головой Кавгадыя…
И уже на подходе, издали, кивал Юрий с приятельскою издевкой тверскому сородичу своему, кивал, как заговорщик, объегоривший приятеля и приглашающий теперь выпить на мировую. У Дмитрия потемнело в глазах, и он вырвал клинок…
Со всех сторон бежали к нему татары. Дмитрий еще глядел на распластанное тело Юрия, на расплывающийся, съедающий снег, темный, с красною серединой сырой круг, ширившийся перед ним. Приметил дрогнувшую длань врага и испугался – неужели не до смерти? Но Юрий был уже мертв. Только последняя дрожь, затихая, прошла по телу и подкормила пальцы выброшенной вперед правой руки.
Юрий был мертв. Дмитрий огляделся по сторонам, сжал рукоять. Так не хотелось бросать клинок, даваться в руки татар! Врубиться, пасть с оружием! Но за ним была Тверь, и была страна, которую он теперь мог оберечь только послушной гибелью на суде ордынского хана. Он едва разжал сведенные судорогой пальцы. Сабля упала на снег. Татары уже подбегали к нему.
Весть о смерти брата Иван получил в декабре. Тело еще везли где-то по зимним степным дорогам, сквозь бураны и вьюги, но уже смятенная оробелая Москва, как-то враз узнавшая об убийстве Юрия, прихлынула в Кремник. Когда Иван шел через площадь от княжеских хором к своему терему (подумалось еще: «На днях надо перебираться в батюшковы покои!»), по сторонам уже стояли, заглядывали ему в лицо. Подбегавшие, тяжело дыша, мяли шапки в руках – один остался Данилович на Москве. Иван, тут и спору нету! А как с тверичами теперича?! Они ить и ратью пойдут, замогут! За Михайлу в обиде, почитай, вся земля, не стало бы худа нам-то! Заглядывали в глаза, по-новому озирая тихого своего княжича. Прошать – боялись. Уже господин полный, хоть и не ставлен еще. Да и Иван не давал повады. Шел неспешно, не глядя на густеющий народ, что торопливо расступался перед ним, давая дорогу.
Полчаса назад Иван вызывал московского тысяцкого, Протасия, и сказал ему, строго глядя в костистое лицо старика:
– Протасий Федорыч! Служба твоя верная батюшке и брату моему покойному мне ведома. Надеюсь на таковое же твое и ко мне прилежание!
Иван помедлил и, дождавшись, когда маститый воевода Москвы неспешно склонил сивую голову, договорил:
– Аще ли о сыне своем сгадаешь, то знай: ни Петру Босоволку, ни кому иному после тебя тысяцкое не отдам, токмо сыну твоему Василью!
На каменном лице Протасия медленно-медленно проступил румянец. Потом дрогнули и раздвинулись щеки:
– Спасибо, княже! – только и отмолвил он.
– Пошли дружину Переяславля постеречь! – попросил Иван.
– Не умедлю, княже! – ответил Протасий и начал было: – При батюшке, как при батюшке твоем… – не договорил, вышел, махнув рукой.
И теперь Иван шел неспешно через площадь к своему скромному и тесному терему (строил когда – не хотел явно величаться перед братом) и прикидывал, кого из братних бояр надо и можно привлечь к себе, кого из переяславских перезвать на Москву (Терентия Мишинича с сынами беспременно!), а кого из Юрьевых возлюбленников и пристрожить, дабы не величались очень.
За думами легко было не замечать сбегающейся толпы. (И отколь узнают?! Часу ить не прошло!) С новым чувством вступал он сейчас в свой дом. Доселе се был тихий приют, от тревог и забот прибежище. Жена, дети… Старшему, Сёме, девять (нравный, крутой), потом Тина (Феотинья, так-то назвать!), Маша и Дуня. Всё девочки. И еще был паренек, Данилушка, тот помер, как родился, четыре года тому назад. В честь деда назвали… И у Протасья сын Данило, и тоже погиб, хоть уже и в немалых годах… Не нать было по батюшке называть! Святой он, к себе и прибрал внучонка-то! А хочется еще паренька, хоть одного, да и двух не мешало бы. Недаром и пословица молвит: один сын – не сын, два сына – полсына, три сына – полный сын! И Олена – как она теперь? Доселе была в пару ему: тиха, заботна, домостроительна, а вот княгинею – заможет ли? С има ведь и норов нужен! Вздохнул, скинул опашень в руки слуге, поднялся по ступеням.
Жена ждала, выбежав из покоя. По лицу догадал: и дома знают уже! Ткнулась, всхлипнула.
– Чего ты, ясынька?
– Жалко Юрия Данилыча!
Огладил, вздохнул. Брата не было жалко ему. Получил чего хотел! Всенародно, конечно, этого не скажешь. Да что – всенародно! Жене не сказать! Молвил:
– Все под Богом. Все в руце его!
Подняла лицо, робко и пытливо вгляделась, спросила с некоторым страхом:
– Ты теперича заместо Юрия будешь?
Кивнул. Серьезно, без улыбки, вымолвил:
– А ты – княгинею.
И она вздрогнула и зарозовела. Только теперь и поняла. Очи потемнели и углубились. «Заможет!» – подумал Иван.
– Сыновей нать! – сказал твердо. И она вздернула подбородок, раздула ноздри, серебряным звоном отозвались узорчатые подвески высокого повойника. Пошла перед ним, все так же вскинув голову, гоголем поплыла, сама, вместо придверника, отворяя мужу двери. «Заможет!» – еще раз, уже успокоенно, подумал Иван.
Сёма, Семен, первенец, первым и встретил в палате. Вспыхивая, сдерживая радостную улыбку, спросил:
– Батюшка, ты теперича будешь князем великим?
– Великим еще не буду. Московским князем, Семен!
– А великим когда? – обиженно протянул тот.
Иван чуть заметно улыбнулся, но сдержал себя. При смерти брата и смеяться грех! А самому невольно подумалось тут же: «Ну а ежели… И этому вот сыну моему, в его черед, володеть… Заможет ли?» И, мгновение поколебавшись, ответил: «Заможет!» Только бы ему подрасти успеть при отце!
Как хорошо, что преосвященный Петр после Рождества ладил прибыть на Москву!
Иван присел, закрыл глаза. Так лучше думалось. Чего-то он еще самонужнейшего не содеял? Протасий… дружина… Коломну тоже нать послать постеречь! Еленина родня восхощет мест великих. Не дам. Но и обижать не след… Да, нужен Петр! И паки, и паки – он же! И вот что: в Тверь, Ивану Акинфичу и Андрею Кобыле, обоим послания. Как тогда, под Москвой… И конечно, тотчас – послов и дары к хану. Кого послать? Тут очень и очень надо не ошибиться! Дмитрий, бают, схвачен… Кому же отдаст Узбек ярлык на великое княжение владимирское? Неужто мне? Быть может, надо просить? Нет, как раз и не надо просить! Не добиваться и не искать стола под Дмитрием! Это вернее. Просить, искать, требовать надобно только одного: справедливости и справедливого суда, наказания за самовольное убийство Юрия, за неуважение, выказанное этим тверичами хану Узбеку. Только это одно. И дары. И – ждать. Ждать он как раз умеет, выучился. Спасибо Юрию!
А сейчас встать