— Я хочу, чтобы ты отменил операцию.
— Поздно, — махнул рукой Гюнтер. — Дай зачем?
— Слушай, Гюнтер, кого вы собираетесь спасать? Ради кого хотите рисковать жизнью? Я вижу этих людей на скамье подсудимых каждый день и все время думаю: как мы могли подчиняться этим ничтожествам?!. Они уже разрушены, уже изъедены червями, но изо всех оставшихся жалких сил цепляются за свою жизнь. И больше ни о чем не думают. Даже если вы освободите несколько человек, они ни на что не способны!..
— Но ведь ты же защищаешь их там, во Дворце юстиции? Ты же адвокат!
— Я защищаю не их, а Германию и немцев. Я старюсь отделить их от Германии и немцев.
Гюнтер опять основательно приложился к бутылке, и Олафу вдруг показалось, что он не пьянеет, а наоборот, становится как будто трезвее.
— Ты думаешь я не понимаю, что такое Гесс и Кальтенбруннер? — сплюнул он прямо на пол. — Но я не остановлю операцию, Олаф.
— Но почему?
— Не могу. Потому что эти ребята, которым я согласился помочь, Гизела и ее друзья, они не откажутся… Гизела была в «Гитлерюгенде», она — blitzmadchen.
— Из девочек, которых специально обучали стрельбе из скорострельного оружия. Причем по живым мишеням…
— Вот именно. Так что отговорить ее мне не удастся… Они до сих пор верят в фюрера… А если я попробую приказать ей ничего не предпринимать, она просто пристрелит меня. У них горят глаза, Олаф, как горели они когда-то у нас с тобой. Они мечтают пожертвовать собой, и смерть их не пугает. Мне даже кажется, что они просто сами хотят умереть, видя, что происходит вокруг. Бедные дети!
Олаф встал, прошелся по подвалу, зло пнул оказавшуюся под ногой пустую бутылку.
— Есть другой выход, — наконец, сказал он. — Их можно спасти от ненужной никому гибели.
— Как?
— Сдать американцам.
Гюнтер в изумлении уставился на него.
— Да-да, и не смотри на меня как на предателя. Американцы их просто арестуют на какое-то время, и жизнь их будет в безопасности… Я думаю, они отсидят совсем немного и их выпустят — их просто не в чем будет обвинить. Ведь они пока ничего не успели сделать.
— А какую судьбу ты приготовил мне?
Гюнтер смотрел на друга мертвыми, застывшими глазами.
— Ты тоже можешь сдаться американцам. Если для тебя это не выход, можешь уехать из Нюрнберга, оставив мне адреса и список группы.
— Понятно. Все-таки предать…
— Спасти, Гюнтер! Спасти молодых немцев, которые могут погибнуть из-за каких-то жалких старых пердунов, которые наложили в штаны от страха! Если ты этого не сделаешь, они, эти немецкие мальчики и девочки, будут убиты. Ты сам это прекрасно понимаешь. А так они смогут жить! Ты же сам говоришь, что они еще совсем молодые. После всех жертв, что понесла Германия, молодым немцам надо жить!
— Ты веришь в то, что говоришь, Олаф? — задумчиво спросил Гюнтер. — Только не ври мне. Вспомни, кем я был для тебя, а ты для меня.
— Да, Гюнтер, я говорю тебе правду.
— Это хорошо. Но ты же знаешь меня, друг. Ты же знаешь, что я не могу это сделать. Что бы ты ни сказал!
— Подумай, Гюнтер! Подумай! Это говорю тебе я, Олаф Тодт!
— А там, наверху, — Гюнтер ткнул в потолок, — уже стоят джипы с американцами?
— Там никого нет. Я пришел один. Можешь пойти и проверить.
— Ну что ж, спасибо на этом.
Гюнтер взял лист бумаги, карандаш и что-то быстро написал.
Закончив писать, он неожиданно достал из-под подушки пистолет. Улыбаясь, посмотрел на Олафа.
— Мы были крепкими ребятами, а, Олаф? Сильными и смелыми…
Олаф, напряженный, готовый ко всему, кивнул. Он понимал, что совершенно не представляет, что у Гюнтера на уме. У него тоже был пистолет, но он знал, что не успеет его выхватить — Гюнтер, если захочет, опередит его…
— Только мы поверили не тем людям. Но ведь других не было. Вот в чем наша трагедия, Олаф, других не было. Был только Гитлер и никого больше…
— Так что ты решил? — сглотнув комок в горле, спросил Олаф.
— Не надо делать то, что ты не должен делать, — покачал головой Гюнтер. — Все равно, ничего хорошего не выйдет. Запомни это, Олаф. А чтобы ты не забыл мой совет, я сделаю вот что…
В одно мгновенье Гюнтер поднес пистолет к виску и выстрелил.
