и сапогах из тончайшей замши, сверкали перстнями и цепями. Его же люди… Карл Брюнхвальд в мятом доспехе и кирасе, которую, возможно, носил его дед. Рене почти такой же. Бертье в своих невыносимо красных сапогах, цвет, который он, кажется, предпочитал всем другим цветам, в мятом шлеме и помятом правом наплечнике, да ещё с лицом, на котором красовались не сошедшие ещё после сражения ссадины. Увалень, большой, без шапки и со шлемом подмышкой, вид имел свирепый и напоминал мелкопоместного дворянчика, что вздумал от нищеты разбойничать на дорогах. Только фон Клаузевиц и Максимилиан выглядели прилично, но бедный их вид говорил скорее, что они либо пажи, либо оруженосцы, но которые уже побывали в деле. В общем, вся его свита на фоне приехавших господ выглядела бедно, но грозно.
Когда они подошли к стулу, на котором сидел граф, Волков поклонился первым, все его люди тоже стали кланяться.
В ответ приехавшие господа тоже кланялись, но не так низко, как Волков и его люди. А молодой граф так и вовсе не кивнул. Смотрел на людей кавалера холодно из-под опущенных век и с неизменной надменностью держал руки на груди.
Граф же, не вставая из кресла, протянул Волкову руку для рукопожатия:
— Здравствуйте, сын мой.
Тот не стал её пожимать, а, не боясь грязи и боли в ноге, встал на колено и поцеловал перстень на перчатке графа.
— Здравствуйте, отец мой. Дочь ваша, Элеонора Августа, пребывает в добром здравии, но в дурном расположении духа, шлёт вам привет.
— Это хорошо, что она в добром здравии, хорошо, - улыбался старый граф.
А Волков выпустив руку графа, тут и понял, отчего Брунхильда не находит в муже помощи. Перчатка была заметно велика графу, и волос в его бороде было много меньше, чем в прошлый раз, как кавалер его видел. И шея его была уже тонка для ворота его колета. Граф старел и по-старчески усыхал, у него действительно слезились глаза.
— Как скоро мне ждать от дочери любимой моей внуков? — продолжал граф.
— Как будет то угодно Господу, но я со своей стороны тружусь над тем неустанно. Хоть иногда госпожа фон Эшбахт и ленится.
Бертье засмеялся, другие офицеры тоже улыбались, даже кое-кто из приехавших господ улыбался вместе со старым графом, а вот молодой граф только презрительно скривился, и люди, что были с ним, остались с лицами каменными.
— А как же поживает госпожа графиня? — в свою очередь поинтересовался кавалер.
— Хорошо, хорошо поживает, — самому себе кивал граф, — всем домом заправляет, всем спуску не даёт.
И ведь не врал старый граф, совсем не врал. Он и сам верил в то, что говорил. Видно, старость уже не только тело тронула, но и разума коснулась. А граф с радостью сообщал:
— Господа, вы знаете, как велико её бремя? — он показал руками, как велик живот Брунхильды. — Как колесо телеги. Едва ходит мой ангел. Видно, чадо будет велико, видно, пошло в вашу породу, кавалер.
Теперь же улыбались все, кроме молодого графа и Волкова. Теодор Иоганн по своему обыкновению, а Волков от пришедшей мысли, что граф постарел очень быстро, едва ли не за полгода, и следующие полгода он, может, и не переживёт.
— Рад это слышать, господин граф, — произнёс он. — И рад видеть вас и всех других господ в моих землях.
— Рады? — вдруг вступил в разговор молодой граф, видно, ему надоело ждать, когда закончатся все эти любезности. — Так рады, что привели на встречу с родственниками десять дюжин солдат?
— Мой дорогой брат, видно, вы не слышали, — отвечал кавалер со всем возможным спокойствием, — но я уже который месяц веду войну со свирепыми соседями и всегда держу при себе верных людей, чтобы в любой момент отправиться на юг, если враг снова ступит в пределы мои.
— Слушайся вы сеньора своего, так не было бы меж вами и вашими соседями никакой войны, — высокопарно заявил Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален.
— Видит Бог, что я самый послушный из вассалов сеньора моего, — говорил кавалер, — и ваш отец тому свидетель, я беспрекословно выплатил нечестный штраф, что назначили мне соседи за случайно вырубленный лес, я велел пальцем не трогать браконьеров, что грабили землю мою, так как герцог велел мне блюсти мир.
Старый граф согласно кивал, слушая Волкова и соглашаясь с ним, и этим только злил своего сына.
— И граф, помня слова герцога, увещевал меня не длить обид и мириться с мерзавцами, и я мирился, но, видно, моя умиротворённость только раззадоривала врага, мой мирный нрав считали они, видно, трусостью, и тогда они до полусмерти избили одного из моих господ офицеров. Большего я снести не смог и решил сам вступиться за себя, раз сеньор мой за меня не вступается.
— Как бы там ни было, — воскликнул молодой граф, — вам надобно немедля ехать к сеньору и предстать перед его судом. Сегодня же езжайте!
И сказано это было тоном повелительным, это было уже проявлением невежливым. С чего это Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, решил, что может указывать Волкову, что ему делать, да ещё на его, Волкова, земле. Нельзя было ему давать так разговаривать с собой. Кавалер пристально взглянул на родственника и ответил:
— Ищи я ссоры, так спросил бы вас, дорогой мой брат, отчего вы так говорите со мной, неужто я вассал или, может, холоп ваш? Но я считаю, что распри среди родственников — это худшие распри, поэтому на ваши слова я отвечу по-другому и скажу вам, что не могу я откликнуться на просьбу герцога и не могу поехать к нему, так как враг мой, по мнению шпионов моих, снова собирает лагерь на берегу реки, и одному Богу известно, когда он решит напасть. Вот потому я и не могу покинуть свои земли.
По презрительной ухмылке было видно, что молодой граф не поверил ни единому его слову, тем не менее, сказать ему было нечего. Он только фыркнул, а после состроил гримасу высокомерия на лице.
Пауза была недолгой, как только Теодор Иоганн закончил, так сразу заговорил фон Хугген:
— Отчего вы не дали фон Шоубергу возможность выбрать время для поединка?
— Почему же я должен был давать время этому мерзавцу? — с удивлением спросил Волков. — Сей подлец ехал к замужней даме, к моей жене.
— Он ехал с другими господами, один из которых был её брат, это был просто визит к родственнице! — крикнул запальчиво один молодой дворянин, имени которого Волков не помнил.
