– Зато ты будешь дома не одинок, и тебе не в чем будет упрекать себя, – пробовал утешить японца Василий. – Ты же не хотел здесь жечь русские партизанские деревни? Ваши женщины тебя поддерживают. Неужели ты окажешься слабее их? Счастливого тебе пути, и мне почему-то кажется, что мы с тобой еще увидимся. Ну… Давай, что ли, одну схватку на прощанье? Посмотрим, кто из нас лучше помнит уроки сэнсэя Сато!
И Василий решительно оттолкнул ногой стул, освобождая место на ковре своего кабинета.
Мицури с заблестевшими глазами сбросил капральский китель, расслабив на поясе тугой солдатский ремень, и разулся.
Дав ему провести удачный захват, Василий очутился на пыльном ворсе ковра: сегодня поражение было ему нужнее победы.
Может быть, Мицури и понял его уловку, но никак не дал этого знать. Они простились, по-русски крепко обнявшись и дружески похлопав друг друга по плечам.
* * *
Проводив Мицури, Василий вдруг почувствовал, как недостает ему все это время, проведенное на Сахалине, схваток с настоящими сильными противниками и постоянной, возможной только во время состязаний, результативной работы над собой. Конечно, он старался поддерживать спортивную форму гимнастикой, пробежками, отработкой комплексов ката, схватками с Мицури и своими учениками. Кое-что давали и встречи с партнером в офицерских казармах. Но во всем этом не хватало азарта настоящих спарринг-схваток, соревновательности, воли к победе – того, что и делает борьбу борьбой. И к тому же его противниками не были настоящие профессионалы.
В суете деловых будней некогда было по-настоящему продумать и то, что во время занятий во Владивостокском спортивном обществе показалось ему перспективной идеей, а может быть, и целью всей дальнейшей жизни: создание принципиально нового вида национальной русской борьбы.
Не с кем было даже поделиться этими своими размышлениями: не с тестем же было об этом беседовать – тот вообще считал любую борьбу несолидным баловством, хотя и признавал, что у мужчины может возникнуть своеобразное молодеческое желание поразмяться и силушку показать. Анна, наверное, постаралась бы его понять, но и она относилась к спортивным занятиям Василия скорее как к способу поддержать здоровье, не придавая им особенного значения. А ведь именно тогда, в двадцатых годах, Василий находился в своей лучшей спортивной форме. Какие результаты он мог бы показать в схватке с любым противником!
И все-таки именно в то время он все чаще по вечерам, когда в доме все стихало, доставал начатую еще во Владивостоке заветную тетрадку и рядом с краткими записями на полях появлялись беглые зарисовки: человеческие фигурки в борцовских стойках, в схваченных карандашом мгновениях захватов и бросков…
* * *
Лето медленно катилось в осень. На место отведенной на родину части, где служил Мицури, пароход из Японии привез новых солдат. Они, как и прежние, по-хозяйски расхаживали по улицам Александровска, а в выходные дни бесплатно смотрели кино в кинотеатре Василия, к большому негодованию Пелагеи Яковлевны, которая очень расстраивалась из-за неполученной прибыли.
Тесть временами подкалывал Василия тем, что в его рыбном деле таких убытков просто не может быть.
– Ни одной икринки никому не отпущу даром! – хвастался он.
– Зато у вас, бывает, лосось протухает бочками из-за плохого посола, – отбивался Василий. – А мои фильмы лежат себе на полочках и соли не просят.
Теща, Маремьяна Игнатьевна, не участвовала в этих шуточных пикировках: она вообще как-то сторонилась зятя, словно сожалела о своей былой откровенности и боялась, что разговор об этом возобновится.
Анна, видимо, была рада возможности вить свое гнездо и с головой уходила в домашние хлопоты, не особенно посвящая в них мужа. Она равнодушно относилась к любым политическим переменам до тех пор, пока они не затрагивали ее лично, отцовскую семью или мужа.
С приближением зимы Анна по-хозяйски занялась припасами на зиму, старалась вовлечь мужа в свои хлопоты по заготовке солонины, варенья, сушеных грибов. Во дворе дома росли тщательно укрытые навесами от будущих зимних заносов поленницы дров. Анне казалось, что, втягиваясь во все эти домашние заботы, муж становится ближе ей, больше привязывается к дому.
А у Василия было беспокойно на душе. Сердце его чуяло, что там, за проливом, на материке, разворачивались большие, исторические события, лишь отголоски которых доносили приходившие с опозданием газеты. Он жалел, что все это проходит мимо него, что сюда, на остров, доносятся только отголоски большого цунами, которое бушует на материке.
И сердце не обманывало моего героя: судя по хроникам Гражданской войны на Дальнем Востоке, именно в это время произошли как раз те решающее перемены, о которых читатель узнал из предыдущей главы.
* * *
Поэтому не удивительно, что зимой 1923 года по льду Татарского пролива на остров пробрался некто «товарищ Леонид» – под этим именем знали начальника агентурной разведки 17-го корпуса Леонида Яковлевича Бурлакова.
Привели товарища Леонида на оккупированный японцами остров обстоятельства чрезвычайные: была утеряна связь с завербованным агентом – боцманом японского броненосца «Ниссин».
После изгнания японцев из Владивостока Разведывательное управление штаба РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии) принимает самые решительные меры по организации агентурной разведки против Японии.
С этой целью во Владивостоке при разведотделе 17-го стрелкового корпуса создается агентурное отделение, которое и возглавляет Л. Я. Бурлаков.
Завербованный работниками отделения боцман «Ниссина» передавал довольно ценные сведения о военно-морском флоте Страны восходящего солнца, но затем, видимо, попал в круговорот той постоянной сменяемости, которую осторожные японцы сделали правилом для своих оккупационных войск.
Во время этой своей нелегальной «командировки» на Сахалин и вышел товарищ Леонид на владельца маленького русского кинотеатра господина Ощепкова. Впрочем, встреча эта отнюдь не была случайной: разведчик знал, кого и где он должен искать; знал он и на кого сослаться, чтобы его приняли без недоверия.
* * *
Однажды поздним зимним вечером в маленький кинотеатр на одной из улочек Александровска пришел ничем не примечательный господин. Он попросил у кассирши билет на последний сеанс, который уже не посещали японские солдаты, возвращавшиеся к тому времени из увольнительных в свои казармы.
Пелагея Яковлевна, которая по его просьбе продала ему билет на последний ряд, хотя зал был полупустым, хоть убей, не смогла бы описать его внешность: ничего запоминающегося, разве что модная в то время на острове лохматая шапка из собачьего меха. Да еще лицо у него было красное, обветренное – видать, долго пробыл на морозе.
Василий, как обычно, пришел к окончанию последнего сеанса, чтобы принять от Пелагеи Яковлевны кассу. Он пересчитал деньги, поблагодарил кассиршу и задержался, уже заперев двери, чтобы повесить на щит возле парадного входа афишку с названием завтрашнего фильма. Василий разглаживал быстро схваченный морозом лист афиши, когда услышал хруст снега за своей спиной и услышал, как его окликают по имени.
– Здравствуйте, Василий Сергеевич, – повторил неизвестный в лохматой собачьей ушанке, надвинутой почти по самые глаза. – Я привез вам привет от Петра Ивановича Кузнецова.
Обычная выдержка, воспитанная еще в Кодокане, и на этот раз не изменила Василию. Он обернулся и спокойно кивнул неожиданному гостю.
Незнакомец вежливо, но решительно отказался посетить вечернее чаепитие в гостеприимном ощепковском доме, и Василий, брякнув связкой ключей, снова отворил только что запертую заднюю дверь кинотеатра и, щелкнув выключателем, пропустил вперед своего позднего посетителя.
* * *
Не берусь передавать тот разговор двух разведчиков, но думаю, что вряд ли в разговоре профессионалов были сказаны задушевные слова о любви к Родине и необходимости помочь ей в трудную минуту. Она, эта любовь, была и подразумевалась, но говорилось о другом: о японской угрозе, которая не перестала быть реальной после освобождения Приморья, о стратегической необходимости молодой Стране Советов знать своего возможного противника (а таковым могло стать любое государство из ее окружения).
В тот вечер Василий дал свое согласие сотрудничать с агентурной разведкой 17-го корпуса Красной Армии и, получив псевдонимы «Японец» и «Монах», стал первым советским нелегалом на территории, занятой японскими войсками.
* * *
Собеседники присматривались друг к другу: Василий пытался разобраться, с кем ему отныне предстоит работать, а гость с материка старался, насколько это можно с первого знакомства, определить, соответствует ли островитянин тем лестным характеристикам, что получены о нем во Владивостоке, и решить, насколько масштабные дела можно ему здесь поручить. Впрочем, присматривайся не присматривайся, а выбирать, собственно, было не из кого, и для начала речь могла идти не более чем о сборе оперативной информации о численности и передвижениях японских войск на острове, об изменениях в их контингенте.
