было непривычно пафнутьевцам.
Но они понимали: дорога и чужбина никогда не бывают лёгкими. Надо терпеть.
Охраняй тело от греха, чтобы не солгать пред Создателем;
потому что принесли мы себя в дар Господу
и не имеем уже власти над телом своим...
Святой Ефрем Сирин,
О добродетели, к младшему подвижнику
Была у Иосифа и ещё одна причина, которая лишала его покоя в Троицком монастыре. Та женщина, что сбила его с благостного богомольного настроения в первый же день появления в этой обители... Она регулярно появлялась на воскресных службах в соборе, стараясь приблизиться к нему, встать рядом, даже дотронуться. Иосиф терялся, не зная, что делать, как вести себя, вновь лишался покоя и после такой службы опять не мог долго успокоиться. Странный мучительный огонь закипал в нём, поджигал его нутро, бросая то в жар, то в холод, крепло ответное желание прикоснуться к ней прямо там, в соборе, завладеть ею. Требовалось истинное мужество, чтобы стоять неподалёку от незнакомки и делать вид, что ничего не замечаешь. И всё большее мужество требовалось, чтобы избегать её, не видеть. Несмотря на покаяние и молитвы, она всё сильнее завладевала его сознанием, мерещилась ему по ночам, преследовала даже днём в мыслях и видениях, а однажды явилась вместо лика Богоматери на иконе.
Впервые бес совращал его в столь явной и открытой форме, изводил и преследовал. Иосиф не мог больше противостоять ему, готов был покориться, согрешить, пасть. Он готов был сделать многое, чтобы утишить, притушить горящее внутри огненное пламя, сбить ломоту души и сердца, насытить свою разгорячённую изголодавшуюся плоть.
Конечно, он пытался защититься молитвой, повторяя строки из Священного Писания, которые звучали как наказ Всевышнего лично ему. «Сын мой! отдай сердце твоё мне, и глаза твои да наблюдают пути мои: потому что блудница — глубокая пропасть, и чужая жена — тесный колодезь; Она, как разбойник, сидит в засаде и умножает между людьми законопреступников».
Он читал эти строки раз и другой, но глаза его всё чаще отвращались от Господа и зачарованно влекли его в ту самую «глубоку пропасть». Он читал и иные молитвы, хватаясь за них как утопающий за соломинку, но тщетно...
Герасим чувствовал, что с товарищем творится что-то неладное, но объяснял это непривычностью обстановки в обители, тягостью их бытия здесь. Он даже сказал Иосифу, что, если ему совсем уж тут невмоготу, можно, не дожидаясь весны, тронуться в путь теперь же. Но тот ответил, что инок должен уметь стойко переносить любые испытания, им же выпало не самое трудное. Он уже понимал, что на него наброшена сеть, которую он не в силах разорвать.
К концу второго месяца пребывания паломников в Успенском Отрочь монастыре игумен Антоний начал привлекать их к различным хозяйственным делам. Герасима, как грамотного и знающего человека, послал с одним из старцев «разъезжать», то есть делить завещанную монастырю землю с другими её владельцами — детьми боярскими, потом послал его же судиться по поводу спорных соляных варниц. А Иосифа накануне Крещения Господня отправил со своим казначеем Ионой закупать на зимней ярмарке рыбу и другие продукты к праздничному столу. Это происходило в субботу, день был ясный и достаточно тёплый для зимы. Торжище раскинулось по всему длинному берегу Волги прямо на светлом хрустящем снегу.
Иосиф с казначеем и ещё двумя молодыми послушниками шли вдоль деревянных самодельных рядов мимо мясных туш — свиней, ободранных коров, наваленных кучами замороженных зайцев, кур, гусей. Мясо в Успенском, так же как и в Пафнутьевом, официально не употребляли, но этот запрет, как и многие другие, тут строго не соблюдался. Тем не менее в трапезной его не подавали и для монастыря не закупали. Потому группа двинулась сразу к рыбным рядам.
Они высмотрели хорошей свежей осетринки, купили белужьих спинок вяленых, лососины слабосолёной, присмотрели и взяли по бочонку икры осетровой да лососёвой. Купили и бочонок мёду к чаю. И когда, нагруженные, развернулись, чтобы отправиться назад к монастырю, Иосиф увидел ту прихожанку, что вот уже второй месяц не давала ему покоя. Он от неожиданности и волнения чуть бочонок из рук не выронил.
Она выглядела совершенно по-иному, чем в храме, куда являлась обычно в тёмном платке-убрусе, поверх которого надевала меховой каптур, закрывающий пол-лица. Теперь на ней была надета нарядная круглая шапочка, отороченная белым горностаем, и длинная шубка с поволокой из тонкого синего сукна, понизу и сверху отделанная тем же белоснежным мехом. Лицо её, молодое и красивое, было открыто и светилось здоровьем, задором. Он впервые при дневном свете разглядел её глаза: они оказались вовсе не тёмными и напряжёнными, как виделось ему в храме, а совсем синими и очень гармонировали с румяными от мороза щеками. Теперь вся она казалась светлой, чистой, сияющей. Впервые Иосиф смотрел на неё открыто, не отрываясь, не имея сил и желания отвернуться. Она тоже не растерялась, не отвела глаз. Снова дерзко и задорно смотрела на него и даже улыбнулась, приостановившись возле торговца сушёной рыбой. Тот сразу же начал завлекать перспективную покупательницу, перечисляя качества своего товара.
— Бери, госпожа моя, покупай рыбку сушёную и солёную, есть и подкопчённая, тут тебе и белужьи спинки, и осетровые, и стерляди, и лососина, и белорыбица... Погляди, вот осётра мясцо, как мёд во рту тает!
Он брал в руки отдельные куски, а то и целые рыбины, нюхал их, цокал языком, похваливал.
Привлечённый такими призывами, а может, и видом хорошенькой женщины, Иона-казначей двинулся к торговцу, подвалили ещё пара покупателей, не отошла в сторону и красотка. Так неожиданно оказался Иосиф рядом со своей мучительницей, которая без всякого стеснения встала поближе к иноку, которого тут же будто парализовало. Он так и застыл с бочонком в обнимку, не в силах отойти, тронуться с места. Она же как ни в чём не бывало потрогала, понюхала несколько кусков, отобрала и бросила их в корзину, которую держала девка-служанка, стоящая за ней. Казначей монастырский, заинтересовавшись молодухой, спросил её, хороша ли рыбка. Она улыбнулась:
— Хороша, бери, ваши монахи довольны будут!
Пока Иона перебирал рыбу, она повернулась к Иосифу, будто случайно задев его рукой, и близко-близко заглянула ему в глаза. Взгляд этот сладостной стрелой пронзил его тело. Он ощутил себя рабом, который готов бросить всё и идти за ней, куда она прикажет. Голова закружилась, мерзкая, опьяняющая похоть завладела им. Да с такой силой, что он невольно взглянул
