Едва прошла свадьба, как он заторопил молодожёнов ехать в родной дом. И пришлось Анне собирать свои пожитки, грузить приданое на обозы и повозки и отправляться к месту своего нового жительства.
Однако не успела молодая чета достичь Митавы, как герцог Курляндский, опившись медами и русскими настойками без счёта, умер в дорожной постели. И снова умоляла Анна оставить её в России, потому что и языка она не знала, и обычаев Курляндии не ведала, и ехать молодой девушке герцогской вдовой было не только страшно, но и опасно.
Пётр даже не стал слушать Анну — так и пришлось ей отправиться в Курляндию, жить в старом каменном замке, овладеть языком и обычаями страны, куда попала, ладить с местными бюргерами и вести политику, нужную Петру.
Теперь большая часть Северной Европы была в руках Петра.
Наталья Алексеевна очень удивилась, когда услышала, что Анну просватали за герцога Курляндского. Прежде всего странным было то, что не старшую дочь царя Ивана отдавали в Курляндию, а среднюю. Старшая, Катерина, тоже была в летах по тогдашним меркам и вполне могла быть женой герцога.
Но она припоминала, какой была Катерина и какой росла Анна. На её глазах вырастали эти девочки, к ним она часто наведывалась, чтобы заодно поглядеть, каково житьё самой царицы Прасковьи.
Видела, что дом её даже в Петербурге больше похож на убежище калек, юродивых, карлов и карлиц, дураков и дурок. Когда — хоть и очень редко — навещал её дворец Пётр, она рассовывала всех своих домочадцев по углам и запрещала показываться ему на глаза.
Но к Наталье она относилась по-свойски, и сестра царя замечала, сколь много ненужных, лишних людей в доме этой царицы. Ничего не говорила, только примечала.
Видела, что Катерина весела и легкомысленна, младшая, Прасковья, вечно больна, зато средняя, Анна, поражала её серьёзностью и грустью не по годам. И мать, царица Прасковья, больше всего шпыняла и ругала именно её, Анну, потому и постаралась сбыть её с рук поскорее, чтобы не встречать лишний раз укоряющего взора. Но Наталья одобрила выбор царя: Анна сумеет постоять не только за свои собственные интересы, но и за интересы России.
Гренадёр-девка — так называл её Пётр. Она и в самом деле легко скакала на лошади, умела стрелять из мушкета, без труда била влёт птиц, серьёзно и сосредоточенно постигала все тайны политики Петра.
Не ошибся царь в выборе герцогини Курляндской.
Все эти успехи позволили Петру разговаривать более решительно и с послом Турции. Ему была передана нота, скорее, ультиматум — выдворить Карла из турецких пределов, дабы не возжигал войну, не провоцировал турок на выступление против России.
Но добился Пётр обратного результата. Карла поддерживали иностранные дипломаты, опасающиеся возрастающего могущества России, особенно французский и английский послы.
Пока шли депеши в Стамбул, пока вступали в силу союзные договоры с Данией, Польшей и Пруссией, Пётр ещё раз объездил весь свой парадиз, любимое своё детище.
Мшистые топкие берега Невы уже поддерживались просмолёнными брёвнами, прямая и широкая Невская першпектива обзавелась тонкоствольными липовыми деревцами, посаженными в три и четыре ряда, ещё торчали за деревянными заплотами мазанки и хижины, но уже поднимались дворцы и дома знати, сверкала игла Адмиралтейства и стены Петропавловского собора поднимались над низким болотистым берегом.
Подоспели письма от сербов, албанцев, просящих помощи и защиты от турок, обещали собрать ополчение и встать вместе с русским царём против оттоманского господства.
Но интриги послов других держав, науськивания Карла, не покидающего Бендеры, заставили и турок призадуматься. И империи оттоманов не нужна была сильная Россия, не нужен был сильный сосед. Пока же турки ограничились тем, что посадили посла России, Петра Андреевича Толстого, в Семибашенный замок — тюрьму, славившуюся своими зловонными и гнилыми подземельями.
И сделали они это ещё раньше, чем послали Петру официальное уведомление о разрыве мирного договора...
Закончив все свои дела в Петербурге, Пётр выехал в Москву. Ему нужно было подготовиться к войне.
Но прежде всего объявил он о своей предстоящей женитьбе на Екатерине Алексеевне. То ли подействовал на него разговор с младшей своей сестрой, то ли понял, что дальше тянуть некуда, но теперь он решительно и непреложно сказал себе: «Да будет и у меня семья».
