По сути, Развигоров был недалек от истины. Князь Кирилл так и думал, с генералом Миховым дело обстояло несколько иначе. Тут была известная доля стремления понравиться князю, и суетность, и мания величия, и более всего глупость. Человек без погон был для него все равно что безродный отщепенец. Развигоров, занятый в свое время учением и путешествиями по Европе, не прошел военной службы. Жизнь сложилась так, что он не нюхал пороха, не вкусил солдатского хлеба и не получил пулевого ранения. Наверное, генерал навел справки об этом периоде его жизни.
Развигоров слушал слова Филова и внимательно за всем наблюдал. Князь Кирилл, утонув в кожаном кресле, чистил ногти. Время от времени он пытался длинным ногтем мизинца снять с левого указательного пальца какой-то кусочек кожи. Он не скрывал глубокой досады и неприязни. Филов на мгновение умолк и кивнул князю. Кирилл, даже не взглянув на него, сказал:
— Если господин Развигоров думает, что министром легко работать, он глубоко ошибается. Мы требуем строгой дисциплины, точности и исполнительности. Прошло время, когда обо всем думал царь. Ныне нельзя жить по благоволению того или другого, поэтому, хотя дело уже почти решено, может, господин Развигоров еще подумает?..
Последняя фраза помогла Развигорову преодолеть всякое колебание. Как только генерал Михов раскрыл рот, собираясь высказаться, он прервал его, не извинившись:
— Его высочество правильно подчеркивает, что надо подумать… Хочу сказать вам, господа регенты, что я уже подумал. Благодарю вас за честь, но не могу принять предложение…
Развигоров был поражен тем, как вытянулись лица регентов. Слова, что он подумал и благодарит их, увели их мысли в ложном направлении. Кирилл прекратил шлифовать указательный палец, Михов откинулся в кресле, словно на него кто-то замахнулся. Только Филов никак не прореагировал.
— Может, вас не удовлетворяет предложенное министерство? Или дело в чем-то другом?
— Нет, господин Филов, я хочу заниматься собственными делами…
— Тогда мы считаем разговор оконченным…
— Я разделяю ваше мнение…
Когда он вышел, начальник канцелярии вскочил со своего места.
— Ну, что? Вас можно поздравить, господин Развигоров?..
— Нет, я отказался…
Это «отказался» прозвучало так твердо и категорично, что он удивился своему тону. По смятению начальника канцелярии Развигоров понял, что мало кто отказывается от таких предложений. И он почувствовал, как вырос в собственных глазах… После этого начался его триумф. Перед посещением регентства он зашел к Михаилу, чтобы сказать ему о своем решении. Только он вошел в свой кабинет, как зазвонил телефон. Это был сын.
— Ну, что?
— Я отказался…
— Категорически?
— Да…
— И они…
— Это не по телефону…
— Хорошо. Вечером я буду у тебя…
Вечером Михаил пришел без жены. Это было хорошо. Они могли сказать друг другу и обидные слова. Развигоров ожидал таких слов и от Бориса, и от Александры, которые уже свыклись с мыслью, что отец будет министром. Борис распустил такой слух среди коллег, а Александра похвалилась перед подругами и Эриком. В последнее время Генрих выглядел подавленным, что-то скрывал от нее, и она хотела развеять его мрачные мысли.
Ужинали за круглым столом. Еще старый габровец внушил им, что за софрой[10] не говорят, а едят. Это правило продолжало строго соблюдаться в семействе Развигоровых. Лишь Александра иногда позволяла себе нарушать его, но это всегда имело для нее определенные последствия: отказ купить ей что-либо, долгие размолвки с отцом, тяжелые мысли наедине с собой, пока не устанавливалось, по ее мнению, унизительное перемирие. На этот раз она думала, что на нее никто не рассердится, если она нарушит правило. Она была уверена, что отец дал согласие. Правда, странно, что он не улыбается, не радуется. И Борис хмурился. Лишь Михаил выглядел довольным. Его русые усы, артистическое украшение математика и финансиста, скрывали плохо затаенную радость. Может, он радовался, что пришел без жены? Но, зная его большую любовь к этой провинциалке, она усомнилась в своем предположении. Что-то другое прояснило его лицо и затаилось в хитром взгляде синих глаз, унаследованных от матери. Габровцы были темнее кожей и цветом глаз, словно бы закопченных в кузнечном жару; материнская линия уходила к фракийским первоистокам, чем и объяснялся синий цвет глаз и русый цвет волос. У Александры синие глаза сочетались со смуглой кожей, в то время как ее сестра унаследовала прозрачно-светлую кожу и черные огромные глаза, в глубине которых угадывалась робость, граничащая со страхом. Александра испытывала к ней легкую зависть, как и к той «крестьянке», как она называла невестку. И не столько потому, что та была красива, сколько из-за длинных пальцев ее рук и совершенной фигуры. Она не могла сказать ничего плохого о вкусе брата, но не хотела и простить ему, что он смешал их род с деревенщиной. Невестка была умной, но, как только Александра задумывалась над крестьянским происхождением этой горожанки, выросшей в грязи, она чувствовала, что не может смириться с женитьбой брата. Какие красивые девушки-браннички[11], ее приятельницы из богатых семейств, заглядывались на него, а он ухлестывал за этой… И какое у нее приданое? Ничего! Только одна любовь!.. Любовь!.. Александра задумалась, и у нее пропало желание задать отцу вопрос. В последнее время ее мучили другие заботы. А будет ее отец министром или не будет, это было для нее неважно… Лишь только она подумает о том, о своем, ее прошибает пот… Ей это не идет… Она располнела в талии, как и ее сноха. Но у той есть муж, а что будет у нее с этим Эриком…
Десерт был съеден, стол убран. Прислуга могла уйти. Развигоров кивнул девушке, чтобы она оставила их одних. Та легко поклонилась и, пятясь, вышла из столовой. Борис словно только этого и ждал.
