Уезжая домой, он сказал Алешке Лопухину:
– Как хорошо, что на моей Гродненщине тишь да благодать. Я даже евреев успокоил, а уж шляхту – и делать нечего! Живут как за пазухой. Так разве, изредка где полыхнет. Рабочие?.. Какие у нас рабочие?! Люди да людишки, ксендзы да евреи. Знаешь, на каждого православного приходятся два иудея. Вот те и белая Русь!
– Черта оседлости. Скученность, безделье. Лишних своих людишек они и отрыгивают во внутренние губернии. За тебя расхлебываем.
– Ну, до тех горящих губерний мне нет никакого дела!
– Как знать, Петро, как знать… – дьяволом-искусителем посмотрел на него полицейски заматерелый друг.
Столыпин на этот раз с удовольствием с ним распрощался. Что-то надоел…
Тем более что брат по газетным делам как раз был в горящих поволжских губерниях. Прямо пожарники – хозяин Суворин да братец Александр Столыпин!
Тройственных посиделок на этот раз не получилось.
А, гори все огнем ясным!
На Гродненщину, на тихую Гродненщину… До дому, «до ридной хаты». Вот и все, что он вынес с того совещания.
Часть четвертая На грешной Волге
В Гродно толком обжиться так и не пришлось. Всего через семь месяцев, уже в декабре 1902 года, телеграмма министра Плеве понесла Столыпина обратно в Петербург. На этот раз совещание в Министерстве внутренних дел.
Хороши же были дела, если министр с первых слов заявил губернаторам:
– Вы должны понимать, господа: мы живем на пороховой бочке!
Кто-то из стариков, перевидавший на своем веку уйму таких совещаний, вздумал было пошутить:
– Уж если на бочке, так лучше на винной.
Плеве не склонен был воспринимать шутки:
– Потому и запахло порохом… что пропили пол-России! Сколько у вас за этот год спалили поместий?
– Да ведь как сказать… кто их считал?..
– Я считал. Восемнадцать! Если вы живы еще, так только потому, что из губернаторской норы никуда не вылезаете. Почему в Гродно не горят?..
Столыпин вынужден был привстать в кресле:
– Ваше сиятельство, один пожар все-таки не досмотрели…
– Один! Я говорю о массовости. Сколько месяцев, недель, дней осталось до настоящего бунта?! Садитесь, господин Столыпин… А впрочем, раз уж вы встали – поприветствуем самого молодого губернатора!
Раздались хлопки, но неуверенные, завистливые. Приветствуют какого-то выскочку, а людей уважаемых, почтенных третируют.
Разумеется, вслух этого никто не высказывал. Но общее настроение было не в пользу министра. Тем более уж не в пользу западного губернатора. Один провинциал вытаскивает другого провинциала! При этом забывалось, что Столыпины могут со многими поспорить и древностью рода, и знатностью послужных списков. Каждому хотелось отсидеться да поскорее убраться в свою вотчину; у некоторых она была побольше иного европейского государства. Уж во всяком случае, не нищему Плеве о том судить. Гродненский губернатор почувствовал неприязнь к своему незваному покровителю. Да и он сам не мог похвалиться благодушием. Нельзя же с губернаторами разговаривать, как с исправниками.
По возвращении с никчемного совещания Столыпин с новыми силами – скажем так – с новой злостью – принялся за устройство хуторов. Он устраивался здесь надолго и основательно. Поэтому на очередном заседании губернского земледельческого комитета говорил с прицелом, пожалуй, на десяток лет:
– Губерния наша бедна почвами. Не всякому помещику удастся обзавестись минеральными удобрениями, хорошими машинами, чтоб самому обрабатывать землю. Не ставьте намеченную нами реформу в зависимость от доброй воли крестьян. Они поймут это позднее, когда рожь у них погуще заколосится. Снизьте арендную плату, выделяйте всех желающих на хутора. Вам же прямая выгода. Да и крестьянин вкус земли почувствует. Некогда будет бунтовать. Не уповайте только на умственное развитие населения, мол, все жгучие вопросы разрешатся сами собой. Неизвестно, когда это будет… Нет ничего плохого в том, чтоб на доброе дело крестьянина в спину подталкивать. Не в шею же полицейским кулаком, как в некоторых центральных губерниях… – Тут он осекся, поняв, что замахивается на почтенных старцев. – Все-таки мы пограмотнее, нам побольше и дано. Мы пожалеем, если будем откладывать на неопределенное время культуру земледелия и подъем доходности земли. Бунт уже зреет, господа, он просто до нас еще не дошел… Нам нужно спокойное владение земельной собственностью. Думайте, думайте!
Может, кто и задумался над словами губернатора, но ему не дано было осуществить смутно витавшие реформы ни в Ковно, ни в Гродно…
Всего два месяца и прошло с московского декабрьского совещания, как его опять вызвали в Санкт-Петербург.
На этот раз министр Плеве был настроен еще решительнее:
– Весьма сожалею, Петр Аркадьевич, что отрываю вас от гродненских дел. Вам надлежит принять Саратовскую губернию.
– Но как же так, внезапно?..
– Внезапно – для вас. Для меня еще на том совещании дело было решенное.
– Но такая огромная и вечно бунтующая губерния?..
