Клеопатра подумала, что сейчас самый подходящий момент связать Цицерона, заткнуть ему рот и вырвать ему глаза. Возможно, римляне любят представления, но они не в силах соперничать с театральностью, изначально присущей грекам. Клеопатра была разгневана — и вместе с тем глубоко встревожена. Цезарь без малейших колебаний шагал по континенту, завоевывая страны и народы. Но он и пальцем не пошевелил, чтобы приструнить этих наглых римлян у себя в доме. Непременно нужно будет потом расспросить его, что им движет.
Клеопатра надеялась, что Цезарь отошлет Кальпурнию обратно в город, а сам останется ночевать на вилле. Она даже собиралась настаивать на этом. К счастью, никто из гостей не должен был заночевать здесь, поскольку вилла была целиком занята свитой Клеопатры.
Клеопатре трудно было дышать. Ее терзало удушье, как будто тяжелые красные складки шатра были беременны какой-то огненной водой, которая должна была вскоре рухнуть ей на голову. Если достаточно долго просидеть с римлянами в одном помещении, запах изготовленного из мочи отбеливающего средства, исходящего от всех их одежд, неизбежно давал о себе знать. Хотя сами римляне, похоже, оставались нечувствительны к этому и хоть они и забивали этот запах дорогостоящими маслами и благовониями, чувствительное обоняние Клеопатры с легкостью улавливало его.
Она знала, что ей еще придется поплатиться за то, что она вышла посреди выступления Цицерона. Но Клеопатра просто не могла больше терпеть. Царица указала пальцем на Хармиону, и та мгновенно встала.
— Мне нужно подышать, — проговорила Клеопатра, ни к кому конкретно не обращаясь.
Сумерки окрасились призрачным свечением. На темно-синем вечернем небе пылали подсвеченные солнцем облака. Клеопатре показалось, будто что-то рождается в вышине. Какая-то новая звезда в далеком небе просачивается сквозь туман и являет себя вселенной.
— Тебе нехорошо?
Хармиона потрогала лоб Клеопатры, проверить, нет ли у нее жара, — в точности как в ту пору, когда царица еще была маленькой девочкой.
— Пожалуйста, Хармиона, распусти мне волосы. Мне словно обручем сдавило голову.
— Я этого болтливого евнуха выпорю, — заявила Хармиона, вынимая шпильки, удерживавшие густые темные волосы Клеопатры, что были уложены на затылке в тугой узел.
В Риме Клеопатра предпочитала носить простые прически, хотя те местные женщины, что были побогаче, похоже, не меньше египетских проституток любили делать из своих волос что-нибудь эдакое. Клеопатра подумала, что их, наверное, разочаровала ее сдержанная элегантность; они, небось, ожидали, что она будет каждый день напяливать на себя церемониальные наряды.
Царица закрыла глаза и позволила себе расслабленно прислониться к животу Хармионы, пока та растирала ей виски.
— Прости!
Порция покинула пиршество и теперь со смущенным видом стояла перед царицей.
— Я не заметила, что твоя придворная дама вышла вместе с тобой, — сказала она. — У тебя был такой вид, будто тебе нездоровится, вот я и решила, что тебе может понадобиться помощь.
Молодая женщина приходилась ровесницей Клеопатре; у нее были светло-карие глаза, оливковая кожа, темные, красиво изогнутые, словно крылья ястреба, брови. Клеопатра попыталась найти в ней сходство с ее отцом, Катоном, но, когда они встречались — двенадцать лет назад, — Катон уже был старым и усталым. Порция же была красива; серьезный, нахмуренный лоб лишал ее лицо всякой застенчивости. Клеопатра слыхала, будто Порция увлекалась науками, как и ее супруг, Брут.
— Ты очень добра, — отозвалась Клеопатра. — Пожалуйста, посиди со мной немного. Я рада, что нам представился случай поговорить наедине. Я хотела сказать, что искренне скорблю о смерти твоего отца. Когда моего царственного родителя одолевали многочисленные горести, сенатор с небывалым великодушием предложил ему помощь. Моего отца порадовало столь теплое отношение со стороны такого уважаемого римлянина.
— Это очень любезно с твоей стороны — помнить о нем. Веришь ли, о тебе тоже говорили в доме Катона.
— Как так?
Клеопатра попыталась представить себе, что сказал бы Катон о ее любовной связи с Цезарем.
— Когда отец вернулся после своего назначения на Кипр, он рассказал всем своим детям о маленькой египетской царевне, которая, невзирая на юный возраст, говорит на многих языках и действует словно дипломат. Он постоянно ставил тебя в пример, когда бранил нас за несделанные уроки!
