«Установлено и сим доводится до всеобщего сведения, что Жанна д'Арк, по прозванию Девственница, – добрая христианка и добрая католичка; что ее нрав и ее речи не изобличают ничего, противного вере; и что король может и должен принять предлагаемую ею помощь, ибо отказаться от таковой значило бы прогневить Дух Святый и признать себя недостойным Божественного Промысла».
Судьи встали, и раздался гром рукоплесканий, неудержимый, то стихавший, то снова разраставшийся… Я потерял Жанну из виду, потому что она потонула в толпе людей, кинувшихся вперед, чтобы поздравить ее и призвать благословения на нее и на Францию, судьба которой отныне была передана в ее маленькие руки.
Глава IX
То был великий день и величественное зрелище.
Она победила! Какую ошибку сделали ла Тремуйль и остальные ее недоброжелатели, разрешив ей эти вечерние «заседания»!
Коллегия священников, посланная в Лотарингию якобы для того, чтобы навести справки о нравственности Жанны, в действительности же – чтобы затянуть дело и заставить ее отказаться от своего намерения, – вернулась, признав характер Жанны безупречным. Как видите, наши дела теперь должны были пойти полным ходом.
Приговор вызвал оживление необычайное. Мертвая Франция вдруг воскресала, лишь только приходила великая весть. Прежде унылый и угнетенный народ поникал головой и отходил в сторону, если с ним заговаривали о войне; теперь же добровольцы шумными толпами стекались под знамена Вокулерской Девы и в воздухе неумолчно гремели воинственные песни и барабанный бой. И я вспомнил, как ответила она в минувшую пору нашей деревенской жизни, когда я фактами и цифрами старался доказать ей, что положение Франции безнадежно и что никакие силы не пробудят народ от летаргического сна:
– Они услышат барабанный бой, они откликнутся и выступят в поход.
Говорят, пришла беда – растворяй ворота. Мы могли бы сказать то же самое про удачу. Дождались мы первой удачи – и счастье нахлынуло, волна за волной. Ближайший наш успех заключался в следующем. Попы не на шутку тревожились вопросом, должна ли церковь позволить женщине-воину надеть мужское платье. Но вот пришло разрешение. Два великих богослова того времени (один из них – канцлер парижского университета) высказались утвердительно. Они заявили, что так как Жанне «предстоит совершить дело мужа и воина, то, по справедливости, и ее одеяние должно соответствовать такому положению».
Разрешение церкви носить мужское платье было большим выигрышем. Да, счастье нахлынуло, волна за волной. Не буду говорить о маленьких волнах, упомяну только о самой большой – о той волне, которая нас ошеломила, так что мы едва не захлебнулись от радости. В тот же день, когда был вынесен приговор, к королю отправили гонцов, а на другое утро ясные звуки трубы прорезали морозный воздух; мы насторожили уши и начали считать. Раз… два… три… пауза; раз… два… пауза; опять – раз… два… три… Мы выскочили на улицу и понеслись во всю прыть: такое сочетание нот служило признаком, что королевский герольд будет сейчас читать народу высочайший указ. По мере того как мы бежали вперед, отовсюду – из боковых улиц, из домов, из ворот – выскакивали впопыхах мужчины, женщины, дети и тоже бежали, одеваясь на ходу. А ясные звуки трубы опять прорезали воздух, и стечение народа все увеличивалось, так что вскоре пробудился весь город и устремился к главной улице. Наконец мы добрались до площади, на которой уже тесной толпой стояли горожане; высоко на пьедестале большого креста стоял пышно одетый герольд, окруженный своими помощниками. Через минуту он начал читать зычным голосом, какой подобает его должности:
«Пусть узнают все и запомнят, что высочайший и знаменитейший Карл, Божиею милостию король французский, соизволил даровать своей верноподданной, Жанне д'Арк, по прозванию Девственница, сан, полномочия, власть и достоинство главнокомандующего войсками Франции…»
Тут тысячи шапок полетели в воздух, и толпа разразилась бурей радостных криков, которая, казалось, никогда не уймется; но наконец затихло, и герольд продолжал:
«…и повелел принцу королевской крови, его светлости герцогу Алансонскому, быть ее наместником и начальником штаба».
Этими словами манифест заканчивался, и ураган разбушевался снова и, разделившись на бесчисленные вихри, пронесся по всем улицам и по всем закоулкам и переулкам города.
