в случае войны с римлянами должна была первой принять на себя удар, который не в состоянии была бы выдержать. Требаций это прекрасно сознавал, и мысль о том, что массовое восстание рабов в Сицилии заставит Рим отложить на долгое время борьбу с морским разбоем, не могла его не заинтересовать. Мемнон напомнил ему и конвенту о восстании рабов под предводительством Минуция, о том, какой поразительный успех сопутствовал ему благодаря заранее приобретенному оружию. Он подробно описал удачные действия восставших в Кампании: разгром ополчений трех городов и, наконец, блестящую победу Минуция над римским претором в битве у Тифатской горы под Капуей. «Только гнусное предательство положило конец этому великому делу», – говорил Мемнон, выступая перед собранием конвента, и выразил надежду, что успешное начало восстания в Сицилии неизбежно выльется в многолетнюю войну, которая вместе с войной против кимвров свяжет римлян по рукам и ногам. Если это произойдет, подчеркнул он, в Риме и думать забудут о пиратах.
Требаций, во многом соглашаясь с Мемноном, не склонен был торопиться в деле, чреватом, как он выразился, весьма нежелательными последствиями. Он опасался, что о тайной поставке оружия пиратами сицилийским заговорщикам в случае неудачи восстания узнают в Риме, и это может послужить поводом для вторжения римлян на остров. «Они могут высадиться на нем даже малыми силами, предварительно настроив против нас все критские города, – говорил Требаций. – Римляне с полным основанием обвинят нас перед ними за то, что мы подстрекаем к восстанию рабов в римских провинциях». Из этих слов хитрого и осторожного архипирата Мемнон заключил, что тот окажет помощь заговорщикам не раньше, чем лично убедится в серьезности того, что они задумали. Но теперь, после своего разговора с Варием, александриец чувствовал себя увереннее.
Оставив Ювентину одну в комнате, Мемнон вышел во двор и сразу увидел Требация и Гераклеона, которые беседовали, сидя за столом под навесом.
– А, вот и он, – сказал Гераклеон, завидев Мемнона.
– Приветствую тебя, трибун! – сказал Мемнон, обращась к Требацию.
Требаций протянул ему руку.
– Привет тебе, Мемнон! Не ожидал увидеть тебя так скоро! – произнес он своим глухим хриповатым голосом. – Я думал, наша встреча произойдет в Трогильской гавани… Виделся ты с Клодием? – помолчав, спросил он.
– Да, позавчера вечером. Я передал ему все, что ты мне поручил. Разговор получился обстоятельный. Клодий назначил мне встречу в Гераклее. Он считает, что мы можем приступить к исполнению задуманного без промедления.
– Это хорошо, очень хорошо, – с довольным видом проговорил Требаций и повернулся к Гераклеону:
– Распорядись, чтобы нам принесли вина.
Как только Гераклеон удалился, Мемнон подробно изложил свою беседу с Клодием, опустив только то, что касалось Ювентины.
– Отныне тебе придется неотлучно находиться при нашем публикане, – выслушав его, сказал Требаций. – Будешь главным посредником в этом деле.
– Я это понял, как только ты послал меня в Сицилию вместо Гая Цестия. Кстати, как он себя чувствует?
– Судя по всему, у него терциана 56.
В это время появилась молодая рабыня, поставившая на стол перед собеседниками два кубка с вином и блюдо с вареной бараниной, приправленной солеными маслинами.
– Ну, а что нового у заговорщиков? – сделав глоток из кубка, спросил Требаций.
Мемнон давно готов был к этому вопросу.
– В Сиракузах я встретился с Варием, – быстро заговорил он. – Из разговора с ним я понял, что восстание в Сицилии не только неизбежно – оно может вспыхнуть в самое ближайшее время. Будет ли оно успешным, зависит от многих обстоятельств. О том, какие выгоды сулит Новой Юнонии это восстание, я уже говорил тебе раньше и…
– Ты хлопочешь об оружии для заговорщиков, – прервал Требаций, бросив на Мемнона внимательный взгляд. – Скажи честно, зачем тебе все это? Ты потомок одного из знатных македонян, сражавшегося в армии Александра Великого и потом ставшего телохранителем Птолемея Лага 57. Что может быть общего у тебя с этими жалкими и презренными рабами? Или хочешь с их помощью отомстить римлянам за то, что тебе пришлось забавлять их на гладиаторской арене?
