Братец хоть и изображал из себя вельможу, но дело знал. Поручение выполнил – лучше некуда. В губернаторских апартаментах, стоивших немалых личных денег, еще вовсю наводили лоск, но один боковой придел был уже полностью готов. С отдельным входом. Не бог весть что, но по холостяцким меркам – прекрасно. Просторная прихожая. Отличная гостиная, дальше – кабинет, совмещенный со спальней. Где-то сверху стучали молотками ремонтники, а здесь уже хозяйничали слуги Алексея Дмитриевича, под неусыпным вниманием… самой княгинюшки. Петр Аркадьевич строго глянул на братца, но тот, улучив момент, шепнул:
– Это без моего приказания! Право, не знаю, как вышло.
– Да, но как хоть ее зовут? Мы были маленько знакомы с ее мужем, однако ж не думал я…
– Не затрудняйтесь, Петр Аркадьевич… давними воспоминаниями, – сама нашла выход из положения, подошла с видом услужливой и воспитанной тетушки. – Вы знавали меня Глашей, теперь я Глафира Ивановна, весьма довольная нашей куплей-продажей. Вот, помогаю немного по женской части.
Что оставалось? Только поцеловать ручку и поблагодарить:
– Весьма, весьма признателен, Глафира Ивановна. Вы прекрасно все устроили.
– Устраивал Алексей Дмитриевич, я же только помогала сервировать и на первое время прислала одну из своих горничных… не беспокойтесь, весьма почтенного возраста, – улыбнулась она понятливо, и Петр Аркадьевич вспомнил: все-таки из бывших воспитанниц Смольного, едва ли забылись правила приличия.
В подтверждение ее слов из спальни… или там кабинета… с поклоном вышла аккуратная, седеющая горничная и, снимая белый передник, обратилась к своей хозяйке:
– Я все сделала, как вы велели, Глафира Ивановна. Изволите проверить?
– Ну что ты, Мартушка, я тебе вполне доверяю. Ты свободна.
Горничная, уходя, отдала поклон и хозяину. Петру Аркадьевичу хотелось ей дать за труды, но он не решился. И Глафира Ивановна поняла:
– Вы правильно поступили, Петр Аркадьевич. Она из хорошей немецкой семьи и все равно бы ничего не взяла. Довольно и моего жалованья.
– Однако…
– Однако! – тут уж вмешался Алексей Дмитриевич. – Пора и за стол.
Теперь поклонилась Глафира Ивановна:
– Желаю приятного аппетита.
Такого оборота Петр Аркадьевич не ожидал и с промелькнувшей обидой сказал:
– Но позвольте, Глафира Ивановна, вы ж не служанка мне! Зачем же обижать?..
– Обижать не буду, Петр Аркадьевич. Извините за бестактность, – мягко положила тетушка свои ручки на его вздрогнувшую ладонь. – В извинение возьму на себя даже роль сегодняшней хозяйки. Тем более и за кухней надо присмотреть. Здесь все только налаживается. Уж как получилось – так получилось. Через денек-другой своих поваров подыщете, а пока не взыщите. Начинайте. Закуски готовы. Жаркое и рыбу мне самой следует проверить. С вашего разрешения…
После ее ухода оставалось только головой покачать:
– Да-а, истинно, институт благородных девиц…
– Истинно, – обозревая стол, подтвердил Алексей Дмитриевич. – Но ведь и мы не лыком шиты. Разве рискнем в отсутствие хозяйки притронуться к рюмкам?
– Не рискнете, – она в дверях появилась, на ходу сбрасывая фартук. – Потому и торопилась. Кажется, все в порядке. Алексей Дмитриевич, теперь ваш черед?
Понятно, что они-то были на короткой ноге.
Не ожидал Петр Аркадьевич такого апломба от своего зажиревшего братца, но тот был в ударе.
– За смелость, господа! Только сумасшедший может согласиться на губернаторство в Саратове. За смелость сумасшедших! Ибо что есть Саратовщина? Огромнейшая страна, с самым разноплеменным населением. Малоземельные крестьяне по соседству с богатейшими помещиками… с нами многогрешными. Пески, горы и черноземы. Десятки тысяч всегда готовых грузчиков в волжских портах. Традиционно фрондирующее земство. Наплыв всяких перекати-поле. За Волгой бродяг еще киргиз-кайсацкие орды. Хлебный рынок всей России… который мы по любой прихоти можем и закрыть… Смутьян Радищев на знамени у либералов. Неизгладимая память о Разине, Булавине и Пугачеве. Что еще?.. Да не перечесть, вино прокиснет. За нового нашего губернатора… пускай и сумасшедшего!
Чокнувшись и выпив, он хлопнул бокал о пол. Петр Аркадьевич встал в свою очередь:
– Право, господа, я никогда не слышал таких тостов… и, наверно, никогда не услышу. Спасибо тебе, братец. Где ты столь крамольных речей набрался?
– В крови столыпинской.
Вот и настал черед даме показать себя:
– Так за нее… настоящую мужскую кровь!