Олаф машинально отшатнулся назад, затем бросился к другу и схватил его обмякшее тело. Он был мертв. Олаф нагнулся и поднял упавший на пол лист бумаги. На нем были написаны несколько адресов и фамилий.
Через два дня Гизела Зелински и Петер Лайнц, давно и безнадежно влюбленный в нее, встретились неподалеку от кладбища Святого Иоганна. В сумочке Гизелы лежал пистолет, из которого застрелился Гюнтер Тилковски. Его тело она нашла в подвале накануне вечером, и с тех пор ее била нервная дрожь, с которой она не могла справиться. Когда Петер робко сказал, что, может быть, от операции стоит отказаться, она посмотрела на него сумрачно исподлобья так, что ему стало сразу не по себе. Он понял, что она готова на все. И не столько из-за желания освободить заключенных, сколько из-за любви к Гюнтеру, которая в их группе уже давно не была ни для кого тайной и стала причиной мучительных страданий Петера. Ему-то смерть Гюнтера подарила надежду, что все-таки Гизела со временем ответит на его чувства и тогда они смогут быть вместе. Теперь Петеру страстно хотелось жить и он верил, что все возможно.
Гизела вдруг остановилась и, открыв сумочку, сунула туда руку.
— За нами следят, — чуть слышно сказала она. — Этот американский джип сзади, он давно уже едет за нами… А впереди нас ждет еще один…
Петер, занятый своими мыслями, обернулся. Сзади действительно ехал джип с американскими солдатами.
— Бежим! — вскрикнула Гизела и выхватив из сумочки пистолет несколько раз выстрелила в сторону джипа.
Петер, ничего не понимая, достал пистолет и, не целясь, тоже стал стрелять на бегу.
Обе американские машины, набирая скорость, мчались прямо на них. Надо было где-то укрыться.
До железных ворот кладбища было всего несколько шагов, и они успели нырнуть в открытую калитку.
Ребров, забрав очередное послание Гектора, уже собирался уходить с кладбища, когда впереди загрохотали выстрелы. Пока он прислушивался, пытаясь понять, что происходит, выстрелы зазвучали уже совсем близко, причем били теперь из автоматов. Несколько пуль впились в ствол дерева, за которым он на всякий случай укрылся.
Когда Ребров на мгновение высунулся из-за ствола, он увидел, что прямо на него бежит девушка с пистолетом в руке… Следом за ней парень. В следующую секунду девушка споткнулась и упала.
А потом на дорожке появились американские солдаты с автоматами. Они вовсе не собирались жалеть патроны, и Ребров опять спрятался за ствол, который, к счастью, был достаточно могуч.
Когда стрельба вдруг оборвалась, он снова выглянул.
Девушка из последних сил ползла к могиле Дюрера, видимо, пытаясь укрыться за ее массивной плитой, поднимавшейся над землей, но сил у нее уже не было. А парень стоял с поднятыми руками у кирпичной ограды. Потом он бросил на землю пистолет, который был у него в руке, опустился на колени и забился в истерике и рыданиях.
Американцы осторожно приближались, держа автоматы наготове.
Ребров снова спрятался за дерево. Было ясно, что его все равно обнаружат, поэтому надо было честно сдаваться. Он вытащил из кармана свое удостоверение, глубоко вздохнул и громко крикнул по-английски:
— Не стреляйте! Я без оружия! Я представитель русской делегации!
Подняв руки, он вышел из-за дерева.
— Я русский сотрудник Международного трибунала. Вот мое удостоверение…
— Выходите, только медленно! — приказал сержант со щегольскими усиками явно испанского происхождения.
Ребров подошел к американцам, один из солдат взял у него удостоверение и протянул сержанту.
Тело девушки казалось совсем маленьким, каким-то детским, рядом с массивным могильным камнем, под которым покоился великий немецкий мастер.
Сержант, наконец, протянул ему удостоверение назад.
— Значит, русский?
— Да.
— А что вы тут делаете?
— Гулял. Пришел посмотреть на могилу Дюрера…
— А кто это?
— Великий немецкий художник. Шестнадцатый век… А кто эта девушка? — кивнул Ребров на тело Гизелы.
— Гитлерюгенд, — поморщился сержант. — Готовили нападение на тюрьму. Хотели освободить своих фюреров. Мы должны были их задержать, а они принялись стрелять.
— Совсем молодые…
— Мы не хотели их убивать, — пожал плечами сержант. — Только арестовать. Но и самим подставлять голову под их пули после войны…
— Понимаю, — вздохнул Ребров.
— Мы даже не успели ничего сказать, как они принялись стрелять, — все более возбуждаясь, продолжал объяснять сержант. — Малолетние идиоты! Этот Гитлер умел прочищать мозги!
