Да, именно такое слово попадалось Тиберию в письмах все чаще и чаще. Стараниями Ливии или еще чьими-нибудь происками, но в Риме уже создалось о нем устойчивое общественное мнение как о политическом ссыльном. Называлась даже причина, по которой Август отправил его на Родос, слишком явное соперничество Тиберия с молодыми Гаем и Луцием за влияние на Августа в вопросе наследования императорской власти.
Тиберий пока не очень огорчался, узнавая от Нервы или еще кого-нибудь о том, что говорят о нем в Риме. Наоборот — все эти интриги, плетущиеся в его отсутствие, только подтверждали его правоту: из Рима надо было бежать, и он успел сделать это вовремя. Уж лучше быть простым обывателем на Родосе, чем гореть на погребальном костре у Марсова поля.
Даже смешно — он давно ушел в отставку, не претендует и не думает претендовать в дальнейшем не только на императорский трон, но и вообще на любое место, связанное с государственной или военной службой, а в Риме все никак не могут успокоиться! Наверное, без Тиберия и вправду дела пошли плохо, раз пришла нужда утешать общественное недоумение такими вот объяснениями.
Ливия писала сыну чаще других. От нее всегда приходил целый пакет, в котором кроме ее послания лежали обычно письма Друза Младшего, Германика и иногда — Постума. Мальчики писали в основном о своих школьных делах, и было видно, что письма написаны под диктовку Ливии. Мать явно не прекратила каких-то неясных Тиберию поползновений и старалась посредством этих писем создать у младшего поколения уверенность в том, что Тиберий обязательно вернется в Рим и по-прежнему останется одним из главным членов их семьи. Сам Тиберий вовсе не огорчился бы, если бы Ливия совсем ему не писала, да и по сыну своему, Друзу Младшему, он не очень скучал, не говоря уж о Германике и Постуме.
Ливия, однако, не прекращала писать. Некоторые ее письма Тиберий даже не распечатывал: он знал, что в них будет написано, ибо письма матери не отличались разнообразием, словно она наготовила их впрок и посылала по одному. Там в основном говорилось о здоровье ее и Августа, о растущих способностях и школьных успехах мальчиков и передавался неизменный привет от Гая и Луция. Это было, конечно, выдумкой. Тем не менее Тиберий не находил в себе решимости оборвать переписку и вынужден был, скрежеща зубами от злости, долгими вечерами составлять ответы — даже на непрочитанные послания Ливии, — стараясь, чтобы написанное им содержало как можно больше общих фраз и как можно меньше информации. Нечего ей знать о его частной жизни.
Ни одного письма не пришло от Августа. И ни разу Ливия не писала, что Август хоть мельком интересовался делами Тиберия. Жизнь на Родосе можно было официально считать ссылкой.
12
Фрасилл появился на вилле Тиберия неожиданно, взявшись неизвестно откуда. Тиберий не только перестал надеяться на его приезд, но даже будто бы и забывать стал астролога, благодаря совету которого поселился здесь. В один прекрасный (действительно, прекрасный) день Тиберий, попивающий молодое вино у себя на террасе, был неожиданно потревожен: явившийся Фигул доложил ему, что внизу дожидается встречи с хозяином какой-то неизвестный человек, явно не местный житель.
«Возможно, — путешественник или богатый купец», — с неудовольствием подумал Тиберий. Такие непрошеные гости иногда делали попытки проникнуть к нему на виллу, чтобы сообщаться и выразить почтение столь заслуженному человеку. Правда, Фигул таких распознавал с первого взгляда — и отправлял обратно под тем предлогом, что хозяин болен и не принимает. Спорить с Фигулом и настаивать на свидании охотников не находилось, а взятки он брать отказывался. «Кто бы это мог быть?» — подумал Тиберий и приказал привести незваного гостя на террасу.
Когда тот вошел и поклонился, Тиберий сразу и не узнал его. Но, услышав знакомый голос, мгновенно стряхнул с себя забывчивость:
— Это ты, Фрасилл! Мои глаза меня не обманывают?
— Я, трибун. Ты позволишь тебя так называть? — Во взгляде астролога светилась искренняя радость, и, видя это, даже стоявший рядом Фигул подобрел лицом.
— Называй как хочешь, Фрасилл! — воскликнул Тиберий. — Можешь даже звать меня по имени. Я слишком частное лицо, чтобы придавать значение этикету. Или в Риме думают по-другому?
— Я рад тебя видеть, Тиберий, очень рад, — не смущаясь использовал дарованное ему право Фрасилл. — И я вижу, что нам много о чем придется с тобой поговорить.
Тиберию настолько был приятен визит астролога, что он, отослав маячившего возле дверей Фигула, предложил Фрасиллу разделить свою трапезу. Фрасилл, не чинясь, согласился.
