Иван не понял, что имел в виду Небаба, но подумал, что утром выйдут казаки из леса. Когда Любомир ушел, Небаба пересел поближе, протянул к костру ладони.
— Теперь слушай…
Шаненя насторожился.
— Слушай и держи язык за зубами. Штурмовать Пинск — дело сложное. Нет у меня ни гаковниц, ни разрывных ядер. Единый выход — завладеть городом хитростью. Надежда на тебя. Сможешь открыть ворота — влетим на конях. Нам только за улицу зацепиться. Там рейтары не выдержат.
— Открыть сумею. Знать надо когда.
— Не торопись! — рассердился Небаба. — Все скажу. Савелий больше к тебе не придет. Он под Слуцк пошел. Заявится тебе Любомир. Казак храбрый и надежный. Ему будет известно, когда и в какой час выступать будем. А ты на всякий случай знай, мало ли какая оказия с джурой статься может. Гарцевать будем против Северских ворот, а ворвемся в Лещинские. Пусть пан Лукаш Ельский в другой бок глядит.
— Уразумел, — ответил Шаненя.
— Теперь слушай, как ворота открывать будешь…
Уже проснулись птицы, посветлел край неба, а Небаба говорил о казаках, которые секут коронное войско, говорил, что есть большая надежда на царя Алексея Михайловича. Он не оставит в беде ни Украину, ни Белую Русь.
Спал Шаненя в эту ночь мало. Два часа подремал в телеге, и разбудили людские голоса. Раскрыл глаза и удивился: откуда столько войска на поляне?! Казаки в синих кунтушах и широких шароварах разожгли костры и варят в горшках кашу. Люд разный: молодой, с легким пушком на лице, и старый, бородатый, с сединой. Среди казаков много белорусцев. Их сразу отличить можно — шаровар и кунтушей не носят, на голове не оселедец, а копна путаных русых волос. И кожей белорусцы белей. Значит, зря люди бают, что в казацком войске черкасы отдельно от русинов. Все одним табором стоят, из одних горшков кашу ложками берут. Казаки народ веселый, с шуткой не расстаются, песни поют, сказками тешатся. Высокий, круглолицый и розовощекий казак с серьгой в ухе подошел к телеге, посмотрел сбрую.
— Чы ты купець?
— Купец, — кивнул Шаненя. — Покупай товар.
— Та що ты прывиз?! — набежало сразу несколько казаков. Посмотрели на седелки и сморщили носы, — Йому дружину трэба. Цэ предбаемо…
— Купит нашу? Белоруску…
— Чому ни? Вона ж православной веры, своя…
— Приезжай в Пинск. Там продам.
Казак хлопнул себя по ляжкам.
— Будемо в Пиньску! Будемо!..
Гогочут казаки. Появился Любомир, посмотрел на черкасов злым глазом, щелкнул плетью по сапогу.
— Геть звидси! Тэж мени купець, сучи диты! Геть! Небаба идэ!..
Казаков от телеги словно ветром сдуло. К дробницам быстрым шагом подошел Небаба.
— Выспался? Или дремал, как курица на шестке? Упряжь оставляй. Есть в ней потреба. Только платить тебе нечем. Казна казацкая пуста.
— Не прошу, — обиделся Шаненя.
— Знаю, — Небаба положил ладонь на плечо Шанени. — Теперь будь здоров. Про верность твою дознается гетман Хмель. А ты ожидай джуру.
Небаба ушел так же быстро, как и появился. Шаненя ставил в оглобли лошадь и думал о том, что только половину ночи посидел с атаманом, а показалось, что давным-давно знаком с Небабой. Прост в разговоре, хоть и скуп в словах. Говорит спокойно и уверенно. Человек знает себе цену. Еще думал о словах атамана, которые запали в душу и трепетали горячим пламенем в сердце: «Вера одна и дорога одна…»
4
Прошел душный и солнечный август. Дни еще стояли яркие, но по утрам плыли над Струменью и Пиной туманы. По утрам на березах зябко дрожали листья. В лесах стало совсем тихо — не заливаются песнями птицы. Только щеглы поднимают крик над горящими гроздьями рябин: люба им кисло-сладкая перезревшая ягода. Давно покинули гнезда скворцы. Опустели пажити, тоскливо стало в огородах. Прохладным солнечным вечером на высоком берегу Пины детишки махали руками и картузиками длинному клину журавлей. Таким сентябрьским днем в Пинск кто-то принес весть о новой победе черкасов. Весть эта ходила по хатам, будоражила мужичьи умы, западала в сердца. Мужики крестились и просили бога, чтоб помог черкасам в трудный час.
