Помехи вновь заглушили голос Фернана Гренье, Леа опять начала вращать ручку настройки. Эстелла воспользовалась моментом, чтобы сходить за своей настойкой; Альбертина подбросила в камин полено:
— Надо экономить дрова, у нас их почти не осталось.
«…Друзья Франции, ваши страдания ужасны, ваше мужество беспредельно и велики ваши надежды. Вы приветствуете каждую победу Красной Армии, каждый разрушительный налет Королевских ВВС, каждый танк или пушку, выходящие из арсеналов США. Крепитесь! Помогайте друг другу! Продолжайте и усиливайте ваши решительные и героические действия против оккупантов! Пусть дух братства поддерживает ваше мужество!..»
Опять возникли помехи, которые на этот раз окончательно заглушили речь Гренье.
Четыре женщины молча допили настойку и отправились спать.
На следующий день Леа, собираясь на ужин к сестре, одевалась с особой тщательностью. Она надела черное платье из тонкой шерсти с драпировкой и глубоким декольте, подаренное ей Франсуа Тавернье. Это было платье от Жака Фата и стоило, наверное, очень дорого. Леа надевала его впервые. Собрав волосы, она скрепила их заколкой в виде крошечного тамбурина с фиалкой под цвет ее глаз. Шею девушка украсила жемчужным колье — подарком Камиллы, и позаимствовала у Альбертины ее любимую накидку из черно-бурой лисы. Другой подарок Франсуа — чулки со швом плотно облегали ее красивые ноги; черные замшевые туфли на высоких каблуках удлиняли их и делали походку, по собственному выражению Леа, «сногсшибательной». Такого же мнения придерживалась и Лиза, одолжившая ей свою последнюю пару хороших перчаток.
До площади Этуаль Леа доехала на метро.
Едва переступив порог, она возненавидела квартиру на авеню Ваграм. Сестра и Отто Крамер сняли уже меблированную квартиру у известного врача, который парижской атмосфере предпочел воздух Лазурного Берега.
— Наверняка еврей, — сказала о нем Франсуаза.
Это замечание покоробило Леа.
— Это явно не похоже на апартаменты добропорядочных бордоских буржуа, предпочитающих скрывать свое богатство. Здесь же, наоборот, оно выставлено напоказ. Здесь даже слишком много роскоши.
— Я тоже так думаю, — рассмеявшись, сказал Отто Крамер, — но мы очень спешили. Как вы красивы и элегантны! Пойдемте, мы покажем вам детскую, вы увидите, как хорошо устроился там ваш племянник.
Детская оказалась большой и светлой комнатой, где они нашли Фредерика Ханке, который укачивал, пожалуй, слишком сильно, своего крестника, пытаясь унять его крик.
— A-а, теперь вы убедились, что ребенок просто голоден! — носкликнул он при их появлении. — Леа, как я рад вас видеть… Не хотели бы вы использовать свой авторитет крестной?
Леа осторожно взяла малыша и сказала, укладывая его в колыбель:
— А теперь ты будешь послушным и уснешь.
К всеобщему изумлению, ребенок умолк и закрыл глаза.
— Браво! Какой авторитет! Вам стоило бы приходить почаще, поскольку ни мать, ни мы не могли его успокоить, — сказал Отто.
— Мы поговорим об этом позднее… когда он проснется! А сейчас я хочу попросить вас об услуге: мне необходимо поскорее вернуться в Монтийяк, но я не могу отправиться в Бордо, поскольку мой аусвайс просрочен.
Леа протянула Отто карточку с вытисненным на ней гитлеровским орлом, закрывавшим часть ее фотографии.
— Завтра я передам вам новое разрешение. А скоро оно вам вообще не понадобится, поскольку демаркационную линию отменяют в связи с оккупацией южной зоны.
— Я знаю, — сказала Леа печальней, чем ей хотелось.
— О! Извините меня, я огорчил вас. Когда-нибудь ваша страна вновь будет свободной, а наши две нации примирятся и объединятся.
Она не ответила, но немецкие офицеры отчетливо прочитали в ее глазах: «никогда».
Они прошли в столовую, где стоял роскошно накрытый стол.
— Нас будет только четверо?
— Вам это неприятно? Мы подумали, что у вас нет никакого желания оказаться в компании моих соотечественников.
— Благодарю вас, очень приятно, что вы об этом подумали.
Леа так боялась очутиться среди немецких офицеров в форме, что испытала настоящее облегчение; к ней вернулось хорошее настроение. Тем более, что Отто и Фредерик были в штатском…
— Я заказала все, что ты любишь, — сказала Франсуаза с доброй улыбкой.
— Что? Говори скорее.
