Ее разбудили голоса доктора Дюбуа, Альбертины и Франсуа Тавернье. Сгорая от стыда, она вскочила, протирая глаза.
— Извините меня, я уснула.
— Мы заметали, — добродушно ответил врач. — Это серьезный проступок для сиделки.
— Ну, как она, доктор? — спросил Франсуа после того, как месье Дюбуа осмотрел Сару.
— Довольно хорошо, насколько это возможно. К счастью, у нее крепкий организм. Через два дня она будет на ногах… На послезавтра я заказал машину «скорой помощи». Официально это будет зарегистрировано как вызов к вашей тете, болезнь которой потребовала госпитализации. Все будет хорошо. О мадам Мюльштейн позаботится один из моих друзей, участник Сопротивления… И специалист по ожогам.
— Спасибо, доктор. А потом мы постараемся переправить мадам Мюльштейн в Швейцарию или Испанию. Как вы думаете, сколько времени она проведет в госпитале? — спросил Франсуа Тавернье.
— Максимум пять дней из соображений ее собственной безопасности и безопасности моих друзей.
— Это будет 18 января?
— Да, машина заберет ее 18 января рано утром — в обычное для выписки время и отвезет туда, куда вы укажете. А потом мадемуазель Дельмас сможет вернуться за своей тетушкой.
— И все это время я должна оставаться в госпитале? — спросила Альбертина.
— Это непременное условие для успеха нашего плана.
В этот момент Сара приподняла голову с подушки и прошептала:
— Мне так неловко, что я причиняю вам столько беспокойства.
Она так и не поняла, почему все рассмеялись.
— Ни о чем не беспокойтесь, дитя мое, — сказала пожилая дама, — думайте только о своем выздоровлении. Самое трудное — обмануть Лизу и вызвать у нее волнение за мою «болезнь»…
— Очень важно, чтобы ваша сестра первой поверила, что вы действительно больны и нуждаетесь в госпитализации, — произнес врач.
— Я знаю, доктор, но дело в том, что у нас с детства не было никаких секретов друг от друга…
Повиснув на руке Франсуа, Леа тряслась, продрогнув в холодном и мрачном тумане, окутавшем Париж. Возле прилавков выстроились бесконечные вереницы торговцев, притопывающих ногами в тщетной попытке согреться.
Все прошло так, как и было намечено. Сару, пришедшую немного в себя, увезли, а Леа пришлось ухаживать за Лизой, по-настоящему заболевшей от мысли, что ее сестра попала в госпиталь… Матиас прислал письмо, где сообщал, что приехал в Бордо. Звонила Франсуаза. Новости были хорошими: Камиллу выпустят, и Леа может спокойно возвращаться в Монтийяк. Майор Крамер гарантировал ее безопасность. К Леа отчасти вернулось жизнелюбие и веселость, и чтобы отпраздновать это событие, Франсуа пригласил ее на ужин в «Шатенье», на улицу Шерш-Миди. Проходя мимо книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай, они машинально замедлили шаг и взглянули на витрину, где «Развалины» Ребате, казалось, раздавили все остальные книги.
— Вот самое гнусное произведение из всех, опубликованных в прошлом году, — сказал Франсуа Тавернье, — написанное, увы, настоящим талантом и наполненное страшной правдой, смешанной с грязью и ненавистью к евреям и другим «чужакам»…
Словно дьявол из преисподней, из магазина вынырнул Рафаэль Маль и окликнул их:
— Леа, Франсуа!
— Что вы делаете в Париже? — сухо спросил Тавернье. — Мы же договорились, что вы уедете на юг сразу после нашей последней встречи.
— Не браните меня, дорогой друг, но это путешествие отложено всего на несколько дней.
— Но мне казалось, что вас разыскивает Мазуи? — сказала Леа.
— Уже нет. Благодаря мне он наложил лапу на кучу золота. Мы снова стали деловыми партнерами.
— После всего, что он сделал с Сарой?!
— Дорогая моя Леа, он любезно забыл о моем участии в похищении нашей подруги и о том, как я надул его. Взамен я забыл о страданиях, перенесенных бедняжкой Сарой.
— Вы забыли?..
Рафаэль перехватил руку замахнувшейся на него девушки.
— У меня не было выбора. Либо так, либо — пуля в живот, — жестко сказал он. — Пуля в животе причинила бы мне боль, — продолжил Рафаэль игриво. — Успокойтесь, вам не стоит бояться Мазуи: теперь он знает о связях вашей семьи с немцами и побоится трогать подругу месье Тавернье — завсегдатая отеля «Лютеция» и большого друга немецкого посла!
Побледневшая Леа почувствовала в этих словах скрытую угрозу. Она не ошиблась.