С двух сторон к обеим ручкам потянулись братья.
Дальше уж истинная чересполосица. Долгий обед в узком кругу.
Закончился обед затемно. Алексей Дмитриевич поехал провожать захмелевшую княгинюшку, а у Петра Аркадьевича, не зря названного сумасшедшим, и план сумасшедший созрел. Да вдобавок и пред Недреманным оком оправдаться захотелось. Пока они пировали, он где-то там в прихожей и в чуланах возился с вещами, к шапочному разбору приглашать было неудобно. Сейчас Петр Аркадьевич встал, нашел его, обнял за плечи и повел в гостиную, к столу. Говоря извинительно:
– Сейчас мы с вами, майор, посидим наедине, а потом знаете что сделаем?..
Но оставался еще добрый час, когда Петр Аркадьевич кликнул кучера и велел заложить сани. Уезжая в санях княгинюшки, братец оставил свои в полное его распоряжение.
– Город посмотрим!
Обстоятельный и всегда внутренне собранный, майор задумался.
– О чем великие думы, Олег Вадимович?
– О вас, Петр Аркадьевич. Согласитесь, негоже губернатору одному в ночи разъезжать. В незнакомом по сути городе.
– А вы, мой недреманный майор Приходькин?
– Положим, недреманный. Но ведь это Саратов. Сотни замерзших пристаней, барж, заброшенных пароходишек – знаете, сколько там зимует бродяг?
– Не знаю и знать не хочу. Едем!
– Тогда по крайней мере позвольте мне быть при форме.
И не дожидаясь ответа, вышел в переднюю; оттуда через пять минут заявился уже вполне грозный полицейский майор – при портупее и кобуре, только «селедки» не хватало.
– Хор-рош! – не оставляли сегодня шутки веселого губернатора.
Майор Приходькин ничего не ответил, за неимением прислуги сам распахивая парадную дверь. У ступеней уже стояли сани. Кучер снял шапку:
– Извольте, барин, завернуться в полость.
Вид слуги, превратившегося в жандарма, сильно смутил кучера, поэтому ему первому он завернул ноги, а уж потом барину. Впрочем, меховая полость была густа и вместительна, еще на двоих бы хватило.
– Ты, братец, не гони. Спешить нам некуда.
– Куда изволите, барин?
– А куда хочешь. Наверно, по центру, а потом вдоль реки, если будет дорога.
Кучер, конечно, понятия не имел, кого везет. Но состоя на службе у богатейшего помещика, и не таких гостей катал. Дорога у него была своя, проторенная. В полглаза оглядывался на жандарма, но и тут нашел объяснение: «Мало ли кто с жиру бесится». Само собой, и девочки в голове закрутились. Вечер-то еще не поздний, как раз самое время. Главная, Московская, улица сияла зазывными огнями. Подворотни везде были темны, но вывески, подсвеченные керосиновыми фонарями, округу хорошо освещали. Чего Саратову жалеть керосина, когда вся бакинская «нафта» шла через его пристани и огромными баржами вмерзала до весны в лед. Как только тронутся тяжелые верховья Волги, все эти баржи и попрут вверх. Здесь керосин был раз в пять дешевле, чем в Твери.
И чего это губернатора потянуло на раздумья о каком-то керосине? Слишком яркое освещение улиц и окон здешних купеческих особняков. Да и вмерзших в лед пристаней. Там с колотушками ходили сторожа – товар дорогой, опасный. Да и хлебные суда, наверно, не все с осени успели вверх подняться. Кое у кого и ружья за спинами высвечивались. Губернатор, владыка этого хлебно-керосинового города, смотрел на все, как европеец смотрит на туземцев. Действительно, прав был укрывший свою жандармскую шинель овчиной Олег Вадимович: много лишнего люда по улицам болталось. Конечно, летали взад-вперед купеческие пары и тройки, у красных фонарей слышались вполне понятные женские взвизги, у кабаков обычные песнопенья… но попадались и такие рожи!.. Не приведи господи! Он поначалу не понял, зачем это кучеру два кнута – один потоньше кнутовищем, другой с хороший дрын. А потом дошло: кистень ведь с правой-то руки! Вот он город, которым придется править…
С кистенем?!
Кучер, не спрашивая, куда и зачем, трусил да трусил вдоль Волги. Центральные улицы остались позади, кончились и мещанские домишки. Вороной откормленный жеребец шел легко для разминки. Видимо, знал, когда вскачь, когда шагом. Загородные дачи уже начались, но дорога по малоснежью была так хорошо накатана, что и возвращаться не хотелось. Тем более цыгане бесплатно песнью услаждали. Их зимние шатры стояли на самом урезе одного из шиханов – скатись кто по пьяни, так сотню метров придется лететь до Волги. На каменистом выступе горели костры. Даже по зимнему времени в ярких отблесках шли пляски. И ребятишек еще не всех загнали вовнутрь шатров, носились под шлепками взрослых как оглашенные. Ах, костры, цыганские костры!..
