Ознакомительная версия.
На седьмой или восьмой день жизни в тайчиутском курене Тэмуджин, уже обжившись в новом своем положении, вез на арбе воду из реки, когда ему повстречался человек верхом на коне. Подняв на него взгляд, Тэмуджин сразу узнал Сорхона Шара. Тот вполголоса поздоровался с ним и, оглянувшись по сторонам, вынул из-за пазухи небольшой, плотно набитый кожаный мешок. Свесившись с седла, сунул мешок ему в руки, сказав при этом:
– Клади по щепотке в рот и держи под языком, и тогда не будешь чувствовать голода и не умрешь.
И тут же проехал мимо.
Дней через семь он снова подъехал к нему – у реки, где Тэмуджин наполнял водой бурдюки и дал сырую овечью печень. Тэмуджин к тому времени уже обдумал, как быть с этим единственным знакомым человеком во враждебном курене, который сочувствует ему – нельзя было истратить такое благо для себя впустую, надо было оставить его напоследок. Он поблагодарил его и сказал:
– Брат Сорхон, вы больше ко мне не подходите и не приносите мне еду. Это опасно: рано или поздно о вашей помощи мне узнают люди и донесут Таргудаю. А он подозрителен, еще подумает, что мы замышляем что-то против него… Будет лучше, если никто в курене не будет знать о нашем знакомстве. С голода я и так не умру… Но потом, когда мне будет нужно, я, может быть, обращусь к вам, и уж тогда, брат Сорхон, не откажите мне в помощи…
– Хорошо, – обрадованно сказал тот и удивленно посмотрел на него. – Ты прав, парень, так будет лучше.
Позже домашние рабы Таргудая говорили Тэмуджину о том, как Сорхон Шара оказался в главном курене тайчиутов: слава о нем как об умельце объезжать и готовить к скачкам иноходцев шла по всему племени, и поэтому Таргудай не отправил его в табуны, как других, а взял поближе к себе. Жил он на южной окраине куреня и занимался скаковыми лошадьми, а жена его, известная тем, что знала какой-то заговор, по которому с удоя молока не меньше половины превращалось в сметану, пахтала масло для нойонских семей.
Через несколько дней, когда в курене снова повстречался ему Сорхон, Тэмуджин равнодушно отвернулся от него и прошел мимо, не поздоровавшись…
Домашние рабы Таргудая жили в стороне от его айла, позади жилищ нукеров в низкой пятистенной юрте, покрытой старыми облезлыми шкурами вместо войлока. По утрам еще до света их будил высокий одноглазый старик, бывший нукер, теперь присматриваюший за внутренними работами. Дрожа от холода – аргал берегли на зимние морозы и рабам не давали жечь его ночью – люди вылезали из-под рваных одеял, залатанных шуб. Женщины отправлялись разводить огонь и варить утреннюю еду нойонам. Мужчины шли за стариком, который распределял для каждого работу на день. Тэмуджин с Сулэ, если для них не было другого дела, таскали из степи аргал и возили воду. Днем рабы ели, что подадут люди и что сами добудут, и только вечером после работы хозяева отдавали им свои объедки, накопившиеся за день, которые они разогревали в своей юрте.
Таргудай в первые дни показывал вид, что забыл про Тэмуджина; сталкиваясь с ним в айле, среди юрт, он будто не замечал его среди других рабов, равнодушно и неприступно проводил взглядом мимо него. Тэмуджин при виде его и других нойонов расправлял усталые плечи и придавал лицу бесстрастное независимое выражение, показывая им свою непокорность.
Другие рабы Таргудая поначалу, зная высокое происхождение Тэмуджина, чуждались и сторонились его, но потом, увидев, что он без брезгливости садится рядом с ними и ест из одного котла, беря еду после того, как возьмут старшие, изменили свои повадки, стали дружелюбны. Сочувствуя ему, они в первое время старались дать ему кусок получше, делились одеялами и шкурами на ночь.
В первый день, когда он поселился в юрте у рабов, те, садясь к своему очагу, не занимали место на хойморе, ожидая, что по родовитости там сядет нойонский сын. Но Тэмуджин сел по возрасту – рядом с Сулэ, ниже всех, и в немом молчании взрослых рабов, в их бесстрастных лицах почувствовал благодарность и удивление: как же это потомок ханов уважил их, низких людей.
Исподволь приглядываясь к ним, Тэмуджин с удивлением отмечал про себя, что рабы, несмотря на то, что все были людьми из разных, даже враждебных племен – от баргутов с севера до западных найманов и восточных татар – крепко сдружились между собой и поддерживали друг друга не хуже, чем если бы они были братья и сестры, и делились последними кусками. И снова, как в прошлом году, глядя на своих харачу, до последнего остававшихся у знамени отца Есугея после ухода всех сородичей, он сейчас утверждался в мысли, что и рабы ничем не хуже свободных людей и даже нойонов, а многие даже и лучше.