— Дорогой Франсуа! Если бы вы не так хорошо обращались с нами — со мной и Фиалкой, — я никогда не простил бы вам нашего заточения! И не сомневаюсь, что ваши друзья из абвера или наш дорогой посол, Его превосходительство Отто Абетц, очень заинтересовались бы вашей деятельностью, которую можно назвать как минимум противоречивой. Вы поступили как светский человек, осторожный и предусмотрительный, когда поместили нас в сказочное место, где в достатке было и литературы, и музыки, и потчевали нас изысканными блюдами и винами. В знак признательности я не стал рассказывать о вас…
— Полагаю, я должен вас поблагодарить… — сухо произнес Франсуа.
— Я не это имел в виду.
— Вы прекрасно знаете, что рано или поздно будете арестованы и, может быть, убиты.
— Возможно… Но давайте рассуждать здраво: смерть никогда не бывает случайной.
— Вы сошли с ума! Это просто смешно.
Рафаэль Маль перестал шутить, и в его взгляде промелькнуло страдание.
— Можете думать, что мне смешно! Вы еще можете смеяться над моими безумствами, но мне они причиняют страдания!
Через стекло Рафаэль кивнул головой молодому продавцу, поправлявшему на витрине книги. Леа узнала его и тоже приветливо помахала рукой.
— Какой очаровательный юноша! Вы знаете, он рассказал о последней остроте Кокто. Поэт ужинал в бистро мадемуазель Валентин вместе с Ориком, и тот сказал ему об одном еврее, недовольном тем, что ему приходится носить желтую звезду. «Успокойтесь, — ответил на это Кокто, — после войны вы заставите нас носить фальшивый нос». Великие всегда немного смешны. Вы не находите?
Франсуа не ответил, но не смог скрыть улыбки. Леа же громко рассмеялась, но тут же оборвала свой смех.
— Смейтесь, девушка, смейтесь, вам это очень идет… Прежде чем начнешь плакать, не грех и посмеяться. До свидания, прекрасное дитя, да хранит вас Господь. До свидания, месье, надеюсь, что больше никогда вас не увижу, — сказал он, толкнув дверь книжного магазина.
Прежде чем войти, он обернулся и, взглянув на них, произнес:
— Спасибо за все, что вы сделали для Сары.
Они дошли до улицы Шерш-Миди, не обменявшись ни словом. В «Шатенье» зал был заполнен народом. Метродотель проводил их, указав места за длинным столом, накрытым на двенадцать персон.
— Надеюсь, что наши соседи окажутся не очень шумными, — сказал Тавернье.
— Я не принадлежу к числу гурманов, и мне не нравятся подобные места, — сказала Леа, осматриваясь вокруг.
— Я тоже, но пусть это не портит вашего аппетита. Я хочу, чтобы вы забыли обо всем, что не касается нас двоих; можете считать меня эгоистом, но сегодня у меня только одно желание: чтобы вы принадлежали мне одному.
— Возьмем бутылочку «Бордо». В этом вине — ароматы моей родины, и я хочу их почувствовать.
Через несколько минут официант принес высокую бутылку.
Отменные блюда ни в чем не уступали вину.
Строго следуя уговору, они болтали только о пустяках: юбках, которые постоянно укорачиваются, прическах, становящихся все выше, подпольных дансингах, стилягах, навязывающих моду всей молодежи, о совместных путешествиях, которые они совершат, когда закончится война… Под столом они касались друг друга ногами.
Мимо них прошло несколько человек: высокомерные мужчины с сияющими лицами, красивые женщины в броских туалетах. Они заняли места за большим столом, присоединившись к мужчине с телом атлета, грубым лицом, но живым и умным взглядом за толстыми стеклами очков.
— Кто это?
— Выдающийся человек, который, однако, губит себя: Жак Дорио, основатель ФНП, Французской народной партии. Нам далеко до кампаний «Возмущение народа против черного рынка и ресторанов», где за вечер выкладывают по пятьсот франков за человека.
— Однако сейчас вы в одном из этих ресторанов.
— Что правда, то правда.
Установившаяся гармония была разрушена. Ужин они закончили в молчании.
На улице, несмотря на упорное молчание Леа, он взял ее под руку.
— Не сердитесь, душа моя, у нас осталось так мало времени.
— Что вы хотите этим сказать?
— Завтра, в первом часу, я уезжаю.
— Куда?
— Этого я вам сказать не могу.
— Надолго?
— Не знаю.
— Вы не можете оставить меня одну!
— Что поделаешь, к тому же вы вполне в состоянии защитить себя.
— Сара тоже была в состоянии защитить себя. Видите, что они с ней сделали?..
