Огонь, поддерживаемый то листьями, то сухими ветвями, озарял хату до рассвета, — а когда занялась заря, успокоенный несколько, старик заснул хорошенько.
Когда он проснулся, над ним светило ясное солнце; вокруг утро дышало теплотою, а возле него стояла средних лет красивая, хоть бледная женщина, смотря на него с каким-то невыразимым удивлением и даже грустью.
Высокого роста, черноглазая женщина эта была в белом платье, с головой, повязанной платочком, и казалась шляхтянкой; на руке висела у нее корзинка для грибов, в которой лежал нож и какие то припасы в салфетке. Увидев ее, Ермола выразил точно такое же удивление и не мог опомниться; открыл рот, чтобы проговорить какое-то имя, и не решался из боязни, подумав о незнакомом крае.
Незнакомка подалась шаг назад.
— Ведь это старый Ермола! — сказала она.
— А, это вы Горпина… То есть пани, хотел я сказать, — поправился старик.
— Что же ты здесь делаешь?
Бедняк смешался и не знал, что отвечать с испугу.
— Один? — продолжала Гарпигя.
— Нет, пани, с Родионкой.
— Значит ушли из Попельни? Рассказывай, что же там сделалось?
Нечего было таиться перед старинной знакомой, и Ермола сообщил все подробности. С удивлением и участием слушала его Горпина, может быть, и не совсем довольная прибытием человека, знавшего ее крестьянское происхождение, когда она выдавала себя за шляхтянку; но из природной доброты и давнишней привязанности к мальчику не отказала ни в совете, ни в помощи.
— Нечего уже думать сегодня о грибах, — сказала она, — пойдем в село. Муж мой здесь управляющим, есть у нас порожняя хата после кузнеца, близехонько двора, и мы приютим вас.
Ермола бросился к ногам Горпины, а потом начал будить мальчика. Но Родионка всю ночь провел в горячке, и старик не слышал, как он бредил, ворочался, и, несмотря на усилия Ермолы, не мог теперь пробудиться; он и приподымался, но, не узнав Ермолы, снова падал на постель, жалуясь то на жар, то на холод.
Присмотревшись ближе, нельзя было не узнать страшной болезни, и старик начал ломать руки с отчаяния.
— Простудился, измучился, а, может быть, и нездоровой воды напился потный, — сказала Горпина. — Это ничего, Бог даст пройдет.
— Но как же его перенести в деревню? Не лучше ли дать ему здесь немного оправиться.
— Конечно, не надо будить его, он переспит. Я пойду домой и пришлю вам поесть что-нибудь, потому что иногда и голод тоже болезнь. Вытопи печь, затвори дверь, закутай мальчика и не трогай. Я пришлю ему лекарство.
Ермола снял с себя сермягу, прикрыл Родионку и сел возле него, проливая слезы; а Горпина поспешила домой, потому что мальчик, которого носила она на руках, возбуждал в ней искреннее участие.
Много времени прошло, пока прислали лекарство, супу, хлеба, водки для Ермолы и мальчика в помощь старику; но Родионка не просыпался и невозможно было разбудить его, чтоб помочь лекарством. Лицо его пылало, глаза открывались на мгновение и светились каким-то зловещим блеском, горячка, видимо, усиливалась.
В глухом лесу, средь шума старых сосен, прошла последняя сцена этой тихой деревенской драмы, может быть невероятной, но тем не менее, действительной.
На другой день пребывания в покинутой хате лесничего Родионка открыл глаза; он опомнился, улыбнулся Ермоле и утешил старика лучом надежды; но это был последний блеск догоравшей лампады.
Мальчик начал тихим голосом говорить о том, что собирался делать, когда выздоровеет и оправится; он обещал тотчас же приняться за работу. Припомнил Попельню, Гулюка, казачиху, прежнюю жизнь, Малычки и грустное пребывание свое у родителей, стараясь развлечь старика, который страдал, едва удерживая слезы.
Разговаривая, мальчик ослабевал постепенно; его клонило ко сну, потом впал в бред, заплакал, бросаясь в каком-то испуге с постели… и так скончался на руках Ермолы, ухватив его руками за шею.
Долго еще держал Ермола охладевший труп, прижав к сердцу, не желая предавать его земле; он не говорил ни слова, а только плакал тихими крупными слезами. Наконец, не скоро вырвался у него болезненный крик из груди:
— Дитя мое! Дитя мое!..
И схватившись за голову, старик выбежал без сознания.
На Городищенском кладбище высится могила Родионки, о которой народ рассказывает дивные вещи, переиначив истинное происшествие. На ней нет даже креста, но пышная растительность покрывает ее свежей зеленью. У близ стоящей церкви в течение долгого времени сиживал дряхлый старичок, прозванный костяным дедушкой, потому что действительно в нем оставались едва ли не одни кости.
Собираясь по воскресеньям, народ подшучивал над ним: многим было смешно, что старик держал на руках куклу, завернутую как дитя, прижимал к груди и убаюкивал ее колыбельной песенкой на разные тона, а временами и проливая слезы… Этот костяной дедушка был добрый Ермола.
Мелкопоместные дворяне.
Жители Полесья.
Колтун — местная болезнь волос на голове.
Старший священник, благочинный.
Чиновники, занимающиеся в конторе у владельца.
Шляхта, платящая особого рода чинш.
Не надобно смешивать со словом арендатор. Арендарь есть лицо, держащее в аренде шинок.
Прислуга у польских панов одевалась по-казачьи, да и теперь еще не вывелось это обыкновение.
То есть пан в полном смысле слова.
Холостой парень.
Аграфена.
Помощнику станового.
Арендатором.
Хлеб особенного рода, приготовляемый евреями.
Капюшон.
Верхняя одежда.