– Может быть, – сдержанно ответил Мемнон. – Но дело не в одной только мести.
– В чем же еще?
– Под Капуей я своими глазами видел, как доблестно сражались восставшие невольники и как позорно бежали от них римляне вместе со своим претором. Не так уж страшны эти покорители мира. Кимвры бьют их уже на протяжении многих лет. Варий говорит о роковом стечении событий, о неповторимой возможности захвата восставшими всей Сицилии, и мне все больше кажется, что в этом нет ничего невозможного.
– Рабы могут восстать, но победить – никогда.
– Но когда-то и сам ты, Требаций, участвовал в деле, которое с самого начала, как мне думается, было обречено на неудачу.
– Это было дело свободных, а не рабов, – надменно возразил Требаций. – Разве не бывало случаев, когда свободные граждане, подняв мятеж во имя демократии, изгоняли царей, тиранов и олигархов? А на что могут рассчитывать рабы, изменившие своим господам? Что они могут предложить свободным? Коммунистическое сообщество в духе Ямбула? Кто их поддержит? Разве можно переделать подлую и лицемерную человеческую породу? Кому захочется влачить жизнь почти что первобытных людей, отказавшись от мечты жить в довольстве и роскоши, в окружении послушных рабов? – презрительно спрашивал архипират.
– Я тоже думал об этом, – ответил Мемнон со вздохом, не желая вступать в спор. – Но что же остается тем, кто доведен до последней степени отчаяния и кому ненавистны узы рабства?
Он на минуту умолк, потом спросил:
– Известно ли тебе, что претор Сицилии обманул ожидания рабов, нарушив постановление сената о союзниках? Он объявил, что прекращает разбор всех дел, касающихся рабов.
– Вот как? – удивился Требаций. – Ты хочешь сказать, что претор отказался выполнить сенатское постановление? Клянусь Юпитером, это новость для меня!
– Я сам только позавчера узнал об этом.
Требаций на минуту задумался, потом заговорил:
– Когда мне сообщили об этом странном сенатусконсульте, то я подумал: «Вот железный аргумент против безумных голов в Сицилии, собирающихся поднять восстание! Кто пойдет за ними, если сам Рим подал рабам надежду на освобождение?». Теперь совсем другое дело. Варию следовало бы воспользоваться самонадеянным поступком претора и негодованием людей, которых постигло столь горькое разочарование.
– Он уже принял дельное и, по-моему, верное решение, – сказал Мемнон.
– Какое же?
– Он хочет увести как можно больше рабов из собравшихся в Сиракузах к священным источникам братьев Паликов и там связать их клятвами верности делу освобождения. Это превосходный замысел. Нет сомнения в том, что после этого мятежи рабов начнутся почти одновременно в разных местах. Варий обещает первым поднять знамя восстания. Если мы доставим ему оружие, я ручаюсь за успех. Ты сам знаешь об этом бесстрашном человеке, предводителе восстания во Фрегеллах. Несчастья только закалили его и…
– Но если заговор будет раскрыт и мятеж будет уничтожен в самом зародыше? – прервал собеседника Требаций. – Конечно же, римляне начнут следствие по этому делу и выяснят, что нити заговора ведут на Крит.
– Не узнаю тебя, трибун! – почти с негодованием воскликнул Мемнон. – Столько раз ты оказывался в ситуациях, казалось бы, совершенно безвыходных! Столько раз ты рисковал, участвуя в мятежах братьев Гракхов и в восстании Аристоника, а ныне хочешь получить ручательство самой Фортуны!
– Я избежал многих опасностей и остался цел потому, что был осторожен и предусмотрителен, – холодно отпарировал Требаций.
Он осушил до дна свой кубок и, поставив его на стол, сказал решительным тоном:
– Идем в Трогильскую гавань! Мне надо с глазу на глаз переговорить с Варием. Да и любопытно, право, взглянуть на этого неугомонного фрегеллийского квестора, который готовит новый мятеж против Рима. Найдешь и приведешь его ко мне…
Глава четвертая
«Амфитрита» в Трогильской гавани. – На кладбище у Ахродийских ворот. – Собрание в роще Паликов
Около полудня «Амфитрита» вышла из бухты Улисса и незадолго перед закатом бросила якорь в Трогильской
