— Дафна, — начал он было снова и, взяв лиру, принялся играть — сначала неуверенно, а потом со все большим искусством.
Дафна наклонилась вперед. Через несколько минут она сказала:
— А у этой мелодии есть слова?
Не гляля на нее, он запел:
«Яблочко, сладкий налив, разрумянилось там, на высокой
Ветке, — на самой высокой, всех выше оно.
Не видали.
Знать, на верхушке его? Иль видали, да взять — не достали?»[10]
Ее глаза заблестели.
— Это яблоко — я?
Она прочла ответ в его глазах.
— Ах, Гиппократ, — прошептала она, — ты…
Он передал ей инструмент. Она поставила лиру на левое колено и склонила к ней голову. Минуту спустя она начала перебирать струны. Гиппократ смотрел и слушал, затаив дыхание. Наконец Дафна подняла голову и поглядела на него; ее глаза — как звезды, подумал он.
Она спела строфу одной из песен Сафо и вдруг умолкла, не решаясь продолжать:
«Весь в росе,
Благовонный дымится луг;
Розы пышно раскрылись; льют
Сладкий запах анис и медуница,
Ей же нет,
Бедной, мира…»[11]
В тот же день ближе к вечеру Дафна и Гиппократ вышли из дома Фенареты и свернули на дорогу, которая вела к морю. Они шли молча, но молчание это говорило о чувстве, которое, как знали оба, все равно владело ими, — о чувстве, слишком чудесном, чтобы воплотиться в слова.
Дафне казалось, что самые простые и обыденные картины исполнены особого смысла. Привязанная круторогая овца, рядом с которой резвился ягненок, повернула голову и посмотрела им вслед. На дорогу перед ними выскочил петушок — вытянув шею и наклонив голову, он бежал решительно и быстро, но оперенная красавица, хотя и была маняще близко, все ускользала и ускользала от него.
Но вот впереди показался песчаный берег, уступами спускавшийся к воде, совсем зеленой на отмели. Длинная пристань тянулась туда, где зеленый цвет сменялся темно-синим: там дно круто уходило в глубину.
Рыбачье судно уже причалило. На берегу и на пристани собралась шумная толпа. Так бывало всегда, когда в Галасарну заходили рыбачьи суда: они привозили с собой радостное возбуждение, охватывавшее весь город. Некоторые горожане спешили на берег купить рыбы, но большинство приходило поглазеть, поболтать и узнать новости.
Дафна и Гиппократ шли как во сне. Старик Ксанфий окликнул их и торопливо засеменил за ними по пристани. Его спина сгибалась под тяжестью туго набитых мешков — сверху к одному из них была привязана лира, прощальный подарок Гиппократа. В толпе зевак раздался хохот: старик споткнулся и чуть было не свалился в воду.
Они подошли к судну, и Гиппократ посмотрел на Дафну. Его взгляд был как поцелуй, но слова, которые он жаждал сказать ей, остались несказанными — слова, которые она так хотела услышать и не услышала.
Она поднялась на палубу и повернулась к нему. Он столько хотел сказать ей… и не имел на это права. Он должен молчать пока. Он может лишь проститься с ней.
Матросы закричали. Судно отчалило. С шумом развернулись бурые квадратные паруса. Ветер, дувший с берега, наполнил их. Дафна стояла на высокой корме. Но еще выше стоял кормчий; он навалился на руль, — и судно, оставив позади зеленую воду, понеслось над синей пучиной. Оно то взлетало на волну, то опускалось, с каждой минутой становясь все меньше и меньше. Нос его поднимал тучи брызг, и в лучах солнца они казались белой гривой лошади, которая мчится галопом, — мчится галопом по синей равнине.
* * *
Когда Гиппократ на следующее утро собрался в путь, мать проводила его до дороги.
— В Мерописе, — сказала она, — тебя ждут многие, в том числе и Фаргелия. Она не из тех женщин, на которых можно не обращать внимания. А Дафна? Что ты думаешь делать дальше?
— Вот именно: что? — ответил он. — Сейчас я ничего не могу сделать. Ведь я же не варвар-завоеватель, чтобы увезти ее без согласия отца. И хотя Дафна не придает значения богатству, ее отец, боюсь, придает ему слишком большое значение. Кроме того, Тимону отказать нелегко: у Коса еще никогда не было такого архонта. Вспомни, я ведь познакомился с Дафной случайно, когда она приехала сюда как невеста другого, а меня позвали к больной. На помолвку же Олимпия пригласила меня лишь потому, что у нее было непонятное желание уговорить меня лечить Клеомеда. И хотя помолвка расстроилась и Дафна почему-то тайком покинула виллу Тимона, она и ее отец по-прежнему связаны словом, которое дали Клеомеду. Если я не хочу поступить бесчестно, мне остается только ждать.
