Он стал окружать Тиберия Клавдия уважением и заботой. Конечно, тут надо было действовать продуманно, не допускать излишней суетливости и лести, вообще вести себя с высоким гостем так, чтобы тот почувствовал в архонте настоящего друга и ни в коем случае не догадался, что архонт кое-что знает о великих планах Тиберия Клавдия Нерона.
Макарий сам подыскал в городе удобный и недорогой дом — с внутренним двориком, бассейном и небольшим садом, в котором фруктовые деревья уже отцвели, обещая к осени богатый урожай. Причем архонт договорился с бывшим хозяином дома продать его Тиберию гораздо дешевле, чем он стоил на самом деле (хозяин имел несколько запутанные отношения с городской казной). И был немного раздосадован, когда Тиберий, купив этот славный домик за почти символическую цену, остался к покупке вполне равнодушен, а главное — не выразил архонту абсолютно никакой признательности. Хотя бы головой кивнул — и то у Макария, гордившегося тем, что устроил такую выгодную сделку, повеселело бы на душе.
Городская резиденция для народного трибуна — это было только полдела. Пришлось еще размещать прибывшую с Тиберием свиту. Ну что касалось нескольких слуг, то им нашлось место в подсобных помещениях того самого дома, но ведь вместе с трибуном приехали десять ликторов, полагающихся ему, а еще архонт должен был на деньги из городской казны приобрести и поставить в штат Тиберию раба, который выполнял бы функции номенклатора, то есть должен был знать в лицо всех мало-мальски важных жителей и, сопровождая трибуна повсюду, называть ему имена встречных, чтобы они и трибун могли поприветствовать друг друга как положено. Сам Тиберий с просьбой о рабе-номенклаторе к архонту не обращался, но Макарий и без того знал свои обязанности. Кое-как после недельных поисков подходящий раб был найден, причем хозяин его (для которого этот раб был главным источником дохода, так как уже двадцать лет торговал на рынке продуктами, скупаемыми у крестьян и рыбаков и знал всех жителей острова наперечет), чувствуя, что у городских властей большая нужда в этом рабе, заломил несусветную цену и стоял твердо, так что пришлось еще неделю самому архонту и казначею с ним торговаться. По поводу предоставленного ему городом номенклатора Тиберий также не выказал благодарности, даже напротив — у архонта сложилось убеждение, что раб этот Тиберию вовсе не нужен. Однако деньги уже были заплачены и настроение испорчено.
Еще больше хлопот доставила Макарию дикторская стража. Если своих слуг Тиберий обязан был кормить сам, то расходы на содержание ликторов целиком ложились опять-таки на городскую казну. А все десять стражников — девять рядовых и взводный (всего на два человека меньше, чем полагалось самому императору) были людьми крупными, требовательными и хорошо осведомленными насчет своих прав. Архонт надеялся, что нелегкая служба при народном трибуне не будет оставлять солдатам слишком много времени и сил для личной жизни. Но он, к сожалению, снова ошибся в расчетах.
Тиберий Клавдий, как выяснилось почти сразу, вообще не собирался пользоваться дикторской стражей. Конечно, его можно было понять: город тихий, мирный, народному трибуну и так со всех сторон оказывается почет и уважение, и если он вдобавок станет расхаживать по улицам и местному гимнасию[39] в сопровождении десяти вооруженных мечами и фасциями[40] солдат, то это может не только показаться жителям слегка обидным, но и вызовет со временем (обязательно вызовет) насмешки. Так что солдатам предстояло проводить дни в безделье. Поначалу, чтобы создать хоть какую-то видимость службы, сержант еще пытался находить своим подчиненным занятия: заставлял их маршировать, отрабатывать удары мечом на мешках, набитых шерстью (шерсть также стребовал с городского совета), или хотя бы петь хором военные песни. Но время шло, и бесполезные труды стали надоедать не только местным, жадным до зрелищ жителям (на занятия солдат перестали глазеть даже самые заядлые зеваки), но и сержанту.
Ликторы убивали время, стараясь получить от этого как можно больше удовольствий. Они (сначала по двое-трое, а потом поодиночке) слонялись по городу, обходили рынки, осматривая и пробуя товар, не отказываясь от подношений; просиживали дни и вечера напролет в кабачках и тавернах и — все без исключения — активно интересовались противоположным полом. И надо сказать, что местным женщинам, не привыкшим к особой мужской обходительности, внимание столь бравых вояк, к тому же прибывших из самого Рима, очень льстило. И некоторым льстило до такой степени, что они решались даже на измену мужьям. Ни один из солдат не говорил по-гречески, тем более на местном диалекте, но для того, чтобы договориться с женщиной, им обычно хватало нескольких слов на латыни, потому что нет такой красотки, что не знала бы, какими словами в блистательном Риме объясняются любовники.