Она – главнокомандующий, а принц королевского дома – ее подчиненный! Вчера она не значила ничего – сегодня какой почет! Вчера она не была ни сержантом, ни капралом, ни даже рядовым, – а сегодня она сразу поднялась на самую вершину. Вчера ей не был подчинен ни один новобранец, – а сегодня ее слово стало законом для Ла Гира, Сентрайля, Бастарда Орлеанского и всех прочих заслуженных ветеранов, блестящих знатоков военного дела. Таковы были охватившие меня размышления; я старался свыкнуться с этим странным, волшебным превращением.
Мысли мои унеслись в минувшее, и вот передо мной воскресла картина, которая была еще так свежа в моей памяти, как будто это происходило вчера, – и в самом деле, это было не далее первых чисел января. Вот что представилось мне: в далекой деревне живет крестьянская девушка; ей еще не исполнилось семнадцати лет. И сама она, и ее родное село никому неизвестны, словно они – на другом конце света. Где-то подобрала она и принесла домой бесприютное существо – маленького серого котенка, жалкого и голодного; она его накормила, утешила, приручила, снискала его доверие, и вот он, свернувшись клубочком, спит у нее на коленях, а она вяжет грубый чулок и о чем-то думает, мечтает. О чем? никто не ведает. Но теперь – котенок еще не успел превратиться во взрослого кота, а та девушка назначена главнокомандующим французской армией и будет отдавать приказания принцу королевской крови, и над мраком ее родного села взошло ее имя как солнце, видимое со всех концов страны! Голова кружилась, когда я думал об этих событиях, – такими необычайными, такими невозможными казались они.
Глава Х
Вступив в свою должность, Жанна первым делом продиктовала письмо к английским полководцам, осаждавшим Орлеан; она предлагала им сдать все захваченные ими укрепления и покинуть пределы Франции. Можно было предположить, что она заранее обдумала все и мысленно составила текст письма – так легко находила она нужные слова, и столько силы и яркости было в ее выражениях. Однако такое объяснение было бы ошибочно: она всегда отличалась быстротой мысли и гибкостью языка, а в продолжение последних недель способности ее развивались непрерывно. Послание это надлежало отправить из Блуа. Теперь уже не было недостатка в добровольцах, в провизии и в деньгах, и Жанна назначила Блуа сборным пунктом для новобранцев и вещевым складом, а надзор поручила Ла Гиру.
Великий Бастард – побочный сын герцога и губернатор Орлеанский – уже несколько недель взывал, чтобы Жанну прислали к нему; а тут явился новый посланец – старый д'Олон, заслуженный воин, человек надежный, хороший и честный. Король предоставил его в распоряжение Жанны, назначив заведующим ее хозяйственной частью, а остальных приближенных приказал ей выбрать самой, – лишь бы их численность и достоинства соответствовали величию ее сана; и попутно распорядился, чтобы их надлежащим образом снабдили оружием, одеждой и лошадьми.
Между тем в Туре, по заказу короля, изготовлялся для нее полный набор латных доспехов. Латы из тончайшей стали, покрытой толстым слоем серебра, были богато украшены резными узорами и отполированы как зеркало.
Голоса поведали Жанне, что за алтарем церкви святой Екатерины в Фьербуа спрятан старинный меч, и она послала за ним де Меца. Причт церкви никогда не слыхал о чем-либо подобном. Начали искать и действительно нашли меч, зарытый в указанном месте, под каменной плитой. Ножны отсутствовали, и меч был заржавлен; священники отполировали его и отослали в Тур, где ожидалось наше прибытие. Они вдобавок заказали ножны из малинового бархата, а турские горожане приготовили вторые ножны – из золотой парчи. Но Жанна намеревалась носить этот меч во время всех своих битв и, отказавшись от пышных украшений, добыла ножны из простой кожи. Все верили, что меч принадлежал Карлу Великому, но то было лишь предположение. Я хотел было отточить этот старый булат, но Жанна сказала: незачем, ибо она никого не собирается убивать и будет носить меч только как символ власти.
В Туре она придумала рисунок своего штандарта, за изготовление которого взялся некий шотландский живописец, по имени Джемс Пауэр. На куске тончайшего белого букассена с шелковой бахромой был изображен Бог Отец, восседающий на облаках и держащий в руке вселенную; два коленопреклоненных ангела у ног Его протягивали Ему лилии; надпись: Jesus Maria; на обратной стороне – корона Франции, поддерживаемая двумя ангелами.
Она приказала также сделать второе знамя, поменьше, изображавшее ангела, который подает лилию Пресвятой Деве.