— Я только что приехал, — сообщил он, — Выполнил в Афинах поручение одного знакомого и оттуда — прямо к тебе.
— Надолго? — спросил Тиберий. Спросил так заинтересованно, что Фрасилл невольно улыбнулся.
— Надеюсь, что надолго. Я хотел бы стать тебе полезным, трибун. Ты позволишь мне пожить возле тебя?
— Конечно, Фрасилл! Я буду рад.
При виде Фрасилла в душе Тиберия вдруг поднялась целая буря чувств и даже неясных надежд на что-то. На что? Это ему и самому хотелось выяснить как можно скорее.
— У меня в порту остался багаж, — сказал Фрасилл, — Я так спешил к тебе, что жаль было тратить время на то, чтобы устраиваться в городе. Ты разрешишь мне сегодня переночевать у тебя?
— Конечно. Вообще ты можешь жить здесь. Это самое прекрасное место на острове — ты скоро почувствуешь, как тут хорошо. — Тиберий улыбнулся, испытывая забытое ощущение собственного радушия, — Но если тебе, Фрасилл, больше нравится жить в городе, то у меня там неплохой дом. Он в полном твоем распоряжении.
Он разлил по чашам вино, придвинул к гостю блюда с закусками.
— Пьем за встречу!
— За встречу, — повторил Фрасилл, — И за здоровье императора всех римлян, великого Августа Цезаря!
Тиберий удивился и заметил, что астролог смотрит на него, хитро прищурив глаз. Что ж, надо будет показать Фрасиллу, что такое настоящая свобода.
— Давненько мне не приходилось пить за его здоровье, — насмешливо проговорил он, — Хотя я не могу похвастаться тем, что пью редко. Но, если уж предложено, давай выпьем за Августа!
Оба осушили чаши. Тиберий сразу принялся доставать из раковины устрицу, а Фрасилл какое-то время, поставив кубок на стол, сидел с полузакрытыми глазами. То ли оценивал вкус молодого здешнего вина, то ли римской меркой измерял количество пренебрежения к имени императора, которое Тиберий уместил в несколько коротких фраз.
— Не пугайся, мой дорогой Фрасилл, — сказал Тиберий. — Здесь, на моей вилле, единственный император — я сам. И я же — свой единственный подданный. Не считая Фигула, конечно.
— Не много подданных для такого человека, как ты, Тиберий, — улыбнулся, стараясь преодолеть неловкость, Фрасилл.
— Больше мне и не нужно.
— Позволь усомниться. — Фрасилл согнал улыбку с лица и сделался совершенно серьезен, — Я бы не приехал к тебе, если бы не был уверен в обратном. Мне нужно многое тебе рассказать, трибун.
— Сначала еще выпей и поешь с дороги.
Некоторое время они в молчании отдавали должное вину и свежим устрицам. Между делом астролог проговорил как бы вскользь, занятый поисками на блюде раковины покрупнее:
— Ливия не посылала меня к тебе.
— Да… а разве она тебя знает? — насторожился Тиберий.
— О да. Я имел счастье беседовать с твоей почтенной матерью в продолжение нескольких часов. Она приглашала меня во дворец.
Тиберий пожал плечами и налил себе вина. Ему и хотелось расспросить астролога, и в то же время он чувствовал, что если начнет задавать вопросы, то невольно его душа вольется в русло прежней жизни, полной лжи и страхов. Но так ли уж он противится возвращению в прежнюю жизнь?
Попивая вино, Тиберий время от времени смотрел на занятого едой Фрасилла, ни о чем не спрашивая, но как бы давая понять, что ждет.
— Та беседа происходила давно, трибун, — сказал наконец Фрасилл, — Вскоре после того, как ты уехал. Госпожа Ливия прислала за мной посыльного, который и провел меня во дворец.
— Она, конечно, не просила тебя открыть ей ее будущее.
— Разумеется. Кроме всего прочего, — на лице астролога появилось какое-то странное выражение, — я убедился в том, что ей не нужна ничья помощь в такого рода делах. Госпожа Ливия, несомненно, владеет даром предвидения, и, может быть, более сильным, чем мой. Я чувствовал себя в ее присутствии как мальчишка перед строгим учителем. Хотя твоя мать была со мной весьма любезна.
— И о чем вы говорили?
— О тебе. Госпоже Ливии хотелось знать — понимаю ли я причину твоего отъезда. И я видел, что она будто сравнивает все, сказанное мной, со своими личными наблюдениями. Может быть, ты хочешь услышать все дословно?
— Нет.
— Хорошо. У меня, трибун, сложилось впечатление, что госпожа Ливия уверена: ты скоро вернешься в Рим.