Но война есть война, и Пётр готовился к самому худшему — он мог погибнуть, помня о том, как сражался в Полтавской битве; могли остаться сиротами его две девочки, дочери Екатерины. Завещание, составленное Петром, не вызывало сомнений, что наследником престола будет Алексей, что он наследует трон после Петра.
Скрепя сердце писал Пётр это завещание.
Но все дела оставил он на долю правительствующего Сената, который создал на время своего похода. Все распоряжения, все указы он ещё подписывал, но власть, в сущности, уже принадлежала Меншикову, другим птенцам гнезда Петрова, которые и обязаны были распоряжаться судьбами страны...
Армия должна была выступить в поход весной. Командовать ею царь назначил Бориса Петровича Шереметева, хотя и знал о его медлительности.
Самым главным было для Петра снабжение большой армии, двигающейся на юг, продовольствием и боевым снаряжением.
Ещё бушевали над Москвой свирепые февральские метели, а уж в Успенском соборе был назначен прощальный молебен. Священнослужители в золочёных нарядных одеждах желали победы русскому воинству, всяческого здравия и побед русскому царю, возглашали свои приветствия и просили у Бога помощи русскому оружию.
Здесь же, прямо у алтаря, после длинной церемонии молебна Пётр, выстоявший спокойно всю долгую службу, сказал тем, кто его окружал:
— После похода вступаю в брак. С Катериной.
Дворяне и знатные люди заволновались, подходили поздравить и царя, и Катерину.
Подошла и Наталья.
Обняла брата, крепко поцеловала его прямо в губы и проговорила:
— Сохраню до твоего приезда и Катерину, и дочерей...
Но стоявшая рядом Катерина, услышав слова сестры царя, выпрямилась и спокойно сказала:
— Место моё рядом с Петром Алексеевичем. Не раз и не два бывала я уже в походах, авось и сейчас принесу ему удачу...
Наталья удивлённо посмотрела на Катерину. Круглые румяные щёки, слегка вздёрнутый нос, полные алые губы — всё было исполнено важного достоинства.
— Да ведь только недавно от родов, — попробовала она было протестовать.
Но Катерина лишь молча взглянула на Наталью.
— Спасибо тебе, Натальюшка Алексеевна, — припала она к плечу Натальи, — век тебе буду благодарна, коли усмотришь моих малюток. А место моё возле того, кто будет моим мужем. Не разлучусь с ним и на этот раз...
Пётр только пожал плечами. Он, впрочем, и не сомневался, что Катерина вызовется ехать с ним в поход. И ему спокойней, и догляд за ним, не то что от тех десяти денщиков, что ходили за царём.
В тот же день подъехала к Натальиному дворцу крытая карета, составились большие обозы, в которые даже мебель была погружена, и Катерина вышла на высокое двускатное крыльцо. Одетая ещё по-зимнему, в меховую шубу и мягкие пуховые платки, она сердечно расцеловалась с Натальей, неловко обняла и царевича Алексея, тоже вышедшего проводить отъезжающих, и лёгкой походкой скользнула к карете.
Пётр выехал из своего дворца в Кремле, и через несколько минут карета и возок встретились на окраине Москвы, у рогаток, запиравших город.
Толпы людей провожали царя в этот поход, кланялись в ноги, вставали на колени, кричали приветствия и желали удачи.
Пётр у рогаток перебрался в карету Катерины и сразу же заснул богатырским сном — много писанины и много дел выдалось за последние недели. Но теперь он ехал к армии и мог позволить себе хороший сон на пуховиках, покачиваясь на мягких ремённых рессорах кареты будущей своей жены.
Чем дальше продвигался Пётр, тем становилось теплее. Уже за Могилёвом сняли шубы, сунули платки в закутки.
За каретой Катерины следовал целый обоз: кареты женщин, сопровождавших её в походе, повара и слуги, провизия и мебель.
Конечно же, после короткого сна Пётр ускакал дальше, к армии. Верхом, в сопровождении только небольшого отряда гвардейцев, мчался он навстречу новым опасностям и новым испытаниям.
Армия двигалась к Дунаю. Шли медленно, с большими частыми остановками. Тонули в весенней распутице пушки, солдатам приходилось едва ли не на плечах выдирать их из грязи, застревали в глубоких колеях колеса обозных повозок, и эта весенняя распутица надолго задержала движение армии.
Лошади еле выдирали копыта из липкой грязи, с трудом тянули постромки, и хоть и подставляли солдаты плечи, помогая лошадям, но то и дело падали на привалах коняги, не выдерживавшие длительной и тяжёлой дороги.