— Как глупы бывают мужчины! — воскликнула Праксифея. — Тебе, наверное, и в голову не приходило, что именно ваша встреча в доме Тимона могла заставить Дафну переменить решение? А может быть, немножко помогла и моя молитва Аполлону.
Она сердито подошла к колодцу и принялась доставать воду.
— Не трать сочувствия на Клеомеда. Лучше возьмись лечить Дафну. Помоги ей выйти замуж за человека, которого она любит. Я понимаю ее лучше, чем ты. У нее решительный характер. Эврифону будет не так-то просто принудить ее к нежеланному браку, и он это знает. Опасность в другом: твоя гордость и излишняя щепетильность помешали Дафне догадаться, что ты ее любишь. И даже если она догадывается, ее все равно должны одолевать сомнения. Впереди ждет беда, Гиппократ, а может быть, и трагедия. Я чувствую это. Ты должен пересылать ей весточки.
Гиппократ покачал головой.
— Нет. Этого я не могу.
И тут Праксифея дала волю своему гневу:
— Я хочу, чтобы Дафна стала твоей женой, не меньше, чем женитьбы своего сына на ней хочет Олимпия. А ты берегись этой хитрой и бессердечной женщины! Я знала ее еще до того, как она вышла за Тимона, мне рассказывали, каким образом ей удалось поймать его в свои сети. О ней ходило много слухов. Тимон — не единственный мужчина в ее жизни.
Гиппократ смотрел на мать с удивлением. В ее глазах стояли сердитые слезы.
— Вы, асклепиады! Вы уж слишком, слишком честны. Не смиряйся со своей судьбой, как твой двоюродный брат Подалирий. Не оставайся, как он, никчемным старым холостяком.
Она с досадой отвернулась и, не оглядываясь, зашагала по обсаженной оливами дорожке. Гиппократ услышал, как тяжелая наружная дверь захлопнулась с резким стуком.
Глава XII Любовь в странном обличии
Вернувшись в Меропис, Гиппократ тут же погрузился в нескончаемый поток чужих забот и страданий — в этом, собственно говоря, и заключается занятие медициной. Едва за ним затворилась входная дверь, как его окликнул Подалирий. Радостно поздоровавшись с ним, он сказал:
— Мне нужна твоя помощь, и как можно скорее. Дело идет о тяжелой болезни и о серьезных семейных неурядицах.
— Голодный способен уделить тебе лишь половину внимания, — ответил Гиппократ. — Позволь мне сначала поесть и умыться. Путь сюда из Галасарны пешком очень долог. Но я не замешкаюсь.
Гиппократ повернулся, чтобы поздороваться с привратником.
— Хайре, Элаф. Что нового? Где Бобон?
— Жена повела его к морю, чтобы выкупать. Он опять убегал. Ему не нравятся зеваки, которые толпами ходят за Эмпедоклом.
Заметив удивленный взгляд Гиппократа, он пояснил:
— Когда Эмпедокл приезжает сюда на своем осле, за ним всегда бежит толпа, и многие остаются на берегу ждать, пока он снова не выйдет. Бобона это пугает, а может, его донимают благовония, которыми щедро умащивают себя близнецы-рабы.
Гиппократ засмеялся и вошел в дом. Когда же он снова вышел, к нему в неуклюжем восторге бросился Бобон и, наверное, сбил бы его с ног, если бы он не успел уклониться. Подбежал Элаф. Посмотрев на Гиппократа, который теперь, умывшись и переодевшись, выглядел очень посвежевшим и совсем молодым, он сказал:
— Жизнь в Галасарне пошла тебе на пользу, господин. Ты опять стал таким же здоровым и сильным, как раньше. Может, ты в свободное время боролся в их палестре?
— Ну, не совсем в палестре, — усмехнулся Гиппократ. — Но мне и правда пришлось бороться, хотя и не по доброй воле.
Из операционной вышел Подалирий и сразу же заговорил:
— Я хотел посоветоваться с тобой вот о чем. Ты, наверное, знаешь Кефала — богатого и еще молодого человека из знатной косской семьи? Один из его рабов заболел, и меня позвали к нему. Но мне ничего не удалось сделать. Сейчас у него началась острая лихорадка. Несмотря на мои усилия, ему становится все хуже. Но дело не только в этом. У Кефала нелады с женой… мне трудно тебе это объяснить. Может, ты сходишь туда со мной?
— Хорошо, — сказал Гиппократ. — А как Эмпедокл?
— Вначале лечение у Сосандра ему очень помогло, но теперь, кажется, опять наступило ухудшение. Ты увидишь его, когда мы вернемся. Да и кроме него тебя дожидается много больных.
Подалирий продолжал свои объяснения на ходу.
