Транспорт причалил к пристани, потеснив плоскодонные рыбачьи лодки. Во все глаза рассматривал Васька домики – непохожие на сахалинские, какие-то легкие, как ненастоящие. Поразили крытые тротуары с навесами. «Снега в феврале и в марте бывает много, – объяснили ему потом в миссии. – Если бы не навесы, туннели бы в снегу рыть пришлось».
Но пока стояла ранняя осень и березки у деревянной церквушки возле миссии красовались совсем золотые. Начальник миссии отец Анатолий оглядел новичка быстрыми черными глазами, положил руку на плечо: «Как зовут? Васька, говоришь? Раб Божий Василий, значит… Не робей, парень, здесь ты у своих. Господь не даст в обиду сироту. Народ у нас в училище смирный – в миссионеры готовятся, в проповедники, значит. Да ты, я вижу, и сам неслабенький, отощал только малость. Ну ничего, отец-эконом откормит».
Наверное, труднее вживался бы Васька в новый открывшийся перед ним незнакомый мир, если бы не хлебнул до того горя сиротской жизни и не понял бы, что, как бы ни поворачивалась судьба, а свет не без добрых людей. Были такими добрыми людьми опекуны, всерьез озаботившиеся будущим доверенного им мальчонки; потом среди всех невзгод не забыли о детишках русские военные, поручившие их судьбу Господу Богу и русским священникам в Японии; и наконец внимательно следил за судьбой маленького русского в Японии тогдашний начальник православной миссии в Хакодате отец Анатолий.
А за всем этим незримо стоял главный архипастырь Японской православной церкви – епископ Николай. Это по настоянию святителя училище в Хакодате занималось по программе государственных учебных заведений Японии, но для будущих миссионеров преподавали в нем и русский язык, и основы православного вероучения на обоих языках.
Для Васьки иероглифы, в шутку, ненароком запоминавшиеся на уличных вывесках, теперь стали азбукой чужого языка, на котором отныне ему предстояло говорить и писать так же свободно, как на родном.
Вначале это пугало его, но одолела природная любознательность, да и лестно было освоить язык быстрее, чем некоторые русские миссионеры, через краткое время покидавшие Хакодате именно по причине трудности овладения японским языком. Подбадривал пример отца Анатолия, который свободно объяснялся и с японскими мальчишками, и с важными бонзами – их родителями.
Был и еще один предмет, которым Васька занимался с увлечением, хотя и многое казалось ему в этих занятиях загадочным и таинственным. Это были восточные единоборства. Преподавал их японец-сэнсэй. В школе часто поговаривали, что из-за него, Васьки, японцы считают учителя клятвопреступником: он-де клятву давал, никому не сообщать секретов своего мастерства, а сам обучает единоборствам русского, высланного с Сахалина. Грозились уже учителю какие-то люди, что добром это не кончится: плевали вслед ему на улице, подбрасывали написанные иероглифами свитки с угрозами. И верно, вскоре произошел случай, который запомнился Ваське на всю жизнь.
Шел обычный урок.
– А теперь запомни, – узкие, восточного разреза глаза не отрывали пристального взгляда от него, Васьки, сидевшего в позе «лотоса» на тонкой рисовой соломе татами, – запомни: прежде всего надо научиться правильно дышать.
В спортивном зале было светло. От нагретого солнцем пола пахло воском… Запах напоминал Ваське о печальном: погребальные свечи, напевное бормотание священника. Но отвлекаться было нельзя.
– Если не научишься правильно дышать, то не научишься ничему. Повторяю: это крайне важно. Придется тренироваться до тех пор, пока ты просто не сможешь дышать неправильно.
Стало немножко смешно: дышал же до сих пор! Правда, мамка говорила, что не сразу – думали уж, что родился мертвым. Но повитуха дала такого шлепка, что сразу и задышал, и заорал благим матом… Мамка, где ты? Батюшка говорил, что Боженька взял. Зачем ему? А Ваське без мамки бывало вот как плохо. Особливо пока не подрос…
Сухие желтоватые пальцы больновато ткнули в лоб:
– Где твои мысли, мальчик? Ты разве забыл, что находишься в до-дзе?
Забудешь, как же – и так все свободное время проводишь в этом до-дзе – зале для тренировок. А говорили, что будут учить на батюшку. И верно – учат. Только при чем здесь эти тренировки? Говорят, что способный к этим их японским боям… Может, и так. Только сейчас об этом лучше не думать, а то учитель, по-ихнему сэнсэй, опять будет сердиться. Надо скорее сложить ладошки вместе да поклониться.
– Дышать будем так: вдох на два счета, два счета – задержка дыхания, два счета – выдох. Смотри: чтобы не считать тебе постоянно, я запускаю этот маятник. Он стучит – слышишь? Стук – вдох, стук – задержишь дыхание, стук – выдох. Понял? Начали.
Ну и муторный же это урок! Качается блестящая штука, стучит, будто сердце бьется. Аж в сон клонит…
Вдруг шум какой-то за дверями. Голоса. И учитель насторожился. Ваську за полог толкнул, туда, где раздевалка. Шипит чуть слышно: «Не вздумай высунуться – не твое дело». А сам почему-то не на двери, а вверх, на окна смотрит. А в окнах – вот они! В черном все и на рожах маски Тоже черные. Сколько же их? Четверо? Шестеро? А сэнсэй-то один…
Их было семеро, и самый здоровенный выдвинулся вперед – руки выставлены, кисти болтаются. Сэнсэй потом объяснит: поза «богомола». Шагнул вперед, в голову учителю замахивается. Васька и не видел, что сэнсэй сделал – быстро все очень. Только верзила уже лежит на татами. Сэнсэй объяснил потом: дал ему пальцами в солнечное сплетение, ребром ладони рубанул шею, колено вверх – в лицо.
Остальные, видать, поняли, что поодиночке слабо им – все вместе двинулись. Васька не выдержал – пискнул тихонько. Учитель обернулся мимолетно – и вот уже лежит на татами. Но зацепил чью-то ногу рукой, дернул и незаметным движением перекинул одного через голову. Потом двинул кого-то промеж ног, перекувыркнулся, вскочил на ноги. У одного из тех-то маска свалилась – сэнсэй его за волосы и как даст сверху! Это рассказывать долго, да и не разобрал Васька в этой куче разные подробности – потом уже учитель все расписал, как на тренировке.
Теперь их осталось четверо. У одного, видать, коленка повреждена – аж посинел от боли и злости. Здоровой ногой замахивается. Учитель поднырнул как-то ему за спину, зацепил за ногу больную, подсек ее, схватил нападавшего за шею и, видать, придушил. А сам движется, движется, будто танцует, туда, где в углу дощечки для тренировок карате валяются. Схватил две, отражает ими удары. Потом как-то защемил одному голову между дощечками, да, видимо, сильно уж очень… Тот больше и не вставал…
Тут двери распахнулись – народ набежал: охранники миссии, полицейские. Последнего повязали. Васька вылез, трясется весь. А сэнсэй вроде и не видит, что с Васькой делается, взял так тихонько за плечо, присадил на татами и пальцем своим длинным маятник проклятущий качнул. И Ваське на него кивает: дыши, мол.
А что делать: приходится дышать. Васька только спросил, осмелился: это якудза были? Учитель рукой махнул – просто бандиты, фанатики. Потом сам подробно весь бой разобрал, по приемам. Васька слушал в оба, на ус мотал. Все же попробовал узнать: убивать-то их было обязательно? Сэнсэй отговорился, что это их, японские дела, и не впервой они на него нападают, надоело, дело далеко зашло. Мол, не он их, так они его. Может, и правда – учителю виднее…
Однако отец Анатолий недоволен был: сказал, что не по-христиански это – мстить врагам своим. Достаточно было напугать как следует. «Дак они уже пуганые, а все равно лезут», – вступился за сэнсэя Васька. Но отец Анатолий не согласился, сказал, что тогда надо было их обезвредить и сдать полиции. «А почто они его так?» – поинтересовался Васька, заранее зная ответ.
Отец Анатолий сказал, что это, мол, отрыжка войны – немало тех, кто ненавидит русских и христиан вообще. А учитель дает уроки борьбы в миссии – раскрывает-де тайны мастерства иноземцам.
Было над чем подумать. Здесь, в миссии, в училище, он успел привыкнуть к тому, что все, связанное с войной, осталось там, на Сахалине. А тут все относятся друг к другу и впрямь по-братски, охотно делятся едой, книгами, если что – приходят на помощь. И нет различия – что Васька, что Иитиро или там Мосаку. Жили мальчишки вместе в небольшом, на восемь циновок, помещении. Солнца там было маловато, зато когда вечером зажигалась старинная лампа на бамбуковой подставке, было так хорошо подсесть с книгой поближе к огню. Потом уходили на кухню присматривавшие за домом сторож и его жена, а все остальные засыпали и наступала такая тишина, что Васька слышал, как шуршат листья за стеной. Порой было холодновато, и тогда все мальчишки усаживались вокруг жаровни с углями, как стайка воробьев около дымящегося на снегу свежего конского навоза.
Но, значит, за стенами миссии далеко не всем было наплевать на то, какой у тебя цвет кожи или разрез глаз, ходишь ли ты молиться в консульскую церковь или в буддийский храм…
