Полная женщина с потемневшей, как у моряков, кожей громко поддакнула:
— Ты все сказал верно.
На этом они расстались.
Косые лучи солнца окрашивали розовым гротескные фигуры Нового моста. Перегруженные автомашины проезжали мимо в сторону бульвара Сен-Мишель. Они услышали из окна, как пробило семь.
— Поспешим, я опаздываю.
Они добрались до бульвара Распай, едва обменявшись по пути несколькими словами. Как добрые друзья, обнялись они у подъезда, пожелав друг другу удачи.
На следующий день Камилла получила письмо от Лорана. Он находился в окрестностях Бове, о котором писал как об очень красивом городе с величественным собором.
— Когда отправлено письмо? — спросила Леа.
— Второго июня. А что? Боже мой! Ведь Бове был позже разрушен, — прошептала Камилла, опускаясь на пол.
Леа была так ошеломлена, что у нее и мысли не мелькнуло поспешить на помощь бедняжке.
— Леа, — взмолилась та.
Столь глубоким было потрясение, что Леа ничего не слышала. Не сразу удалось ей выйти из оцепенения и позаботиться о Камилле, как того требовало ее состояние. Когда же кризис, наконец миновал, они упали друг другу в объятия и долго плакали. В этом положении и застал их доктор Дюбуа, постаревший на десять лет со вчерашнего дня. Несмотря на усталость, он сумел найти нужные слова, чтобы смягчить горе двух женщин.
Во вторник, 11 июня, жильцы дома на бульваре Распай были готовы к отъезду. Не хватало только автомашины. Начиналась долгая ночь ожидания.
Утро среды прошло в таком напряжении, что Леа предпочла выйти под тем предлогом, что надо узнать, отправляются ли поезда с Аустерлицкого вокзала. Она бодрым шагом шла по Сен-Жерменскому бульвару, минуя группы несчастных людей, толкавших перед собой детские коляски, ручные тележки и даже тачки, заваленные их жалкими сокровищами — настенными часами, пылесосом, швейной машинкой, барометром, аквариумом с золотыми рыбками, скатанными матрасами, портретом прародителя, увеличенной свадебной фотографией, птичьей клеткой, в которой испуганно скакали тощая канарейка или парочка горлиц, куклой с фарфоровой головой, выцветшим ковром… Много было бледных детей, женщин с измученными лицами, обессилевших стариков. Откуда они шли? Из пригородов, с севера, из Бельгии?.. На бульваре Сен-Мишель часть беженцев вливалась в поток, текущий к Люксембургскому саду, тогда как остальные продолжали, как и Леа, двигаться в сторону Аустерлицкого вокзала. Плотная толпа перекрывала подступы к нему. Среди застрявших там людей распространялись самые фантастические слухи.
— Боши в Энгиене…
— Нет, в Антверпене…
— Они взорвали нефтехранилища вокруг Парижа…
— Бомбили Версаль…
— Поезда больше не отправляются…
— Ворота вокзала закрыты.
Последнее было правдой.
Из-за решетки небольшой привокзальной площади железнодорожный служащий, взобравшийся на крышу автомобиля, обращался к толпе через громкоговоритель. С трудом удалось ему установить относительную тишину.
— Из соображений безопасности мы будем держать ворота закрытыми до 17 часов…
Со всех сторон раздались выкрики протеста.
— Тихо… Дайте мне сказать… Тихо…
Крики стихли.
— …это делается для того, чтобы отправить уже находящихся на вокзале пассажиров…
— А что дальше?
— Уедут все… На Аустерлицком и Монпарнасском вокзалах вводится двести тридцать восемь дополнительных поездов… В настоящее время каждые пять минут из Парижа отправляется поезд… Вы уедете все… Потерпите…
Леа с трудом пробиралась меж людьми, опустившимися прямо на мостовую и бросившими рядом свои вещи. Приблизившись к Ботаническому саду, она увидела, что на газонах тоже полно людей. Она пересекла сад, чтобы выбраться на улицу Линнея в надежде, что там не так людно. К ней привязался какой-то мужчина, волочившийся до улицы Эколь и моловший какой-то вздор, вскоре сменившийся непристойностями. Там он от нее по непонятной причине вдруг отстал.
Проходя мимо ресторана «Дюпон-Латен» она уловила запах жареного картофеля и вдруг почувствовала, как сильно голодна. В большом зале народу было немного. С наслаждением уплетала Леа жареный картофель, запивая пивом, а потом и кофе. Наевшись, направилась к Одеону, с трудом пробираясь через двигавшуюся к бульвару Сен-Мишель толпу.
Было четыре часа пополудни.
Машина приехала в пять утра. Ее привел совершенно измотанный молодой человек. Положив голову на руки, он уснул за кухонным столом перед чашкой кофе. Выпить его у него уже не хватило сил.
Леа воспользовалась моментом, чтобы с помощью Жозетты спустить в машину вещи и устроить Камиллу, которая не переставала повторять, что чувствует себя превосходно. Оставив машину под охраной Жозетгы, Леа поднялась разбудить водителя. После совсем недолгого отдыха тот очнулся совершенно одурманенным. Подогретый кофе помог ему чуточку прийти в себя.
Следуя указаниям Камиллы, Леа отключила счетчики газа и электричества и повернула ключ в дверном замке, спрашивая себя, вернется ли она сюда когда-нибудь.
Перед подъездом шофер заканчивал укладывать чемоданы и большой баул на крышу автомашины.
— Забыл представиться. Меня зовут Антуан Дюран. Я довезу вас до Этампа, где должен буду присоединиться к товарищам. Благодаря месье Тавернье у нас есть пропуск, разрешающий выехать через Орлеанские ворота, и шестьдесят литров бензина.
— А зачем пропуск, чтобы там проехать? — спросила Леа.
— Не знаю, мадемуазель. Но гражданских, стремящихся выехать из Парижа, направляют в сторону Итальянских ворот.
Им потребовалось три часа, чтобы добраться до Орлеанских ворот. Оттуда военные направляли толпу к Итальянским воротам. Проверив их документы, офицер дал им проехать. До национальной дороги № 20 они ехали, сопровождаемые градом оскорблений, и, прежде чем выбраться на ведущее к Орлеану шоссе, им пришлось пройти еще одну проверку. За исключением военных машин на шоссе движения не было. После Монлери они обогнали первых пешеходов. Одни женщины шли в мягких тапочках, другие — в туфлях на высоких каблуках, таща за собой торопливо одетых детей или толкая детские коляски, откуда из-за множества узлов выглядывали ребячьи головки. Юнцы тянули перегруженные ручные тележки, на которых иной раз сидел старик или инвалид. На шоссе попадалось много сбежавших солдат без шлемов, с блуждающим взглядом. Кто-то из них с винтовкой, кто-то с чемоданом. Они всячески старались скрыться от военной проверки.
Машине становилось все труднее продвигаться вперед в ширящемся потоке, который нес велосипеды, мотоциклы, кареты, бычьи упряжки, грузовики, трехколесные роллеры, пожарные машины, автомобили столь почтенного возраста, что трудно было понять, как они еще способны двигаться, и даже катафалки. Черепашьим шагом миновали Арпажон. К ним подошел солдат-регулировщик и предупредил, что обгон запрещен. Леа показала ему пропуск, но тот лишь поднял вверх руки, словно говоря: «Ну, раз так!» На перекрестках где летчик, где моряк или пехотинец пытались самим своим присутствием придать хотя бы видимость организованности горестному исходу. Проехав по полю вдоль дороги, шофер сумел обогнать около двадцати автобусов с заключенными и их тюремщиками. Из какой тюрьмы они были? Вскоре Антуану пришлось вернуться на шоссе. Под ослепительным солнцем, от которого заливало потом лица велосипедистов и пешеходов, медленная езда возобновилась.
На обочине дороги перед своим палисадником мужчина помятой алюминиевой кружкой стучал по ведрам с водой, чтобы привлечь внимание, и кричал беженцам:
— Эй! Выкладывайте денежки! Пятьдесят сантимов стакан, два франка — бутылка!
Его жена тут же собирала деньги, подавая людям кому стакан, кому бутылку.
— Какой позор! — возмутилась Камилла.
Водитель заметил:
— Вы еще не такое увидите, пока доедете.
Наконец они добрались до Этампа. Им понадобилось шесть часов, чтобы проехать сорок шесть километров.
Жители городка присоединялись к беженцам. Оставалась открытой лишь одна гостиница, где продавали кофе, хлеб, сыр. Люди вырывали еду из рук. Потребовалось больше двух часов, чтобы пересечь городок. Молодой человек был измучен до последнего предела и вел машину, как автомат, голова все чаще падала ему на грудь. Внезапно он сообразил, что уже выехал из Этампа, и, окончательно проснувшись, остановил машину.
— Дальше ехать с вами не могу. Советую пробираться проселочными дорогами.
Жозетта воскликнула:
— Вы же не бросите нас!
— У меня приказ, дальше ехать не могу.
В это мгновение, заглушая шум двигателей, детский плач, шаги тысяч людей, послышался пугающий гул.
— Быстрее выходите, — крикнул, выскакивая из машины, Антуан. — Ложитесь в кювет.