Он окончательно убедился в этом после одного случая в первые же дни пребывания среди них. В юрте, где они жили, двое молодых – смешливая тринадцатилетняя Хун и такой же веселый семнадцатилетний Хэрэмчи – полюбив друг друга, собирались жениться и уже просили Таргудая отправить их вдвоем в степь на отару – жить вместе и пасти хозяйских овец. Таргудай в то время оказался в добром духе и обещал подумать.
Жених и невеста изо всех сил старались в работе и задабривали одноглазого старика, который сообщал хозяину о его рабах. Другие рабы, особенно пожилые, радовались, глядя на их бедное счастье, дарили им кто шкурку тарбагана, кто залатанную рубаху. Но тут вдруг случилась беда: как-то вечером Хэрэмчи пошел колоть с огнем рыбу, чтобы добыть своим еду на ночь, и с лодки уронил в воду железную острогу. Теперь пощады от Таргудая ждать было нечего: за волосяную веревку у него был закон бить кнутами, а за железную вещь мог и убить.
В ту же ночь пятеро взрослых рабов, пошептавшись между собой, отпросились у одноглазого старика, будто бы наколоть рыбы. Тот поворчал недовольно, но отпустил с уговором, чтобы утром все были на ногах. Рабы до глубокой ночи, раздевшись догола, ныряли в ледяную воду – место было глубокое, в омуте. По очереди греясь у костра, набросив на себя старые шкуры, они заходили в воду снова и снова и к утру все-таки достали ту острогу и никто из тайчиутов не узнал о пропаже.
«Тот, кто может рисковать жизнью для товарища, не должен быть рабом, – подумал Тэмуджин, когда они, вернувшись с реки, без шума и разговоров ложились досыпать. – Даже не каждый нойон имеет в душе такое благородство, чтобы пойти на смерть ради другого…»
Скучая по родным, Тэмуджин однако, не ощущал в себе сильной тревоги за них. В последнее время у него будто стало усиливаться внутреннее зрение, которое появилось еще позапрошлым летом, когда он на утиной охоте угадал, какие птицы уйдут целыми из облавы. Он стал примечать за собой, что ощущает вещи уже на больших расстояниях и, ночами думая о своих, он отчетливо чувствовал, что у них все хорошо.
«Все-таки им помогли хамниганы, раз у меня ни на сердце, ни на печени нет боли за них, – уверенно думал он. – Бэктэр отправлен к отцу, а Бэлгутэй один не поднимет смуту, да и Сочигэл поняла, чем грозит непослушание старшим…»
Бэктэра они похоронили вместе с конем, со всем оружием и в лучшей одежде, хотя сначала Тэмуджин хотел отправить его пешим и сберечь у себя конское поголовье. Он был уверен, что Бэктэр у отца не останется без коня, но опухшая от слез Сочигэл настояла на своем: сын Есугея должен явиться к предкам на своем коне. Пришлось уступить убитой горем женщине, а сейчас Тэмуджин даже радовался этому – долгов теперь у него перед братом нет.
Приближались зимние холода и ночами крепчали морозы. К Таргудаю почти каждый день приезжали нойоны с ближних и дальних родов. Многие из них за прошедший месяц были по второму и третьему разу; они подолгу разговаривали с хозяином в большой юрте, о чем-то договаривались.
В молочной юрте женщины с утра до вечера перегоняли свежий архи, варили мясо, высокими кучками накладывали в новые блюда и торопливо семенили в большую юрту, разнося вокруг дразнящие запахи. Рабы с палками в руках отгоняли рычащих, готовых броситься на запах собак. Те, не боясь их, сворой бросались к ним в ноги, норовя вцепиться клыками. Из малой юрты выскакивали нукеры охраны и, размотав свои длинные кнуты, нещадно хлестали озверевших псов, те с воем разбегались за юрты и вновь собирались кучами, светя злобными, жадными на кровь глазами.
Тэмуджин, подвозя к юртам аргал и воду, сквозь полог слышал громкий смех гостей, обрывки разговоров, и скоро понял, что все они идут вокруг предстоящей звериной облавы. Было видно, что Таргудай этим особенно озабочен.
Поздним вечером, после отъезда очередных гостей Таргудая, рабы сидели в своей юрте. В обжитом своем убежище, в стороне от хозяйских глаз, они вольно разлеглись кто у очага, кто подальше, у стен, и лениво переговаривались в ожидании еды. В старом, залатанном по бокам железном котле разогревались остатки с нойонского стола.
Прислуживавшая днем в большой юрте молодая служанка Хулгана, помешивая оструганной палочкой варево, говорила:
Ознакомительная версия.
