совершенного им взрыва в Палате депутатов. Когда он отвечал на вопрос, как можно взорвать бомбу, которая унесет невинные жизни.
— Длинный фитиль, — кто-то крикнул услужливо.
— Проще с таймером!
— Подумайте об этом, — продолжил священник, когда стихли выкрики. —Первородный грех, но с исключениями. Рождение в этой касте не делает вас автоматически невиновным. Но когда вы достигаете в своей жизни точки понимания, кто здесь, черт возьми, кто, прости меня, Господи, кто пользуется благами существующего порядка вещей, а кто — нет, вот тогда вы должны выбрать, с чем вы согласны мириться. Если вы не посвящаете каждый свой вздох, каждое свое пробуждение и каждый сон уничтожению тех, кто убивает невинных столь же легко, как подписывает чеки, насколько невиновным вы можете назвать себя? Вот о чем нужно подумать сегодня, именно в таких терминах.
У Вебба практически возникло чувство, что он родился заново, исключая тот факт, что он никогда не был особо религиозным, да и никто из его семьи не был, это был клан укладчиков путей из Южной Пенсильвании, возле Мейсон-Диксона. Гражданская война, которая съела большую часть детства Вебба, так же расколола и его семью, поэтому незадолго до ее окончания он оказался в фургоне, едущем на запад, в то время как другие Траверсы-Оппозиционеры решили направиться в Мехико. Но, черт, одно и то же.
В путешествии через Огайо в горном городишке, название которого он вскоре не мог вспомнить, ему встретилась темноволосая девушка, его ровесница, имя которой, Тереза, он никогда не забыл бы.
Они гуляли по выбоинам от фургонов у ограды уходящих вдаль холмов, небо застилали тучи, наверное, собирался ливневый дождь, и юный Вебб был готов снять бремя со своего сердца, которое, как небо, собиралось разоблачиться. Он почти сказал ей. Они оба, кажется, понимали, к чему идет дело, и позднее, двигаясь на запад, он нес с собой эту тишину, натянутую между ними до предела. Он мог остаться, сбежать из фургона, вернуться к ней. Она могла найти способ последовать за ним, но это была мечта, на самом деле он не знал, никогда не узнал бы, что она чувствовала.
За этим последовали, наверное, девять или десять лет скитаний по западу, по холмистой прерии, через заросли сорняка «костер кровельный», шалфейные тетерева взлетали в небо, зловещая тишина воцарялась, когда небеса чернели в центре этой страны, обгоняя циклоны и степные пожары, поднялся по восточному склону Скалистых гор, ехал по лугам «ослиных ушей» и гелениума, через большой водораздел, чтобы в конце концов попасть в эти дьявольские горы, где Вебб вырос и где он с тех пор больше не бывал, в недра которых он решался спуститься за золотом и серебром, на вершинах которых он все время сражался за глоток воздуха.
К тому времени его родители умерли, и у него остался только двенадцатизарядный кольт Конфедерации, ранее принадлежавший дяде Флетчеру, Вебб тщательно до блеска натирал латунь кольта, ради которого когда-то терпел ремарки вроде «Этот кольт больше тебя, Вебби», но всё равно продолжал практиковаться, когда была возможность, и, наконец, настал день, когда он выяснил, что попадает более чем в половину из любого ряда жестянок для фасоли.
В Лидвилле, в тот год, когда внедрили газовое освещение, он встретил Мэйву Дэш, которая танцевала на барной стойке в салуне Пэпа Ваймана в высоких сапожках и в платье, расшитом черным стеклярусом, пока фрахтовщики, разнорабочие и странствующие горняки с жирными бородами орали при каждом взмахе ноги и повороте, даже доставая перед этим изо рта сигару.
— Да, дети, звучит странно, но ваша мама была девочкой в салуне, когда мы познакомились.
— Ты создаешь у них неверное представление, — она притворилась, что возражает. — Я всегда работала на себя.
— Но ты отдавала часть прибыли владельцу бара.
— Мы все должны были.
— Он воспринимал это так, словно вы работаете на него.
— Он так тебе сказал?
— Не Адольф. Другой кто-то, Эрнест?
— С усами, похожими на сорняки, разговаривал, как иностранец?
— Да, точно он.
— Ему просто было одиноко. Считал, что все мы должны быть его наложницами, по его словам, это была общепринятая практика в его стране, откуда бы он ни приехал.
Город, лишь недавно основанный, уже весь почернел от окалины, каждый переулок по дороге к открытому плато, видневшемуся высоко в великих отравленных горах. Это было не то место, где можно ожидать возникновения романтических отношений, но в следующий момент они обнаружили, что женаты и живут на Ист-Фифз в Финнтауне среди отвалов породы. Однажды ночью, отдыхая после смены, Вебб услышал зверский шум в узком переулке, известном как Сент-Луис-Авеню, и это был Вейкко Раутаваара, который в одной руке осторожно держал графин с водкой, пока другой рукой дрался с несколькими охранниками вахтового поселка. В этих делах Вебб мог быть достаточно опасен, как для слабого хилого постояльца, но к тому времени, когда он ввязался в драку, большая часть тяжелой работы была выполнена, Вейкко истекал кровью, но твердо стоял на ногах, наемники лежали на мостовой или убегали, хромая. Когда Вебб привел его в дом, Мэйва удивленно подняла брови:
— Приятно видеть, что семейная жизнь не заставила тебя сбавить обороты, дорогой.
Она продолжала работать у Пэпа Ваймана, пока не удостоверилась в скором появлении на свет Рифа. Все дети были младенцами с серебряным голосом, начали ходить, а затем и побежали, как раз когда пришло время Отмены.
— Собрался фулл-хаус, — любил говаривать Вебб. — Дамы и валеты, если не считать вашу маму как пикового туза.
— Карта смерти, — ворчала она. — Большое спасибо.
— Но дорогая, — с невиннейшим видом возражал Вебб, — я хотел сделать тебе комплимент!
У них был год или два, когда всё было еще не очень безнадежно. Вебб отвез их всех в Денвер, купил Мэйве красивую трубку из корня вереска вместо побитой старой трубки из корня кукурузного початка, которую она обычно курила. Они ели мороженое у киоска с газированной водой. Они поехали в Колорадо-Спрингз и остановились в «Антлерс Хоутел», и поднялись на фуникулере на Щучий пик.
Хотя за нескольких лет
