видеть во всем только дурное! — после короткой паузы прибавил он. — Да, несколько дней назад господин Берестейн действительно поделился со мной своими намерениями, но я это воспринимаю не только как залог своего успеха, но и как несомненный знак доверия к нам обоим.
Распределение ролей, вполне отвечавшее планам старшего брата, младшему показалось оскорбительным, но, поскольку уклониться от назначения Яспер не мог, он просто изобразил на лице глубокую печаль, явился к старшему цветоводу с большим опозданием и всячески демонстрировал, что не желает следовать его наставлениям. С первого же дня он проявил себя как недотепа, у которого обе руки левые и который не может нормально довести до конца ни одного дела. От его неловкости доставалось и другим, и к Ясперу сразу же приклеили прозвище «талисман неудач», желая тем самым сказать, что ничего, кроме неприятностей, от него не дождешься. Стоило Ясперу взять в руки мотыгу — у той немедленно ломался черенок, а нож отлетал в сторону и кого-нибудь ранил. Пошлют Яспера сеять — засыплет семенами глаза всем окружающим. Кое-кто, не в силах поверить в случайность такого количества промахов и оплошностей, говорил: мальчишка делает это нарочно, другие относились к бездарному ученику более снисходительно, искали для него занятие, самое, так сказать, безобидное, искали — и не находили. Но причины и следствия постоянных и таких упорных неудач были равно интересны всем: в чем тут все-таки дело — в неспособности или злонамеренности? какие грехи новичку можно простить, а какие нет?
Берестейн и так выказывал куда меньше терпения, чем другие, а уж после того, как по вине Яспера погибла ценная луковица, прямо сказал «талисману неудач», что тот ничего не выиграет, если будет артачиться по-прежнему. Больше того, единственное, чего он таким образом добьется, — это перевода на более тяжелые работы при меньшей оплате.
— Что-то давно, кстати, мы выгребную яму не чистили. Вот туда-то я тебя и сброшу, и полетишь кувырком, задом кверху! — крикнул он напоследок, звучно хлопнув по собственному заду.
Ясперу хватило смелости ответить:
— Сударь, я не родился садовником. Мой брат ошибся, посоветовав вам нанять меня на эту работу.
— А кем же ты родился? И чем хочешь заниматься?
— Меня интересуют право и религия, и я хочу стать ученым.
— Ты что — закончил школу?
— Нет еще, из школы пришлось на время уйти, когда уехал отец, но я не отказался от своего намерения и, как только смогу, продолжу учиться.
— Послушай моего совета и сегодня же забудь об этом своем намерении! Откуда в Харлеме берутся ученые, если не из латинской школы? А поступишь ты туда или нет — зависит от меня.
— Ну, раз так, поеду в другой город.
Он рванулся к окну так, будто собрался в него выскочить, но ограничился тем, что, сославшись на духоту, приоткрыл одну створку. Парню явно требовалось прийти в себя, и Паулюс, которого позабавило, до чего легко тот ухватился за первый попавшийся предлог, лишь бы прервать разговор, дал ему на это время. Пусть остынет, а то вон как кровь прилила к лицу, весь побагровел.
— «Не родился садовником…» — повторил торговец тюльпанами, подражая тону юноши. — Эка важность! Что же, ты думаешь, когда человек рождается на свет, для него и место приготовлено, и дорога проложена? Что, едва открыв глаза, ребенок уже чувствует себя мельником или кондитером, лучником или стеклодувом? Ты, стало быть, сбрасываешь со счетов окружение и приложенные им усилия, не говоря уж о множестве случайностей, которые меняют жизнь? Да и потом, каким же унылым был бы такой вот заранее размеченный жизненный путь!
Недоверчивый взгляд Яспера заставил Паулюса развить свою мысль:
— Не отрицаю, иногда люди именно так и живут, именно такие задачи перед собой и ставят… Для Французского королевства, например, характерны «правильные» семьи, все поколения которых из века в век занимаются одним и тем же: сыновья рождаются лишь затем, чтобы продолжить дело отцов, и так далее, и так далее, до истощения породы, нередко очень скорого. Но мы-то живем в Соединенных провинциях! В песчаном и ветреном крае, где не держится ни одна колея, судьбы переменчивы, словно облака, и тропа открывается человеку по мере того, как он продвигается по ней. Мой отец был медником, а я — регент… Ну и откуда знать заранее, кем станешь ты?
Паулюс, рассчитывая, что младший Деруик не устоит перед обольстительной надеждой, обвел приглашающим жестом небо с востока на запад — будто горизонт распахнул. Но Яспер был слишком трезвым и здравомыслящим для того, чтобы плениться мечтой. Он добросовестно взвесил доводы хозяина, нашел их легковесными и выставил навстречу свои — как гвоздь вколотил:
