— Дальше ехать с вами не могу. Советую пробираться проселочными дорогами.
Жозетта воскликнула:
— Вы же не бросите нас!
— У меня приказ, дальше ехать не могу.
В это мгновение, заглушая шум двигателей, детский плач, шаги тысяч людей, послышался пугающий гул.
— Быстрее выходите, — крикнул, выскакивая из машины, Антуан. — Ложитесь в кювет.
С помощью Леа Камилла вышла из автомобиля, в тщетной попытке самозащиты прижимая руки к животу. Заторопившись, она по пыльной траве скатилась в канаву рядом с трясущейся всем телом Жозеттой и четой прижавшихся друг к другу стариков.
Самолеты пролетали так низко, что можно было отчетливо разглядеть пилотов. Потом взмывали к безоблачному небосводу. Страх уже начал было отпускать людей, стали приподниматься головы, как вдруг, стремительно развернувшись, немецкие летчики обстреляли прижавшуюся к земле длинную неподвижную колонну беженцев.
Пыль, поднятая стучавшими по дороге пулями, обдала Леа. Самолеты возвращались во второй, в третий раз. Когда же прекратился их смертоносный рев, воцарилась долгая тишина и не сразу раздались первые стоны, первые возгласы, первые вопли. Черный тошнотворный дым, в котором смешались запахи человеческих тел, горящей резины и бензина, окутывал место обстрела. Первой поднялась ошеломленная, залитая кровью Жозетта. Медленно встала непострадавшая Камилла. Лежавшая рядом чета не шевелилась. Камилла тряхнула за плечо старика. Тот откатился, и оказалось, что одной пулей убило и жену, и его. Камилла с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть. Склонившись над телами, подавляя ужас, она закрыла им глаза.
Антуана не задело. Когда Леа встала на ноги, перед ней все поплыло, все завертелось. Не поддержи ее Камилла, она бы упала.
— Дорогая ты моя, тебя же ранило!
Поднеся ладонь ко лбу, и взглянув на нее, Леа увидела, что та вся в крови. Это произвело на нее странное впечатление, хотя не очень взволновало.
— Позвольте взглянуть; — произнес мужчина лет шестидесяти с пышной седой шевелюрой. — Я врач.
Из своей сумки он достал бинты и вату.
— Задета только бровь. Это не опасно. Я перевяжу потуже, остановлю кровотечение.
Слегка оглушенная Леа не сопротивлялась.
Она сидела на обочине и холодным взглядом наблюдала за тем, что происходило вокруг. Многие машины горели, но их автомобиль, к счастью, не пострадал. Там и здесь лежали безжизненные тела. Взывая о помощи, стонали раненые. Потребовался бы не один час, чтобы их всех вывезти. Никто не прикасался к еде. Было восемь вечера, когда Леа села за руль. Их водитель исчез. По настоянию Камиллы Леа согласилась подсадить в машину пожилую женщину, потерявшую своих близких.
Зрелище смерти и разрушений сопровождало их многие километры. С наступлением ночи усталая Леа съехала с национальной дорога № 20 в надежде найти открытое кафе или ресторан. Ничего. Все было заперто. Выехав за селение, где беженцы спали в воротах домов, в церкви, в школе, на площади и даже на кладбище, Леа остановила машину на краю поля. Четыре женщины вышли. Ночь была мягкой, небо усеяно звездами, воздух благоухал сеном. Жозетта достала корзинку, и проголодавшиеся женщины накинулись на еду.
Проснувшись с рассветом, они обнаружили, что одно колесо спустило. Не сумев его снять, Леа отправилась на поиски механика. Гараж, как и все другие заведения селения, был закрыт. На площади перед церковью монахини раздавали детям горячее молоко. Леа спросила у них, где можно получить помощь.
— Бедная малышка, никого здесь не осталось. Все здоровые мужчины на войне или бежали. Мэр, нотариус, врач, пожарные, учитель, булочники — все они укатили. Остался один кюре, а он очень стар. Сам Бог, моя девочка, покинул нас.
— Сестра Жанна, не лучше ли вам замолчать? Как осмеливаетесь вы усомниться в доброте Господней? — воскликнула одна из монахинь с узким измученным лицом.
— Матушка, простите меня. Но после нашего отъезда я видела столько горя, что все больше и больше сомневаюсь в этой доброте.
— Сестра Жанна, вы богохульствуете от усталости. Пойдите отдохнуть.
И повернувшись к Леа, сказала:
— Пойдемте, дитя. Я сменю вам повязку.
Опытными руками сняла она грязные бинты, очистила идущую вдоль брови рану. С помощью лейкопластыря укрепила на ней вату.
— Не слишком скверно. Следовало бы зашить в двух-трех местах.
— Я не буду изуродована?
— Успокойтесь, — молодо рассмеявшись, произнесла монахиня, — рана не помешает вам найти мужа.
Леа поблагодарила и пошла к автомобилю. Трижды просила она мужчин, несших тяжелые грузы, помочь ей. Даже не отвечая, те проходили мимо, отталкивая ее с дороги. Выйдя из селения, она обескураженно присела на придорожный столбик.
— Леа!
Она слишком устала, чтобы удивиться тому, что к ней кто-то обращается во вчера еще незнакомом ей месте. Подняв голову, она увидела грязного, покрытого пылью солдата с заросшим щетиной лицом, с непокрытой головой… Каска, привязанная к вещевому мешку, перекинутые через каждое плечо мешки, винтовка в руке… Он глядел на нее.
Леа приподнялась. Кто же был этот человек? Откуда знал ее имя? Однако этот взгляд… эти такие синие глаза…
— Матиас…
Вскрикнув, бросилась она к нему. Из рук мужчины выпала винтовка, и он обнял подругу.
— Матиас… Матиас…
— Ты… ведь это ты… — бормотал молодой человек, осыпая ее поцелуями.
— Какое счастье, что мы встретились! Что ты здесь делаешь?
Прежде чем ответить, он подобрал винтовку.
— Разыскиваю свой полк. Мне сказали, что он под Орлеаном. А ты, что делаешь ты на этой дороге? Я был уверен, что ты в Монтийяке, в безопасности.
— Я с Камиллой д'Аржила. Она на сносях, больна. Раньше уехать мы не могли. Просто удача, что мы тебя встретили: у нас поломка.
С каким облегчением встретили их появление Камилла, Жозетта и пожилая женщина!
— Леа, я так боялась, что с тобой что-то случилось! — сказала Камилла.
— В селении никого не нашла, кто бы нам помог. К счастью, встретила Матиаса. Ты помнишь Матиаса Файяра, сына мастера-винодела?
— Конечно. Как вы поживаете, Матиас?
Тот вздохнул:
— Так хорошо, как только возможно.
На церковной колокольне пробило девять часов.
Вел Матиас. Он пытался подъехать к Орлеану проселочными дорогами. Его присутствие успокаивало женщин. Камилла, Жозетта и пожилая дама спали. Ладонь Леа доверчиво лежала на бедре юноши.
По узкой белой дороге тянулась колонна машин и пешеходов, двигавшихся со скоростью похоронного кортежа. На обочинах брошенные, иной раз обгоревшие автомобили, трупы лошадей, собак, на полях — свежевыкопанные могилы, мебель, кухонные предметы, тележки, лопнувшие чемоданы — немые свидетели недавних бомбежек. Ветхий перегруженный автомобиль с двумя свернутыми матрасами наверху сломался прямо перед ними. Матиас вышел и помог откатить его в сторону. Плача, наблюдала за происходящим женщина с грудным ребенком на руках; двое детишек уцепились за ее юбку. Матиас, снова сев за руль, поехал дальше.
Когда к часу дня они остановились перекусить, оказалось, что машина проехала около тридцати километров.
В бане одного из селений удалось помыться, что придало им немного сил. Камилла выглядела плохо, черты ее лица обострились. Хотя временами ее лоб покрывался потом, из уст ни разу не вырвалась жалоба. Старуха, имени которой никто не знал, покачивала головой во вдовьей шляпке, повторяя с занудной монотонностью:
— Мишель, пригляди за детьми. Жорж, Лоик, вернитесь!
— Заставьте ее умолкнуть! — взорвалась Леа. — Заставьте ее умолкнуть!
Камилла обняла женщину без имени за сутулые плечи.
— Не тревожьтесь, мадам. Лоику и Жоржу нечего бояться, они со своей мамой.
— Мишель, пригляди за детьми…
Усталым движением исхудавшей руки Камилла прикрыла глаза. Пальцы стали так тонки, что она была вынуждена снять обручальное кольцо из боязни его потерять.
— Вы совсем не умеете управляться с пострадавшими рассудком, — произнесла Жозетта, постучав себя пальцем по лбу.
Взяв старуху за руку, она грубо ее дернула.
— Мамаша, или ты замолчишь, или тебя оставят на краю дороги. В пекле ты увидишь и своего Жоржа, и своего Лоика!
— Жозетта, как тебе не стыдно так обращаться с этой бедной женщиной! Отпусти ее! — воскликнула Камилла.
Жозетта неохотно подчинилась. Какое-то время каждый молча ел свое крутое яйцо или кусок колбасы, в то время как по узкому шоссе под побелевшим от зноя небом продолжалось скорбное шествие. Даже старуха, задремав, затихла.
— Надо трогаться, — сказал Матиас.
Они добрались до пригородов Орлеана, когда опустилась ночь. Ни одной открытой лавки, ни одного открытого дома; вслед за другими бежали и орлеанцы. Шатодэнский бульвар и предместье Баннье подверглись бомбежке. Внезапно разразилась сильнейшая гроза, еще более замедлив движение в никуда всех этих людей, выброшенных безотчетным страхом на дороги. Каждый устраивался, как мог, и находились не стеснявшиеся взламывать двери и окна покинутых жилищ.
