— Чем он может угрожать?
— …Если рыцарь Мённикхузен его сразу не освободит, то он откроет на суде нечто… что сильно заденет честь вашу и вашего отца.
— Я не понимаю смысла ваших слов, — сказала Агнес, дрожа всем телом и все еще глядя в сторону.
— Короче говоря, Гавриил хвастает за кружкой пива тем, что Агнесс фон Мённикхузен… его любовница.
Агнес выпрямилась, на щеках ее запылали ярко-красные пятна.
— Вы лжете, сударь! — крикнула она.
Единственный глаз Иво сверкнул.
— Вы, значит, любите этого человека, — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Лицо Агнес залилось краской, которая сразу сменилась смертельной бледностью.
Тихим, но твердым голосом девушка сказала:
— Да, я люблю этого человека, и ничто — слышите, Иво Шенкенберг! — ничто, никакая клевета не в силах поколебать эту любовь!
— Значит, вы верите ему, а меня считаете лгуном, — прохрипел Иво, побледнев от гнева. — Вы забываете, что мне ложь без надобности. Вы забываете, что жизнь Гавриила и… еще кое-что другое — в моих руках. Здесь я властелин, и никакой Таллин мне не указ!
Агнес осенила догадка, что Иво… проникся к ней сильнейшим любовным чувством, и в ту же минуту мысль, не лишенная лукавства, мелькнула у нее в голове: «Если этот злой человек меня любит, не разыграть ли мне с ним комедию, пока Габриэль не будет спасен?». Но Агнес сейчас же с презрением отвергла эту мысль: ее честная, правдивая натура не допускала низких уловок.
— Вы заблуждаетесь, Иво Шенкенберг, — спокойно молвила Агнес. — Его и моя жизнь — в руках Божьих, не в ваших.
Иво, пошатываясь, вышел из шатра. Во дворе он угрожающе сказал поджидавшей его старухе:
— Я последовал твоему совету. Если дело сорвется — береги свою шкуру!
— Уж я-то девушек знаю! — беззубым ртом прошамкала в ответ старуха. — Они только и думают, что о крепком мужском плече да о широкой мужской спине.
Иво вскочил на коня и во весь опор помчался вон из лагеря. Когда он поздно вечером возвратился домой, лошадь его была вся в мыле, а лицо у Иво было такое страшное, что все встречные в ужасе сторонились.
Он соскочил с лошади и направился к палатке своего брата Христофа, в которой Гавриила держали под стражей. Перед палаткой у костра сидел Христоф с другими людьми; рассказывали друг другу всякие байки. Иво их прогнал. Все удалились, не говоря ни слова.
Остался только Христоф. Он посмотрел на брата, покачал головой и сказал:
— Что ты задумал, Иво?
— Не твое дело, — вспылил тот. — Прочь с дороги!
— Твое лицо не предвещает ничего доброго. Ты, думается мне, ищешь ссоры с Гавриилом.
— Ты тоже его любишь? — скривился Шенкенберг.
— Люблю или нет, но, сказать по правде, он парень неплохой, — Христоф все еще стоял у брата на пути. — И, главное, — похоже, он действительно невиновен.
— Убирайся с глаз моих! — заорал тут Иво, поднимая тяжелый кулак. — Не то я могу забыть, что ты мне брат!
— Ты забыл уже, что и он наш брат…
Впрочем Христоф, зная бешеный нрав Иво, отступил в сторону, пожимая плечами. Он надеялся, что Гавриил будет достаточно благоразумен и не станет злить раздраженного.
Иво вошел в палатку, слабо освещенную горевшим снаружи костром.
Гавриил лежал один в углу палатки. Руки и ноги его были закованы в цепи. Оковы его тихо звякнули, когда он повернул голову к вошедшему.
— Вот и прекрасно, что ты сам пришел навестить бедного пленника, — Гавриил взглянул на Иво с нескрываемым презрением. — Долг заботливого хозяина — развлекать гостей.
— Тебе, наверное, скучно стало, — процедил сквозь зубы Иво. — Надоела спокойная жизнь и решил подерзить?
— Я этого не отрицаю, — ответил Гавриил, зевая. — Да и, замечаю, ополченцам твоим наскучило в лагере сидеть. Не понимаю, брат, почему ты здесь замешкался. Все удивляются, что ты не продолжаешь свой путь на Таллин: добыча вся собрана, лошади и телеги готовы, поход окончен — чего же ты еще ждешь? Благословения рижского епископа?
— Тебе, я вижу, не терпится скорее попасть на виселицу, — злобно оскалился Шенкенберг. — И ты за этим торопишься в Таллин?