В корчму не зайти — полна люда. Теперь мужики и работный народ бражничают не очень: на мутную голову не поговоришь о событиях. Но сидят, шепчутся, опасаясь ярыжек и тайных прислужников. Для разговоров и размышлений есть причина. В Пинске стало известно, что сейм избрал новым королем Речи Посполитой Яна-Казимира. Теперь люд будет ждать королевских Указов, Положений, Грамот. Сразу же пошел слух, что Ян-Казимир увеличит налоги в связи с войной. Строили догадки, молод ли король или стар? Женат ли? Добрый или злой?
Корчмарь Ицка, наливая в оловянную коновку брагу, перегнулся через стол, к самому лицу Ивана Шанени.
— Ян-Казимир? Пускай Ян-Казимир. Мне и так хорошо, и так хорошо.
— Время покажет, хорошо ли. — Иван повел бровью.
— Ну, а ты не знаешь, где это место Пилявцы? Скажи, это далеко от Пинска? — Ицка наморщил лоб.
— Не знаю. Не был там.
— А я там, думаешь, был? — зевнул Ицка. — Может быть, слыхал… Слушай, Иван, ты знаешь больше всех… Скажи, это правда, что Хмель разбил тридцать тысяч коронного войска?
— Не считал. Может, и тридцать.
— И что за холера! У кого не спрашиваю, никто сказать толком не может. А все говорят, что тридцать тысяч под Пилявцами. Кто же знает?
— Пан войт, пожалуй, знает.
— Ты что, совсем одурел?! Как это я спрошу у пана войта? Ты знаешь, что он мне ответит? Скажет: пошел вон!..
— Ну, у ксендза пана Халевского.
— Ай, Иван, ты слышишь, что говоришь или нет? Может быть, налить еще браги?
— Хватит.
— Пей, пока пьется. А то, когда придут казаки…
— Ну, придут. И что?
— Ничего. — Ицка неопределенно пожал плечами. — Перережут всех на свете.
— Панов порубят. Ты не пан.
— Когда режут панов, то и жидов заодно. Может, налить еще?
— Выходит, тебе возле панов добро живется.
— Что ты болбочешь? — Ицка вытаращил глаза. — Я привык, что режут свои…
Сидели мужики в корчме, тянули из кружек хмельную брагу. Пахло кислятиной и луком. Было душно. Над кружками назойливо кружили мухи. Мимо корчмы промчался с криком мальчонка. Погодя он вбежал в корчму, рассматривая в полумраке людей.
— Татка, татка!
— Чего тебе? — послышался сиплый голос.
— Казаки пришли!..
На мгновение стало тихо. Кто-то поставил кружку на стол, и оловянное донышко ударилось о доски, как выстрел. Кто-то сдержанно кашлянул. Первым тишину нарушил Ицка. Он побледнел и, уставив на Шаненю глаза, прошептал так, что все услышали:
— Говорил тебе, что придут…
Шаненя вышел из корчмы и направился в сторону ворот. В городе уже было неспокойно. Метались по улицам шумные детишки. К воротам скакали одетые в латы рейтары с обнаженными саблями. В стороне ратуши призывно завыла труба и появились пикиньеры. Подойти близко к городской стене Шанене не удалось — возле нее топталось войско. Прискакал капрал Жабицкий. Тогда Шаненя направился в хату знакомого мужика Пилила, который жил возле Лещинских ворот. Пилип был дома. Увидев Шаненю, прошептал на ухо:
— Хуже, Иван, не будет…
Шаненя не ответил. Как будет — не думал.
— Дай мне с крыши глянуть, что деется за стеной.
Вдвоем залезли на чердак. Под коньком, где старую солому давно растрепал ветер, была дыра. Иван просунул голову и посмотрел в поле. Замерло сердце у Шанени. У леса, что тянется с левой стороны шляха, стояли казаки. Ветер трепал бунчуки сотников. Сколько было казаков, Шаненя определить не смог. Может, сотня, может, две. Тщетно пытался увидеть атамана. Одна за другой появлялись тревожные мысли: почему не пришел Любомир? Как теперь он проберется в город? Когда Небаба задумал ворваться в Пинск? А может быть, черкасы изменили свои планы?
Слез с чердака и пошел прямо к Ермоле Велесницкому. Вдвоем уселись на завалинке и строили догадки, что могло произойти с джурой? Ермола высказал самую вероятную мысль: Любомира схватила стража или тайный залог. На этом согласились. Но связаться с казаками было необходимо, притом без промедления. Выход оставался один — сесть Алексашке в челнок и спуститься по Пине версты в полторы. Там болотом пробраться к шляху — и в лес.