Архонту и членам городского совета приходилось то и дело вмешиваться в скандалы, вызванные ревностью обманутых мужей. И чтобы замять такой скандал, всегда требовались просто невероятные усилия: попробуй-ка сделай так, чтобы обе стороны остались удовлетворенными! А портить отношения со своими земляками — разве это входило в планы Макария? И тем более ему не хотелось, чтобы в Риме сочли его действия оскорбительными для солдат императора. Он крутился как мог, пока ему в голову не пришла простая мысль: нужно сделать так, чтобы каждый солдат оказался привязан к одной женщине (связями любовными и экономическими) — и тогда пусть бабы сами за ними присматривают. Уж они-то найдут способ подрезать крылья римским орлам — как находят эти способы с первых дней сотворения мира. Так Макарий и сделал: он поселил солдат по частным квартирам (подобрав их так, чтобы в каждой квартире или доме хозяйкой была привлекательная вдовушка или хоть пожилая, но с хорошенькой дочкой) и половину солдатского содержания стал выплачивать хозяйкам квартир — как бы за постой. Став, таким образом, чем-то вроде людей семейных (хотя в Италии у некоторых и оставались жены и даже дети), солдаты незаметно для себя утихомирились, стали вливаться в общий жизненный процесс, и вскоре их уже нельзя было отличить от местных жителей, потому что свое оружие и блестящие латы они сложили в сундуки и надели обычную местную одежду. Конечно, чтобы добиться такого результата, архонту понадобилось время, а ушел на это почти год.
Тиберий прожил этот первый год на Родосе, наверное, спокойнее всех. Архонт Макарий, наблюдая тайком за его поведением и действиями, все пытался разглядеть в них признаки напряженной разведывательной деятельности — но не находил таких признаков. Тиберий появлялся в городе не часто, основное время проживал на своей отдаленной загородной вилле, причем жил там практически один, имея при себе из постоянных спутников одного слугу-телохранителя. (Архонт однажды попробовал разговорить этого Фигула, нарочно встретив его в городе, но ничего о хозяине не узнал и вообще, получил от беседы с Фигулом самое неприятное впечатление.) В естественную морскую гавань, которая находилась в непосредственной близости от виллы, по рассказам рыбаков, не заходило ни одно судно, и даже лодкам не велено было туда заплывать. Раз в месяц Фигул приезжал в город, чтобы дождаться прихода корабля с почтой из Рима — и ни разу не было, чтобы Тиберию не пришло хотя бы одно письмо.
Посетителей на своей вилле Тиберий иногда принимал. Среди них были женщины (каждый раз — новая) из тех, что официально считались проститутками и обязаны были платить в казну налог со своего ремесла. Несколько раз трибуна посещали гадатели и астрологи. Причем с двоими из. них (как говорили архонту) произошла странная вещь: их больше на острове никто не видел. Впрочем, с подобной публикой время от времени происходят всякие чудеса, а многие из непонятных чудес они устраивают сами, чтобы окружить себя большей загадочностью, и архонт не придал их исчезновению особого значения. Тиберий Клавдий, разумеется, был к этому непричастен — это совершенно ясно. Он вообще не производил впечатления человека, способного причинить зло: был спокоен, при встречах с архонтом отменно вежлив, и если бывал в городе — был открыт всем для дружелюбного общения, разговаривал с любым жителем города почти как с равным. И это едва заметное его превосходство в обращении с жителями Родоса проистекало, конечно, не от надменности, а от большого и глубокого образования. А те астрологи… Ну не съел же он их в самом деле!
Охотнее всего в городе Тиберий посещал диспуты в философских школах. Он приходил (одетый в обычную тунику), сердечно всех собравшихся приветствовал, садился как непосвященный человек — в самом углу (чтобы никому не мешать, как он объяснял) и слушал споры (как раз в его присутствии разгоравшиеся с особой силой) внимательно и, видно было, со знанием дела. Возможно, несовершенство его греческого казалось ему достаточной причиной, чтобы пока воздерживаться от участия. Это и понятно — ведь философию родили греки, и такое щепетильное отношение Тиберия к языку великих мудрецов лишь добавляло ему авторитета.