С провоцирующей интонацией он сказал:
— Господин Константин Развигоров отказался стать министром?!
— Косьо, это верно? — спросила изумленная жена.
— Верно, — улыбнулся Развигоров.
Равнодушный краткий ответ заставил всех переглянуться. Лишь Михаил продолжал глядеть в стол, с трудом скрывая душивший его смех. У него было чувство, что он смотрит сцену из «Ревизора» Гоголя. Ответ привел в замешательство и Бориса, несмотря на то что он задал вопрос так, будто заранее знал о решении отца. До него дошла молва раньше, чем он прибыл на ужин, но он не допускал мысли, что это правда. Пока ели, Борис старался определить по лицу старика, как он называл его в дружеском кругу, верен ли слух, но отец, как всегда, был сдержан, молчалив. После того разговора в кабинете они уже больше не касались «министерского» вопроса. Да и Борис тут не появлялся. У него хватало развлечений и занятий: встречи с друзьями, с девушками, обязанности, служебные и неслужебные, беспокойство за друга его сестры. Эрик поделился с ним тем, что его могут отозвать. Причины не назвал. Колебался, как ему поступить. Если его пошлют на фронт, в этом случае он думал просить руки Александры, потому что мог и не вернуться живым…
Рассуждения Эрика заставили Бориса задуматься. Значит, дело дошло до этого. Эрик намерен узаконить их отношения. С фронта, с Восточного, мало кто возвращается. Борис хотел спросить Александру, как идут ее дела с Генрихом, но все не решался — опасался, как бы не попасть ненароком в неприятную историю. В последнее время Александра казалась ему очень угнетенной. Наверное, Эрик и ей высказал свои опасения. Борис чувствовал себя несколько виноватым перед сестрой, ведь это он когда-то познакомил ее с Генрихом фон Браувичем. В сущности, мало ли знакомств происходит на этой земле. Если не Генрих, то был бы кто-нибудь другой. Так уж распорядилась судьба…
В последнее время молодые военные все чаще про износили и обдумывали слово «судьба». Начиная от «судьбоносности», всегда сочетающейся со страной, и кончая личной участью каждого. Постепенно в их рассуждениях все больше утверждалась мысль, что никто не может избежать своей судьбы. Где-то кто-то ведет строгий учет каждого земного жителя и, подобно неграмотному хозяину, черточками помечает на двух концах пастырского посоха добро и зло. Борис стал фаталистом и верил в этого неизвестного неграмотного хозяина, но, несмотря на все, никто не мог его разубедить, что человек во многих отношениях сам ведет, то путая, то исправляя, свои мелкие дела. Таков и случай с отцом. Правда, это не пустяк. Согласие быть министром поставило бы все семейство на иное место в обществе. Он, Борис, был бы уже не сын богача Константина Развигорова, а сын министра, и его начальники должны были бы считаться с этой переменой. Сколько министров в Болгарии? Не каждый может стать министром, надо либо иметь влиятельную поддержку, либо такие исключительные, феноменальные способности, которые, несмотря ни на что, обеспечат их обладателю карьеру. Второе редко бывает в странах, подобных нашей. Чаще случается первое. И это знают все, от начальников до пастухов. Чтобы тебя назначили бить в общинный барабан, староста должен быть твоим родственником или другом. За красивые глаза никогда не пригласят к государственному столу. В этом Борис давно убедился. Еще когда поступал в военное училище, понял, в чем секрет преуспевания в обществе. Его приняли потому, что знали, кто его отец. Бориса всегда ставили в пример, потому что знали, кто его отец. Ныне отец отказался от дела, которое ему предложили первые люди страны, следовательно, и начальники Бориса сделают соответствующие выводы. Борис не мог совладать с собой и спросил:
