Можно себе представить, каким лучом света в темном царстве плена было такое письмо, а ведь написано их было великое множество, и для каждого находились у преосвященного единственно верные слова, исполненные искреннего движения души: «Ваше задушевное письмо я читал и перечитывал несколько раз, и всегда с глубоким душевным движением и накипающими слезами. Глубоко трогает меня эта печаль Ваша…»
Дорогого стоило и то, что к заботе о русских военнопленных преосвященный Николай привлек японских православных мирян и духовенство. Японцы учредили «Общество духовного утешения военнопленных», которое снабжало пленных русскими духовными и светскими книгами, организовывало их переписку с родными, заботилось о медицинском обслуживании. Пленных посещали японские православные священники, владевшие русским языком; умерших хоронили по православному обряду.
Японские православные показали, как можно воплотить в жизнь заповедь Христову о любви к врагам, сохраняя при этом самоотверженную любовь к Родине. По окончании войны русское военное ведомство подтвердило великие заслуги преосвященного Николая в деле помощи русским военнопленным, и он был почтен саном архиепископа.
Император Николай II писал владыке в конце 1905 года: «… Вы явили перед всеми, что Православная Церковь Христова, чуждая мирского владычества и всякой племенной вражды, одинаково объемлет все племена и языки… Вы, по завету Христову, не оставили вверенного Вам стада, и благодать любви и веры дала Вам силу выдержать огненное испытание брани и посреди вражды бранной удержать мир, веру и молитву в созданной Вашими трудами церкви».
* * *
Но это было потом, а пока шла война, кроме насущных забот, свободное время преосвященного Николая принадлежало переводам священных книг.
* * *
Об этой стороне деятельности преосвященного Николая я просил митрополита Кирилла рассказать подробнее – ведь именно за нее он был удостоен ученого звания доктора богословия. Сам святитель ценил это звание и подписывал им свои публикации в печати.
Из бывших студентов семинарии составился целый коллектив переводчиков, работавших не только над переводом богословской, но и русской художественной литературы. Первоначально в переводческий отдел миссии входили только те, кто получил духовное образование в России, затем в нем стали работать и японцы. Некоторые из них впоследствии прославились как переводчики и ученые.
Святитель Николай считал, что, не считая его самого, хотя бы один из миссионеров должен заниматься исключительно вопросами перевода на японский язык священных, богослужебных, религиозно-научных и нравственно-назидательных книг. Дело было еще и в том, что параллельно с Русской православной церковью, распространением христианства в Японии занимались и западные конфессии, в том числе и протестантские. Разночтения в церковных книгах могли привести к возникновению ересей в молодой Православной японской церкви. Отсюда та скрупулезность, с которой относился преосвященный Николай к переводческой работе своей и других миссионеров.
* * *
Но прежде чем приступить к рассказу об этом, не вернуться ли нам к судьбе мальчика, родившегося на Сахалине, тем более что по судьбе этого мальчика тоже прошлась Русско-японская война своим огненным колесом. Но еще до этого большое горе пришло в его детство: одиннадцати лет он потерял сначала мать, а затем и отца, оставшись круглым сиротой. Как же уцелел он в этой военной круговерти, где так мало значила и взрослая-то человеческая жизнь?
14. Шаг в большой Божий мир
(По рассказу Н. В. Мурашова)
Еще при своей жизни отец Васьки Ощепкова успел пристроить сына в церковно-приходское училище Александровска. После его смерти опека, учрежденная над сиротой, решила и дальше оплачивать его обучение из того дохода, который продолжали приносить построенные его отцом и сданные внаем дома.
Учиться хотелось: нравились уроки Закона Божия, которые вел старенький батюшка, терпеливый с озорными отроками; легко запоминались на других занятиях названия рек, гор, городов – а пуще хотелось стать большим и повидать весь этот огромный неведомый мир своими глазами.
По дороге из училища к дому, где он квартировал под надзором вдовы-опекунши, улицы Александровска давали ему другие уроки: на многих модных магазинах, парикмахерских салонах, галантерейных лавках рядом с русскими красовались чудные знаки иностранной азбуки – иероглифы. Он невольно запоминал их написание и значение.
Но чем больше появлялось японцев в Александровске и его окрестностях, тем озабоченнее становились лица чиновников губернаторской канцелярии. Если все население Сахалина к этому времени составляло сорок шесть тысяч человек, то японцев на острове было уже более сорока тысяч. И как раз в 1903 году, несмотря на упорные слухи о близящейся войне, японцы двинули к Сахалину целую армаду рыболовецких шхун. Процветала и увеличивалась японская колония в самом Александровске.
Несмотря на протесты генерал-губернатора Сахалина японскому консулу, лишь одна десятая всего улова японцев в наших территориальных водах поступала русским. Девять десятых деликатесной рыбы, крабов и других рыбопродуктов шло на внутренний рынок Японии, а так как это превышало существующий спрос, значительная часть улова перерабатывалась на другие нужды. Отрезанный от материка Сахалин позднее всех узнал и о начале войны, и о блокаде, а затем и о падении Порт-Артура. Только в марте 1904 года правительство России постановило объявить амнистию тем каторжанам, которые примут участие в обороне острова. В этом же году в Японии возникла «Лига возвращения Сахалина».
Всю зиму с острова люди старались перебраться в Николаевск-на-Амуре. Через Татарский пролив в обратном направлении, на Сахалин, поступали немногочисленные воинские подразделения и боеприпасы.
Летом 1905 года на рейде Сахалина показался японский крейсер «Акацуки» в сопровождении многочисленных десантных катеров. Началась оккупация острова. Оккупируя Сахалин, японцы скрывали от его жителей, что в Портсмуте начались мирные переговоры с Россией.
Русская делегация в Портсмуте еще отстаивала на переговорах Сахалин для России, когда оккупантами было объявлено, что до 7 августа 1905 года всем неяпонцам следует покинуть остров, а тем, кто останется, следует в ближайшие дни принять японское подданство и платить империи налоги согласно японским законам.
Преосвященный владыка Николай записал в эти дни в своем дневнике:
«…к позору присоединилась новая клякса на лицо России: Сахалин забирают японцы по частям; нигде, конечно, нет им сопротивления, по малочисленности нашей. Кладут японцы наше сокровище себе в карман; уже рассчитали, что одного каменного угля у них на Сахалине теперь на 500 миллионов; а пленных русских с женами и детьми привозят сюда и сдают французскому консулу; военных забирают в плен и расселяют по колониям русских военнопленных здесь…»
Многое, вероятно, в силу мальчишеского возраста, проходило мимо Васьки. Но переселение уже напрямую касалось и его. Стали доноситься слухи о разоренных и сожженных оккупантами селениях на юге острова. Толпы беженцев скопились на пристани Александровска. Их ожидал путь через пролив в трюмах японских транспортов и лагеря для пленных в Японии. Французский консул должен был организовать дальнейшую передачу гражданских пленных русским властям на родине и теперь им предстояла трудная зимовка на Амуре в ожидании дальнейшего решения своей судьбы.
Возможно, и затерялся бы среди этого потока сирота Вася Ощепков, если бы судьбой ребятишек из приходского училища, оказавшихся на оккупированном Японией острове, не озаботилась православная миссия в Хакодате – том самом городе, откуда начинался японский «Путь на север».
Дети, у которых были родители, разделили судьбу взрослых. А Васька, совершив первое в своей жизни «заграничное» путешествие по морю, прибыл с Сахалина на другой, японский, остров. Он стал учеником школы, открытой когда-то в Хакодате преосвященным Николаем. Теперь она переживала не лучшие времена: после перевода консульства в Токио работала в основном женская школа да один класс, где занимались местные ребятишки. Там и предстояло учиться сиротам с острова Сахалин, которых готовили, как говорится, по способностям и призванию – кого в миссионеры, кого в военные переводчики, в которых нуждалась русская армия на Дальнем Востоке.
Транспорт причалил к пристани, потеснив плоскодонные рыбачьи лодки. Во все глаза рассматривал Васька домики – непохожие на сахалинские, какие-то легкие, как ненастоящие. Поразили крытые тротуары с навесами. «Снега в феврале и в марте бывает много, – объяснили ему потом в миссии. – Если бы не навесы, туннели бы в снегу рыть пришлось».
Но пока стояла ранняя осень и березки у деревянной церквушки возле миссии красовались совсем золотые. Начальник миссии отец Анатолий оглядел новичка быстрыми черными глазами, положил руку на плечо: «Как зовут? Васька, говоришь? Раб Божий Василий, значит… Не робей, парень, здесь ты у своих. Господь не даст в обиду сироту. Народ у нас в училище смирный – в миссионеры готовятся, в проповедники, значит. Да ты, я вижу, и сам неслабенький, отощал только малость. Ну ничего, отец-эконом откормит».