— Лучше болтаться на виселице, чем быть твоим гостем. Твоя братская забота обо мне заходит слишком уж далеко. Ты держишь меня, точно ребенка в пеленках, боишься, чтобы я не отделался от этих кандалов и не сбежал. Неужели ты считаешь меня таким неблагодарным? Неужели ты мне больше не веришь? Ты ведь с давних времен знаешь, что я не мастер лгать. Ты, наверное, еще помнишь: в детстве, когда нам случалось вместе напроказить и нас собирались сечь, ты всегда умел повернуть дело так, что мы вышли бы сухими из воды, если бы я, по своей великой глупости, в конце концов во всем не признавался; нам задавали добрую порку, и за это-то ты меня больше всего и ненавидел.
Иво слушал, молча играя желваками. Он почему-то чувствовал себя бессильным перед этим человеком, чья жизнь по существу была в его руках. Увы, брат его названый Гавриил был духом силен. Это Иво и в детстве всегда чувствовал, и сейчас со всей отчетливостью понимал… О, с какой радостью услышал бы он от Гавриила мольбу, стенания, крики — все то, о чем он сегодня налгал Агнес! А вместо этого он должен был сносить спокойные насмешки Гавриила и убеждаться в том, что упрямого названого брата ничто не может сломить. Каждое слово Гавриила было подобно удару хлыста по самолюбию Иво.
— Да, вот еще о чем я хотел спросить, — продолжал Гавриил, все еще полушутя, но уже гораздо более мягким тоном. — Как поживает прекрасная фрейлейн фон Мённикхузен? Верит ли она тому, что ты ей говоришь обо мне?..
Иво крепко стиснул зубы и не проронил ни слова; на лбу у него выступил холодный пот.
Гавриил сказал с живостью:
— От Христофа я узнал, что больная сегодня встала с постели. Ты действительно по-отечески заботился о ней и во всем проявил себя настоящим — благородным — рыцарем. За это доброе дело я приношу тебе свою горячую благодарность и безоговорочно отпускаю тебе все прегрешения молодости. Я умру с радостью, если буду знать, что моя бедная спутница пользуется заботливым уходом.
— Ты, кажется, надеешься, что я берегу ее для тебя, брат? — сказал Иво с едкой насмешкой. — И ночей не сплю, чтобы для Гавриила невесту выходить. И старую каргу в лес за снадобьями гоняю, чтобы скорее затянулась рана, чтобы не осталось от раны и следа… Как ты, однако, близорук. А тебе не приходило в голову?.. Может быть, этот лакомый кусочек я берегу для себя!
Цепи звякнули. Гавриил резко приподнялся и сел.
— Что это значит, Иво?
— Это значит, что Агнес фон Мённикхузен начиная с сего дня — любовница Иво Шенкенберга, — ответил Иво злорадно. — Крестьянские девки мне давно надоели. Дочки таллинских ратманов, что на выданье, страшнее одна другой. И вдруг в сети птицелова… залетает райская птичка!
Испуг Гавриила его безмерно забавлял.
— Не шути с этим, — сказал Гавриил дрожащим от негодования голосом. — Столь далеко даже твой произвол заходить не должен. Это не какая-нибудь пастушка, которую ты мог бы оскорблять безнаказанно. И это не ратманская алчная дочка, какая за сундук серебра любое унижение от тебя стерпит… Рыцарь Каспар фон Мённикхузен — человек могущественный и суровый, он может сломить шею и покрепче твоей. Бесчинствуй с другими сколько можешь, но не тронь фрейлейн Агнес. Не забывай, что твоим возможностям есть предел. За насилие поплатишься головой…
— Кто говорит о насилии? — усмехнулся Иво. — Как ты все же прост, честный мой брат Гавриил!.. Сам посуди… Разве ты применял насилие, когда фрейлейн Агнес бежала с тобой? И ты ведь — ничто, ты — лодка без якоря и без паруса; а я — прославленный военачальник, Ганнибал Эстонии! Можешь ли ты хотя бы минуту сомневаться, на чьей стороне будет слово Каспара фон Мённикхузена? И кому сегодня отдаст предпочтение прекрасная Агнес? Заметь — сама отдаст, без всякого насилия!..
С минуту Гавриил действительно сомневался. Как острый меч, пронзила его мозг предательская мысль: может быть, болезнь и несчастье помрачили разум Агнес? может быть, опоила ее приворотным зельем старая карга? и Агнес теперь в самом деле… но нет, — отказывался верить он, — этого быть не может, это совершенно невозможно! Агнес неверна ему, Агнес — любовница Иво Шенкенберга? Это просто смешно!..
Гавриил рассердился на себя самого. Как могло такое низкое подозрение хотя бы на миг прийти ему в голову? Разве он недостаточно хорошо знал Иво как бесстыдного лгуна? Разве он не узнал уже милую Агнес как создание самое возвышенное и благодетельное?.. Иво хотел его только помучить, выместить на нем зло; верно, Агнес дала ему понять, что не тот он птицелов, к которому залетают райские птицы… — это было ясно как день. Гавриил испытывал теперь такое же душевное состояние, как Агнес утром, но, к сожалению, у Гавриила было еще меньше хитрости, еще меньше терпения, чем у нее.