– Вот именно. Какого-нибудь… старого пердуна!.. туда не пошлешь.
– Столь ответственное назначение, и без санкции государя?.. Побойтесь Бога, Всеволод Константинович!
– С Богом я уже договорился. Ваше назначение с государем согласовано.
Установилось долгое затишье. Плеве не торопил. Видимо, внутреннее чутье ему подсказывало, что перегибать палку не следует.
Столыпин сам оборвал натянувшуюся струну.
– Смею вас спросить, Всеволод Константинович: какие аргументы вы представили государю?
– Гм, аргументы… – Плеве улыбнулся, но улыбка не шла к его полицейски заматеревшему лицу. – Что весьма образован, в том числе и по части земельных отношений. Что знатного рода… в отличие от меня, грешного… следовательно, не вызовет придворных интриг. Что принципиален и прям в своих суждениях. Что не запылился еще на столичных паркетах и опасность назревающих событий понимает. Вам мало?
– Даже много…
Он не говорил, что ему просто не хочется ехать из тихого и уютного Гродно в бунтарский Саратов. Тут и семья хорошо устроена, тут рядышком и милое сердцу Колноберже. Конечно, в Саратовской губернии родовые поместья Столыпиных, там из них были и губернские предводители дворянства, и даже губернаторы, однако ж все это в прошлом. Сейчас семейные интересы на запад переместились…
Житейские мотивы совершенно не убеждали Плеве. Свое мнение он высказывал коротко и жестко:
– Меня ваши личные и семейные обстоятельства не интересуют. Я не принимаю их во внимание. Я считаю вас вполне подходящим для такой трудной губернии. Ожидаю деловых соображений.
Столыпин понял, что из этого капкана ему не вырваться.
– По крайней мере дайте мне…
– Даю… неделю! Не более.
Дома в ожидании будущего сына была на сносях жена. Впереди совершенно не знакомый ей Саратов, да и для него самого – только родовые доходные земли, не более.
Начались неизбежные слезы.
К такому повороту событий Ольга Борисовна была совершенно не готова – он и сам был как солдат на распутье. Где плен, где свобода? Направо пойдешь, налево пойдешь… А идти-то следовало все прямо да прямо. Он еще не говорил, что дана всего неделя на сборы. Эк с такой оравой подняться! С Немана до Волги путь не близкий. Ольга «чижолая» да и дочки, не считая старшей, Маши, не велики путешественницы. Им по гимназиям паркеты отирать, а не в волжской грязи барахтаться. Потому и решил:
– Ехать нам все равно через Москву. Вы поживете там у своей матери, пока я в Саратове осмотрюсь. Насколько я помню, дом губернаторский для нашей семьи маловат, будем новый заводить, с электричеством, с шикарным ватерклозетом, – обнял Ольгу для крепости своих суждений.
– Да ну тебя, Петя! – сдалась она, конечно, куда денешься?..
Дочки восприняли известие более покладисто: Гродненская гимназия им не нравилась, особенно после того, как местные доброхоты стараниями отца стали вводить и «белорусскую мову». Пока факультативно, да кто знает… А у них не очень-то получалось, выговор, говорили, не тот, слишком уж московский.
Ну, не тот, так и прощай Гродно! Напоследок стали даже весело собираться. Куклы и всякие детские причиндалы направо-налево раздаривали гродненским подругам. Много ведь всякого барахлишка было понавезено еще из Колноберже. Так что смехом избавлялись от всего лишнего.
Отец скрывал, что ему-то было не до смеха. Места хоть и родовые, но совершенно забытые. Да и жилья приличного еще не предвиделось. Он написал саратовскому двоюродному брату, чтобы тот подыскал хороший особнячок.
Так что оставив семью в Москве у тещи, которая на счастье оказалась не в Петербурге или в Одессе, Столыпин поспешил в Саратов – вить очередное гнездовье.
Что представляла собой губерния, куда ехал 43-летний губернатор?
Странная губерния, странным был и сам город. Он возник на левом берегу Волги еще в XVI веке – на месте захудалого татарского поселка. «Сар-Атав» – Желтый Остров. Все названия шли от земли, от песков и гористых «шиханов» – известковые напластования да затвердевший глинистый песчаник, «дикарь». А чем занимались дети диких степей? Пасли скот, а вьюжными волжскими зимами сидели на этих вот шиханах, кто в продуваемых насквозь шатрах, кто в обмазанных навозом и глиной халупах, и ждали благословенной весны. Не только же конь, овца или верблюд кормили их; в середине марта вскрывалась Волга, а с ней что?.. Как сходил лед, с верховий – от Камы, Ветлуги, Оки, Клязьмы и Москвы, с притоков Шексны и от богатейшего Новгорода – начинали спускаться барки, челноки и многопарусные челны, полные всякого заманчивого добра; шли на Каспий, к Дербенту и дальше, к персам. Лови момент, не зевай! С возвышенного шихана далеко было видать. Груженые суда ползли медленно и сторожко; но как ни сторожились, их еще за несколько суток прозревали. Мимо Сар-Атава никто без разбойной стрельбы не проходил. Конечно, купеческие люди боронились крепко, кочевников тьма гибла, но и добыча доставалась немалая.