— Сама увидишь, лакомка.
Обед был превосходным, и с каждым новым блюдом Леа выражала признательность сестре за ту заботу, которую та проявила, чтобы доставить ей удовольствие: яйца в винном соусе, рагу из баранины…
— Когда я его готовила, то взяла только пятнадцать граммов масла в соответствии с рецептом Эдуара де Помиана. Того самого, что написал самую необходимую в наше время книгу: «Кухня и лишения», — с гордостью сказала Франсуаза.
Что же до пирога с курагой, то он был просто изумителен. Леа съела целых два куска.
Во время обеда никто ни разу не упомянул о войне. Разговор шел только о музыке, литературе, кино и театре. Кофе подали в гостиную, где горел камин. Франсуаза отпустила прислугу, заявив, что справится сама.
Они молча потягивали кофе, глядя на огонь. Отто встал и подошел к фортепьяно, занимавшему чуть ли не половину Комнаты.
— Мы сняли эту квартиру в основном из-за инструмента, — шепнула Франсуаза на ухо сестре.
На целый час они забыли обо всем: не было больше ни французов, ни немцев, ни победителей, ни побежденных, а только музыка, объединившая их в безграничное братство.
После того как стих последний аккорд, они еще долго молчали, не решаясь вернуться к реальности. Леа первой нарушила хрупкую тишину, произнеся голосом, в котором слышалось искреннее волнение:
— Спасибо вам, Отто, за то, что подарили нам минуты настоящего мира.
Растрогавшись, майор Крамер встал и подошел поцеловать ей руку.
— Спасибо, что пришли к нам.
Теперь Леа могла спросить, что он знает о «деле» Камиллы.
Отто Крамер не сразу ответил на вопрос девушки. Он долго молчал, погрузившись в мрачные размышления, а когда, наконец, решился заговорить, то обратился к своему другу:
— Сказать ей, как ты думаешь?
— Да.
— Не скрою, что мы с Фредериком очень обеспокоены судьбой мадам д’Аржила. Как вы знаете, она была арестована по доносу и обвиняется в том, что служит связной между своим мужем и вашим дядей, отцом Дельмасом. Оба они являются участниками Сопротивления и разыскиваются французской полицией и гестапо. У мадам д’Аржила были обнаружены листовки, призывающие молодых французов присоединяться к партизанам. Этого было достаточно для ареста. Более того. Дозе подозревает ее в принадлежности к группе Лорана д’Аржила…
— Это совершеннейшая глупость! Камилла абсолютно ничего во всем этом не понимает, она интересуется только своим ребенком! Более того, у нее плохое здоровье, и вообще… уже несколько месяцев она не получала никаких известий от мужа.
— Леа, не принимайте нас за идиотов. Когда я был в Лангоне, мы получали десятки писем с доносами на вас и мадам д’Аржила. Многие из них мы с Фредериком уничтожили, хотя в некоторых из них содержались серьезные улики. Поскольку речь там шла о курьере из одной зоны в другую, мы могли закрыть на это глаза. Но сейчас дело обстоит гораздо серьезнее, и обвинения в адрес мадам д’Аржила, если они будут доказаны, могут привести к смертной казни. Ваша подруга — пешка в руках Дозе, которую он хочет использовать в надежде на то, что Лоран д’Аожила и его люди совершат ошибку, пытаясь ее освободить. К счастью, он, кажется, не думает, что она действительно знает, где ее муж и чем он занимается… Поэтому он был очень осторожен во время допросов. Тем более, что знает о семейных связях, объединяющих вашего дядю, Люка Дельмаса, с нашими соотечественниками.
Перед глазами Леа встало истерзанное лицо Сары Мюльштейн.
— Я знаю, что ваши друзья из гестапо делают с теми, кого допрашивают, и как содержатся ваши пленники.
— Мне самому это очень не нравится. Но вы не должны знать этого. Во имя вашего будущего спокойствия умоляю забыть об этом.
Леа в ярости вскочила со своего места:
— Забыть!.. Вы осмеливаетесь советовать мне забыть о том, что ваши люди делают с мужчинами, женщинами и детьми! А вы знаете, что Ги Моке было семнадцать лет, когда в сентябре прошлого года в Суже расстреляли его и остальных за покушение, совершенное в Париже?! Вы знаете, что их было семьдесят человек? А эта старая еврейка, подруга моих тетушек, которую увезли в один из ваших лагерей, а она, плача, говорила: «Месье, это, должно быть, ошибка, я — француженка, мой муж был убит на войне 14-го года, а сын арестован за то, что сражался за Францию»…
Франсуаза взяла ее за руку.
— Прошу тебя, замолчи.
— Не трогай меня! Оставь меня!
