Ознакомительная версия.
Сьевнар коротко кивнул.
Понятно, раз к куршам подошли свежие силы, они опять кинутся в бесконечные атаки. А как их сдержать? От сотни воинов за три дня осталась едва половина. Многие раненые ослабели от жажды и потери крови. Пресной воды в крепости больше не осталось, пили морскую, за которой бегали, прикрываясь щитами. А ей хорошо промывать раны, жажду она утоляет плохо. Во рту остается приторный, прогорклый привкус, он до сих пор во рту… Нет, скорее, это пахнут мертвые, щедро набросанные вокруг вала. Жарко, на жаре все быстро гниет…
Если курши завтра насядут как следует, еще один день им не выдержать, понимал Сьевнар, как понимали все защитники крепости. Их просто сомнут числом. Остается, сражаясь, отойти к Одину, не уронив честь Миствельда… Что еще остается?
Пусть валькирии, девы смерти, проводят в Асгард дух героев…
Так было всегда и так будет!
Они помедлили, потом оба встали. Молча обнялись, звякнув железом доспехов.
Старший брат остро пах потом и еще чем-то привычным, железным. Этот запах на мгновение перебил приторную вонь мертвецов, которой, кажется, уже успело пропитаться все вокруг.
Гуннар сильно хлопнул его по плечу, подмигнул ободряюще.
Все правильно, воин должен умирать весело. Жить – весело, а умирать – еще веселее!
Это Сьевнар слышал с самого детства, жил с этим, и с этим же готовился принять свой последний бой.
Хотелось что-то сказать Косильщику, что-то особенное, торжественное, проникновенное… Но что?
Он не нашел слов. А может, они уже не нужны. Гуннар сам знает, что стал для него больше, чем учителем, стал настоящим другом и братом. За четыре года их дружбы они о многом переговорили – обо всем, наверное, о чем вообще стоили говорить.
Сьевнар неожиданно вспомнил, как однажды долго и путано рассуждал, что в любви к женщине есть нечто такое, щемящее, какое-то пронзительное предчувствие ее конца даже в самом начале. Сам не понимал себя до конца, а Гуннар неожиданно понял и сказал это как-то очень коротко и красиво. Как же он сказал тогда… Что-то вроде: любовь похожа на весенний цветок, который умирает раньше, чем ты успеешь привыкнуть к его красоте.
«Да, Сангриль… – подумал скальд почти без привычной боли в сердце. – Теперь любимая уже далеко. И становится все дальше и дальше…»
– Нет, клянусь железным Башмаком Силы асса Видара, никто не умеет молчать так значительно, как это получается у тебя, брат мой, – вдруг усмехнулся Гуннар.
Сьевнар улыбнулся в ответ. Сдвинув шлем, почесал голову, зудящую от запекшегося пота.
– Иногда слова просто не приходят на ум.
– Это у тебя-то? У Сьевнара Складного, знаменитого скальда?
Показалось или старший брат поддразнивает его?
Сьевнар пожал плечами:
– Одно дело – складывать висы. А другое – подбирать слова в разговоре. Пока думаешь, что ответить, разговор, смотришь, уже ушел далеко вперед… А зачем чирикать, вызывая солнце, если оно уже показалось над морем?
Гуннар внезапно развеселился. Блеснул шальными глазами. Дурачась, слегка подтолкнул его острым, крепким плечом.
– В таком случае ты прав, брат! – заявил он. – Когда не знаешь, что говорить – лучше сделать вид, что молчишь от большого ума… Видят боги, что же такое жрут эти курши, что так воняют, валяясь мертвыми? – спросил он без всякого перехода.
– Жарко, вот и воняют, – ответил Сьевнар. – По такой жаре все убитые воняют одинаково.
– И то правда… Жалко, что не удастся посмотреть знаменитый гард Юрич, я там никогда еще не был. Говорят, конунг Харальд Резвый здорово обустроился на Илене. Стал настоящим конунгом окрестных лесов…
Как обычно, мысли у Гуннара скакали с одного на другое стремительно, как норовистый конь без узды. Сьевнар давно привык к его манере.
– Да, посмотреть хотелось бы.
– Вернуться на родину, в твои родные леса… Думал, небось, об этом?
– Спрашиваешь…
Потом они еще долго сидели рядом, плечом к плечу. Смотрели, слушали ночные звуки и шорохи. Сна не было, словно сами сонные духи боялись подойти к обреченной крепости.
В эту ночь не спали многие воины. Переговаривались во всех концах крепости, впрочем, без обычного смеха и громких выкриков. Негромкие голоса воинов и протяжные стоны раненых, впавших в беспамятство, заглушали монотонное шарканье железа о камни. Все, даже тяжелораненые, точили зазубренное оружие, поправляли доспехи.