— И как, вы стали учиться лучше?
— Нет, царица, скорее, мы все склонны были сдаться перед лицом твоих многочисленных достоинств. Мой отец был необыкновенно добродетельным человеком и таким же необычайным идеалистом. Боюсь, я никогда не смогла бы по-настоящему порадовать его.
— Но ведь твой брак, несомненно, его обрадовал!
Порция не ответила. Она уставилась себе под ноги, потом Клеопатре под ноги и лишь после этого взглянула царице в глаза.
— Я знаю, что мой отец послужил причиной смерти твоего дяди, царя Кипра.
— Царь прервал свою жизнь по собственному желанию, — отозвалась Клеопатра. — Нет нужды извиняться.
— Но присутствие моего отца подтолкнуло его к этому. Во всяком случае, так мне сказали. Несомненно, это причинило большое горе его брату, твоему отцу.
— Да, его смерть послужила толчком к мятежу в Александрии. Наши подданные пришли в ярость из-за того, что мой отец не смог помочь своему брату. Но что он мог сделать? И все же, напоминаю тебе, твой отец сенатор предложил нам помощь. Мы не держим на него зла.
Клеопатра вспомнила, при каких унизительных обстоятельствах произошла встреча ее отца с Катоном. Старик римлянин, хотя и был человеком честным и вроде бы действительно хотел помочь, не только вынудил египетского царя явиться к нему в личные покои — что уже само по себе было достаточно унизительно, — но еще и принял его, сидя на горшке, поскольку страдал от дизентерии. Слуги царя готовы были убить сенатора на месте. Подумать только, от каких неприятностей они избавили бы Цезаря, если бы и вправду прикончили Катона! Но эта женщина, столь искренне извиняющаяся за пресловутую твердолобость своего отца, действительно ни в чем не виновата.
— Ты очень добра и любезна. Да благословят тебя боги за твое великодушие, — проговорила Порция. — Это большое облегчение для меня — узнать, что ни ты, ни покойный царь Египта не испытывали враждебности к моему отцу.
— Но ведь это естественно, — возразила Клеопатра. — Некоторые обвиняют хозяина этого дома — моего друга, союзника и покровителя — в смерти твоего отца. А ты, похоже, тоже не держишь против него зла.
— Дорогая царица, если бы Цезарь не был столь благороден и милосерд, я сейчас была бы вдовой, а мои дети — сиротами. Мой отец был не таков, чтобы пресмыкаться перед чем бы то ни было, будь то человек или государственный строй. Он знал, что, совершив самоубийство, лишит Цезаря удовольствия проявить великодушие. Он прервал свою жизнь по собственным соображениям и в соответствии с собственными замыслами. Я почитала его при жизни и буду чтить его память теперь, когда он мертв. Но что я могу сказать против Цезаря? Несмотря на все их философские разногласия, Цезарь относится к моему мужу отечески.
— А твой муж? Он искренне примирился со своим духовным отцом?
(«И если это вправду так, то почему же Брут так близок с Цицероном? И почему он с улыбкой слушает, как Цицерон оскорбляет Цезаря, вместо того чтобы взяться за меч, как это сделал бы истинный сын?»)
— Он никогда не утратит своей мальчишеской привязанности к Цезарю. Я советую ему сосредоточиться на их общих интересах, а не на том, что их разделяет.
— Ты и сама мыслишь, как философ, — сказала Клеопатра. — Лучше бы сегодня вечером вместо нынешнего оратора выступила ты.
— Это слишком щедрый комплимент. Я просто научилась понимать истинную цену политиков и войны, — отозвалась Порция. — Такова доля женщин — страдать от козней и разрушений, производимых мужчинами.
«Да, — подумала Клеопатра. — Для женщины, не рожденной царицей и не имеющей собственной власти, это и вправду становится Судьбой».
Через маленькое квадратное окошко своей комнаты Клеопатра смотрела, как Цезарь сдержанно поцеловал Кальпурнию, прежде чем позволить слуге усадить ее в легкую открытую двуколку. Цезарь и Кальпурния обращались друг с другом официально, скорее как племянник и матрона, чем как муж и жена. Клеопатра предполагала, что они провели вместе слишком мало времени и остались друг для друга почти незнакомцами. Вежливыми, но отстраненными деловыми партнерами.
Клеопатре не доставляло радости думать о препятствиях, мешающих ей построить свое счастье с Цезарем. Его жена. Ее брат-муж, трусливый тринадцатилетний мальчишка, сидящий под надзором в Александрии. Римские законы. Да, это все мешает. Но любые препятствия можно устранить.
