Возле лагерного плаца «мор-экспресс» остановился. Эсэсовец отдал какое-то приказание, и перевозчики трупов забрались в повозку. С привычным равнодушием они быстро отделяли мертвых от живых, подобно тому как рыбак сортирует рыбу. Живых сбросили тут же, на лагерном плацу. Трупы остались в повозке, которая скрылась в том направлении, где поднималось облако черного дыма.
– В душ! – накинулись на нас эсэсовцы.- Встать! Марш в душ!
Мы продолжали лежать. Эсэсовцы схватились за пистолеты, послышались щелчки предохранителей.
– Через три минуты всем быть в душе. Кто не явится, будет расстрелян.
Мы задвигались, поползли. Эсэсовцы хохотали. Мы с трудом передвигались на четвереньках. Некоторые ползли на животе. Несколько человек поднялись на ноги, сделали два-три шага и снова упали. Эсэсовцы били ползущих людей по спине.
Я приблизился к одному товарищу.
– Говоришь по-немецки?
– Немного.
– Надо встать. Давай поможем друг другу. Я поднялся на колени и помог встать ему. Он положил руки мне на плечи. И мы пошли, поддерживая друг друга. Нашему примеру последовали те, у кого еще были силы. Но многие так и остались лежать на плацу. Мы не слышали выстрелов. Наверное, эсэсовцам даже не понадобилось стрелять. Кое-как мы добрались до бани, с трудом разделись. Все одинаковые, как скелеты, все в гнойных язвах, у всех ввалившиеся лихорадочные глаза. Горячая вода смывала вонючую грязь и пот.
– Быстрее, быстрее, шакалы! Скребите чище вашу поганую шкуру!
Казалось, вода, падавшая на наши головы, весила тонны. Мы с трудом стояли на ногах, крепко держась друг за друга, и если падал один, то за ним тут же следовал второй.
– Не желаете мыться?! Сейчас мы вас вымоем. Научим вас, свиней, мыться.
Эсэсовцы с руганью бросились к нам, не обращая внимания на то, что попадали под струю. Они и в самом деле стали «мыть» упавших – на свой эсэсовский манер. Волокли их по цементному полу в угол бани, где стояло несколько бочек, и бросали свои жертвы в бочки, вниз головой. Я видел, как конвульсивно вздрагивали ноги, торчавшие из бочек. Крепко держась одной рукой за товарища, я мыл его, а он помогал мыться мне.
Воду выключили.
– Выходи!
Они выгоняли нас раздетыми на мороз. Мы уже не могли думать, не могли надеяться, двигались как призраки. Нагие, мокрые, плелись мы к куче приготовленной одежды. Там мы сели, чтобы натянуть брюки. Никто из нас не мог бы устоять на одной ноге даже с помощью товарища, чтобы надеть брюки. Мы поочередно помогали друг другу садиться и вставать. Наконец мы облачились в брюки, рубашки и куртки. Деревянные башмаки казались свинцовыми. Но мы ковыляли по лагерной аллее, стиснув зубы. Раз уж мы пережили столько мук, нужно пройти весь путь до конца. Иначе проще было бы остаться лежать там, на лагерном плацу.
К счастью, мы не знали, что нас ждет, иначе мы не выдержали бы. Мы надеялись, что нас приведут в блок № 17. Но нас провели мимо, и мы решили, что нас ведут в блок № 19 или в № 21, однако для нас предназначался блок № 29 – последний на правой стороне. Впрочем, это не совсем точно. Позади блока № 29 за оградой находился еще блок-под номером 31. Там помещался бордель.
Блок № 29 был самый ужасный блок в Дахау. Раньше в него направляли штрафников, теперь он превратился в обычный тифозный блок, подобно всем остальным нечетным блокам. Старостой блока был хромоногий чех. Бельгийцы, которых поместили в этот блок, дали ему излюбленное прозвище «Дурак». И он полностью оправдывал это звание.
Во втором боксе я нашел своего Друга – голландского доктора. Вернее, это он нашел меня. Он спал наверху, мы же – те, кто прибыл в эшелоне смерти, – не могли забраться выше нижних нар. В блоке № 29 совсем не осталось соломенных тюфяков – их сожгли, чтобы избавиться от вшей. Но вши не исчезли. Как в блоках № 17 и № 19, так и в блоке № 29 было полно вшей, блох и клопов. Мы спали прямо на досках, неровных, неплотно сбитых. Острые края досок впивались в тело.
Друг сосчитал мой пульс, прослушал меня. Я напряженно следил за его лицом. Ждал скептической усмешки и покачивания головой. Но он сказал обычным тоном:
– Плохи твои дела. Да ты и сам это знаешь.
– Я, едва не умер,- сказал я.- Уже приготовился к смерти. Но в последний момент увидел мертвеца. Ты оказался прав – надо смотреть на покойников.