Ночь все тянулась и тянулась, как серебристая лунная дорожка по глади спокойного моря…
* * *
С утра курши долго готовились наступать. Слишком основательно, как показалось дружинникам братства.
А когда двинулись, наконец, то пошли сразу со всех сторон, плотной толпой, издали похожей на сомкнутый воинский строй. На этот раз их действительно стало еще больше. Они и шли по-другому, неторопливо, уверенно, с полным сознанием собственной силы.
Ратники острова, рассыпавшись поредевшей цепью по валу, смотрели, как они приближаются.
Не только они с Гуннаром, с утра все уже попрощались, как положено перед последней битвой. Братья обнимали друг друга, просили не помнить обид и не держать зла. Теперь оставалось только стоять и смотреть…
Почему передние ряды атакующих вдруг замешкались? Почему остановились, смешались под напором задних? Почему высокий вождь в кольчуге и шлеме вдруг повернулся, замахал руками, показывая назад?
Сьевнар не понял сразу. С недоумением смотрел, как курши попятились обратно в лес, как некоторые побежали даже, словно в испуге.
Только потом, чуть спустя, он догадался оглянуться на море и увидел совсем близко от берега яркие, красно-белые паруса боевых кораблей.
Дружина Миствельда спешила на выручку потерянным братьям.
– Клянусь конем Одина, если это не называется успеть вовремя, тогда я вообще не знаю, что такое вовремя! – громогласно заявил Ингвар Крепкие Объятия, с силой ударив о землю топорищем Глитнир.
Не слишком смешные слова, но многих почему-то рассмешили до слез…
«Лебедю моря» быстро подбили доски, отшпаклевали пенькой и просмолили заново, а над «Волком» пришлось колдовать несколько дней. Умелый Ингвар при помощи других братьев, знающих кузнечное ремесло, сложил из камней небольшую печь, сам ковал хитрые, многозубчатые скобы для крепления киля.
Потом все двенадцать кораблей братства снова вышли в открытое море, навстречу свежему ветру и упругой волне. И волна подхватила, понесла корабли, и ветер, играя собственной силой, натянул паруса до напряженного скрипа канатов…
Бывшие защитники крепости оглядывались назад, но издалека, с моря, их земляной вал на опушке казался совсем маленьким, почти незаметным, просто бугор, по которому уже начала прорастать вездесущая травка. Только пепел костра из бревен заграждений и кольев, на котором провожали в последний путь погибших братьев, еще дымился. Они еще долго видели этот дым, поднимающийся много выше макушек высоких сосен.
Но скоро потухнет, конечно…
Пройдет не так много лет и зим, думал Сьевнар, укладывая на колени раненую руку, и земляная крепость совсем расползется, осыплется и будет казаться просто случайным изгибом берега. Будет невозможно представить, что когда-то десятки храбрецов противостояли тут сотням, и звенело оружие, и лилась кровь, и стрелам и копьям было тесно в воздухе. А воины умирали один за другим, восхваляя богов-ассов или других, лесных богов куршей…
Больше пяти десятков братьев Миствельда сложили тут свои головы, почти две с половиной сотни тел воинов-куршей насчитали они потом, собирая стрелы, копья и оружие убитых…
Зачем? Для чего они сражались здесь, для чего умирали? – неожиданно задумался он, и эти мысли долго не оставляли его.
Наверное, за все полтора десятка лет, проведенные им среди воинов фиордов, для которых звон мечей так же привычен, как рокот моря, ему первый раз пришел в голову этот вопрос – зачем?
Простой вопрос, а почему-то раньше не приходил в голову.
Зачем? Для чего каждый год самые сильные и отважные дети фиордов уходят от своей земли и не возвращаются? Кому нужна эта бесконечная дорога викинга, если по ней никогда никуда не приходишь?
Да, народы Одина сильны и любят похваляться отвагой! Но надолго ли хватит сил у жителей фиордов, если лучшие мужчины побережья не часто доживают до тридцати зим, прощаясь с жизнью где-то в чужих краях?
Война, набеги, бесконечная кровь, без которой нет чести воину… Дети, сызмальства играющие в то, как они будут умирать среди трупов врагов…
Дари смерть, принимай смерть… Схватки с врагом, поединки между собой, чем больше своих убьешь – тем больше чести… Потому что враги – зачем их вообще считать, их надо убивать без счета… А свои – только те, кто рядом, бок о бок щитами, остальные – враги…
Ознакомительная версия.
