Он волновался, хотя изо всех сил пытался это скрыть.
– Мои дорогие и верные друзья, – начал он. – Похоже, родиться и жить в Форли в наше время – худшая участь для всех, кто может родиться и жить.
Мне никогда не доводилось сталкиваться с тишиной, с которой его слушали. Как же она давила! Голос Кеччо становился все тише и тише, но каждое слово слышалось ясно и четко. Дрожь в голосе усиливалась.
– Так ли необходимо, чтобы здесь рождались и жили не люди, а рабы? Наши покрывшие себя славой предки никогда бы не допустили такой беды. Они были свободными и в свободе находили жизнь. Но нынешняя жизнь ничуть не лучше смерти…
Он привел примеры тирании Джироламо, которые заставили подданных возненавидеть графа, и рассказал об опасности, которой все они подвергались.
– Вы знаете о несправедливостях, выпавших на мою долю благодаря человеку, которому я помог занять место на троне. За это я его прощаю. И руководствуюсь только верностью стране и любовью к людям, которые ее населяют. Если у кого-то еще есть личные обиды, я прошу забыть о них и думать только о том, что мы освобождаем от угнетения тех, кого любим больше всего на свете. Пусть в ваших сердцах живет душа Брута, ради свободы убившего человека, которого он любил больше всех.
Он познакомил присутствующих с подробностями плана, распределил роли и наконец распустил всех.
– Этим вечером помолитесь Господу, – с жаром воскликнул Кеччо, – чтобы Он благосклонно отнесся к делу, за которое мы взялись. Просите судить нас по чистоте наших намерений, а не действий, которые, в силу несовершенства наших знаний, могут показаться нам единственным средством для достижения нашей цели.
Мы все перекрестились и молча разошлись.
Спал я в ту ночь тревожно, а когда пробудился, солнце только-только начало подниматься над горизонтом.
Наступила суббота, 14 апреля 1488 года.
Я подошел к окну и увидел безоблачное небо, ярко-желтое на востоке, но белесое на остальной части небосвода, хотя и она быстро наливалась синевой. Первые лучи, попавшие в мою комнату, высвечивали мириады пылинок. В открытое окно врывался весенний ветер, наполненный ароматами цветущих фруктовых деревьев, примул и фиалок. Никогда я не чувствовал себя таким молодым, сильным и здоровым. Я пошел в комнату Маттео и нашел его крепко спящим, как и в любой другой день.
– Поднимайся, лежебока! – крикнул я.
Через несколько минут, умывшись и одевшись, мы пошли к Кеччо и нашли его в кабинете. Он сидел за столом и точил кинжал.
– Помните, что написано у Тацита? – Он добродушно нам улыбнулся. – Заговор против Нерона раскрыли, потому что один из его участников попросил вольноотпущенника наточить ему кинжал. У того зародились подозрения, и он предупредил императора.
– Философы говорят нам, что учиться надо на ошибках других, – тем же тоном ответил я.
– Это одна из причин, по которым я люблю тебя, Филиппо, – ответил мне Кеччо. – Ты всегда находишь правильные слова и воспринимаешь жизнь без излишней серьезности.
Он поднял кинжал и посмотрел на него: лезвие из прекрасной дамасской стали, рукоятка, украшенная драгоценными камнями.
– Посмотрите. – Он показал нам клеймо мастера, выковавшего клинок. Потом задумчиво продолжил: – Я никак не могу ответить на вопрос, какой удар наиболее эффективен, если хочешь убить человека?
– Максимальную силу ты можешь приложить, занеся кинжал над головой… Вот так. – Маттео проиллюстрировал свои слова.
– Да, но можно попасть в ребро, и в этом случае твой друг может отделаться легкой раной.
– Можно ударить в шею.
– Цель слишком маленькая, и может помешать подбородок. С другой стороны, ранение там, где проходят крупные артерии, почти наверняка окажется смертельным.
– Интересная тема, – кивнул я. – По моему разумению, наилучший удар – снизу вверх, вспарывающий живот.
Я взял кинжал и показал Кеччо, о чем речь.
– Костей нет, нанести такой удар легко, и он неминуемо принесет смерть.
– Да, – согласился Кеччо, – но не мгновенную! Я считаю, лучше всего бить между лопаток. Когда наносишь удар со спины, жертва не видит занесенного ножа и, если действовать быстро, не успевает оказать сопротивления.
– Это всего лишь вопрос вкуса. – Я пожал плечами. – Об этом человек должен судить сам, руководствуясь особенностями своего склада характера.
Какое-то время мы еще поболтали. А потом я предложил Маттео пойти на ярмарочную площадь и взглянуть на людей.
– Да, идите, – согласился со мной Кеччо, – а я повидаюсь с отцом.
По пути Маттео рассказал мне, что Кеччо пытался убедить отца на какое-то время уехать из города, но тот отказался, как и жена Кеччо. Я видел старого Орсо д’Орси раз или два. Совсем ослабевший, он никогда не спускался по лестнице, постоянно пребывал в своих покоях. Сидел у камина, играя с внуками. Кеччо заходил к нему каждый день, утром и вечером, но для остальных он вроде бы и не существовал. В доме всем заправлял Кеччо.
На ярмарочной площади толпились люди. Временные палатки торговцев стояли рядами, и крестьянки выложили на столах свои товары: овощи и цветы, кур, уток и другую домашнюю птицу, молоко, масло, яйца. В других местах предлагали мясо, масло для фонарей, свечи. Продавщицы широко улыбались, обмахивались желтыми и красными платками, на шеях сверкали золотые цепочки, головные уборы радовали чистотой. В одной руке они держали весы, в другой – миску с медными монетами, перекрикивались друг с другом, торговались, кричали, шутили, смеялись. Покупатели ходили между рядами, смотрели на товары, выбирали нужный, щупали, нюхали, пробовали, всевозможными способами оценивая качество. В толпе бродили продавцы амулетов, талисманов и колдовских снадобий, громко расхваливая свой товар, локтями проталкиваясь между людьми, ругая тех, кто случайно их толкал. Уличные мальчишки носились по площади, сновали между ног, пролезали под повозками, между шатрами, не обращая внимания на полученные пинки и проклятия, которые неслись вслед. Стоило торговцу зазеваться, сорванцы хватали все, что плохо лежит, и со всех ног уносились прочь. Тут же выступал фокусник, удалял зубы лекарь-шарлатан, пел менестрель. Жизнь на площади бурлила.
– С первого взгляда и не скажешь, что все эти люди – жестоко угнетаемые рабы, – ехидно заметил я.
– Первое впечатление обманчиво, – ответил Маттео, который многое начал воспринимать слишком уж серьезно. Я не раз говорил ему, что такое отношение к жизни может привести его в монастырь.
– Давай развлечемся, – предложил я, взял Маттео за руку и повел в поисках жертвы. Мы остановили свой выбор на торговке дешевыми украшениями, необъятной женщине с тройным подбородком и раскрасневшимся лицом, с которого градом катился пот. Мы пожалели ее и подошли, чтобы утешить.
– Очень холодный сегодня день, –