Он утвердительно кивнул:
– Еще бы, я ведь старая лагерная крыса.
– Опасная болезнь?
– Дело не только в болезни. Не умрешь, если не захочешь. Я знал многих, которые были гораздо здоровее тебя, и все-таки отдавали концы. И в то же время люди вроде тебя, которые были очень плохи, постепенно поправлялись. Абсолютно здоровым в Дахау ты не станешь. Но это не так уж важно. Главное – дожить до последнего дня. После войны врачи, питание и любовь помогут выкарабкаться таким молодым парням, как ты.
– У меня тиф? – спросил я, и он, вероятно, уловил страх в моем голосе.
– Не знаю, но думаю, что ты мог заболеть и тифом.
– Если я теперь заболею, то умру.
– Не надо бояться тифа. Я же говорил тебе, что переболел им. Ты должен заставлять себя съедать хлеб, даже если тебе противно смотреть на него. Ты должен бороться с лихорадкой, иначе потеряешь сознание, а тогда вообще не сможешь бороться. Откуда вас привезли?
– Потом расскажу,- пообещал я.- Сейчас не могу. Нет сил.
– Да и не надо. Твоим легким сейчас нужен покой. Лежи. Поговорим завтра или послезавтра. Я расскажу тебе о Рашере.
– О Рашере?
– Я тебе рассказывал о нем раньше. Приятель Гиммлера и чемпион по медицинским экспериментам.
И Друг рассказал мне о том, как многие врачи занимались преступными экспериментами в Дахау. Ученый с мировым именем профессор доктор Клаус Шиллинг создал в Дахау «малярийную станцию», где заключенных заражали малярией, для чего в лагерь специально доставляли культуры бактерий. Одни врачи производили эксперименты, другие ассистировали им. Но наиболее поразительной является история Зигмунда Рашера.
Рашер был нацистом и врачом. Сначала нацистом, потом врачом. Его отец тоже был врачом, но в 1939 году Рашер выдал его, так как тот выступал против нацизма. Рашер был военным врачом – капитаном ВВС. О его личной жизни ходили всякие слухи. Рассказывали, что он был женат на женщине, которая близко знала Гиммлера, и якобы она-то познакомила с ним Рашера.
В мае 1941 года Рашер написал письмо Гиммлеру, в котором просил разрешения проводить опыты на людях. В то время он служил в Мюнхене и вел исследования в «наземном центре высотных полетов ВВС». Чтобы определить состояние летчиков на различной высоте, Рашер предлагал помещать в барокамеру не животных, а людей. Гиммлер дал разрешение использовать для этой цели заключенных, и Рашер постоянно сообщал Гиммлеру о ходе исследований. «Подопытных кроликов» помещали в барокамеру, давление в которой соответствовало высоте от 10,5 до 15 тысяч метров. Люди, как правило, погибали.
«Исследовательская работа» Рашера получила явное одобрение Гиммлера. С его разрешения Рашер начал изучать проблему спасения жизни людей при переохлаждении. С этой целью в Дахау в блоке № 5 были установлены специальные ванны, в которые помещали заключенных, одетых в полное снаряжение военного летчика, включая спасательный жилет. В сентябре 1942 года Рашер сообщил Гиммлеру, что смерть наступала при охлаждении тела ниже +28°. Он докладывал, что для восстановления жизнедеятельности пострадавшего рекомендуется использовать горячие ванны, специальные одеяла, а также естественное, так называемое «животное» тепло.
Помощники Рашера отказались продолжать опыты. Они считали, что Рашер преступно распоряжается человеческими жизнями. Но это не остановило Рашера. Он написал Гиммлеру, что готов продолжать опыты один, и получил неограниченные полномочия для продолжения своих чудовищных экспериментов. Он решил проблему согревания охлажденных людей с помощью «животного тепла». Для этого он использовал привезенных для этой цели женщин из Равенсбрюка. Заключенных помещали в ванны с температурой воды от +4 до +9 градусов и держали их там до тех пор, пока температура тела не доходила до +30°. Затем их в бессознательном состоянии укладывали на кровать между двумя обнаженными женщинами и прикрывали одеялами. Сотни заключенных поплатились жизнью за преступные опыты Рашера.
Однако и сам Рашер кончил плохо. Он впал в немилость. Командованию стало известно, что Рашер растратил крупные суммы денег, полученных на проведение опытов. После первого ареста Гиммлер поспешил на выручку Рашеру, но потом бросил его на произвол судьбы – «они слишком много знали и не умели молчать». Жену Рашера Нини Дильс повесили в Равенсбрюке, его самого заточили в бункер Дахау, а затем расстреляли.
Мои силы восстанавливались очень медленно. Друг не отходил от меня. Он все время внушал мне одно и то же: надо без страха смотреть на умирающих, стараться есть, не терять сознания, стремиться дожить до дня освобождения.
