Ознакомительная версия.
2
По отъезде наместника на Фоминой неделе заседатель земского суда Молчин шёл поутру в присутственное место мимо генерал-губернаторского дома. К нему пристал живший во дворе медвежонок, который был весьма ручен и за всяким ходил, кто только его не приласкивал. Приведши его в суд, Молчин отворил двери и сказал своим товарищам:
— Вот вам, братцы, новый заседатель — Михаила Иванович Медведев!..
Чиновники посмеялись и тотчас выгнали медвежонка, а Молчин, зайдя к губернатору отобедать, рассказал ему глупое сие происшествие. Державин тоже посмеялся, но заметил, что в присутственных местах так шутить дурно и ежели дойдёт это до наместника, то он сильный сделает напрягай. Но и губернатор не мог предвидеть последствий сей невинной шутки. Заседатель Шишков, наушничавший Тутолмину, репортовал в Питербурх, будто Молчин привёл медвежонка и посадил его в генерал-губернаторское кресло, что один из секретарей клал мишке на стол листы бумаги, а Молчин окунал мишкину лапу в чернильницу и заставлял как бы подписываться. Якобы Шишков с компаниею, оскорбясь таковою насмешкою над главным своим начальником, приказывали сторожу медвежонка выгнать, а Молчин кричал: «Не трогайте! Медвежонок сей, чать, не простой, а генерал-губернаторский!»
Тутолмин сейчас же дал этой истории обвинительное толкование. Когда дело о заседателе Мишке, взявшем на себя роль наместника, дошло до сената, всего более радовался князь Вяземский. Генерал-прокурор сам показывал рапорт и скрипуче говорил прочим сенаторам:
— Вот, милостивцы, смотрите, что наш умница-стихотворец делает! Медведей назначает председателями!..
Вскоре пришёл указ сената, требовавший от Державина объяснений по поводу оскорбления наместника; тот немного смутился. Однако ответил губернатор довольно искусно: говоря о просвещённом веке Екатерины, он и не предполагал «странного сего случая за важное дело и не велел произвесть по оному следствия, как по уголовному преступлению, а только словесный сделал виновному выговор, ибо даже думал непристойным под именем Екатерины посылать в суд указ о присутствии в суде медведя, чего не было и быть не могло!».
В сенате дело было замято. Но по возвращении Тутолмин придумал мщение за всё и в законной форме. Он предписал губернатору открыть новый уездный город Кемь у берегов Белого моря. Дело было очень трудное, потому что в Олонецкой губернии по чрезвычайно обширным болотам и тундрам проехать можно было только зимою или в начале лета, когда богомольцы отправляются в Соловецкий монастырь. Ближе к осени начинается сильный ветер, и переезд водою делается крайне опасен. Тем не менее Державин отправился в нелёгкое путешествие, взяв с собою самых образованных чиновников — Грибовского и экзекутора Эмина, сына известного писателя. В дороге они вели подённую записку — о состоянии края, положении крестьян; о природных условиях, — которая дополнялась сведениями, истребованными от местных властей.
Отплыв из Питербурха водою, путешественники заночевали в деревушке, на берегу Онежского озера, и на другой день отправились в маленьких лодках по несудоходной реке Суне. Могучая, своеобразная карельская природа восхищала поэта. Приближался, напоминая о себе рёвом, водопад Кивая. Хотя до основанного Петром Великим Кончезерского железоделательного завода оставалось вёрст двадцать, слышно было и действие заводских машин, всё сливалось в какую-то дикую гармонию.
Под сводом дерев вода, покрытая пеной, лилась, как молоко или сливки. Чем ближе к водопаду приближалась лодка, тем пена сия делалась плотнее, наседая на берега и как бы унизывая их белыми каменьями. В версте от порогов показался дым, который по мере приближения сгущался. Наконец путешественники пристали к берегу и поднялись на каменный утёс.
Между страшными крутизнами чёрных гор, состоящих из тёмно-серого, крупнозернистого кнейса, они увидели жерло глубиной до восьми сажен. С великим шумом обрушивалась в это жерло вода, разбиваясь в мелкие брызги. Пары, восставшие столбом, достигали вершин двадцатипятисаженных сосен и омочали их.
Алмазна сыплется гора
С высот четыремя скалами;
Жемчугу бездна и сребра
Кипит внизу, бьёт вверх буграми;
От брызгов синий холм стоит,
Далече рёв в лесу гремит.
Шумит — и средь густого бора
Теряется в глуши йотом;
Луч чрез поток сверкает скоро;
Под зыбким сводом древ, как сном
Покрыты, волны тихо льются,
Рекою млечною влекутся.
Седая пена по брегам
Лежит клубами в дебрях тёмных;
Стук слышен млатов по ветрам.
Визг пил и стон мехов подъёмных:
О водопад! в твоём жерле
Всё утопает в бездне, в мгле!..
— Чернота гор и седина бьющей воды наводит некий приятный ужас и представляет прекрасное зрелище! — воскликнул Державин.
Он приказал срубить сосну и бросить её в стремнину. Через несколько минут выплыли из жерла одни щепы. Полюбовавшись игрою света, которую производит отражение солнечных лучей в поднятых, как стеклянная пыль, водяных каплях, путешественники отправились далее.
Они направлялись теперь к Белому морю. Рекою Сумою добрались до Сумского острога, стоявшего у её устья. Оставалось самых трудных 95 вёрст до Кеми.
Конечно, Тутолмин, посылая Державина столь далеко и в такое неудобное время, надеялся, что тот откажется и это поможет ему отделаться от строптивого губернатора. Но решительный и отважный поэт-губернатор не думал сдаваться. 19 августа на больших лодках Державин с Грибовским и Эминым отправились далее берегом Белого моря. Переночевав на Туманском острове, в хижинке для промышляющих ловом тюленей, они добрались до устья реки Кеми. Отсюда было ещё десять вёрст до селения того же имени.
Предписывая отправиться в Кемь и открыть город, Тутолмин объявил Державину, что тот найдёт уже готовым и здание для присутственных мест, и чиновников, и все необходимые мелочи. Губернатор, однако, увидел пустую и бедную деревушку.
Прежде всего понадобился священник, но и того насилу сыскали через два дня на островах, где он косил себе сено. Единственной улицей губернатор с кучкой обывателей следовал за священником, совершавшим таинство водосвятия. Окропили закоулки святою водой, и Державин рапортовал сенату об открытии города Кеми.
Против устья реки Кеми, вёрстах в шестидесяти, лежит в Белом море Соловецкий остров. Державин решил побывать в знаменитой обители, хотя и опасался покидать пределы своей губернии: монастырь принадлежал уже к Архангельской. Под вечер выехали на шестивёсельной парусной лодке, и тут же поднялся противный ветер. Губернатор приказал направлять лодку к синеющим впереди камням. О Соловецком монастыре он уже и не помышлял.
Но восстала страшная буря с молнией и громом. Стало так темно, что только вспышки молнии позволяли различать предметы. Лишь по домёкам лапландец-лоцман узнал, что камни уже справа и лодка почти миновала их. Что делать? Свернуть к ним — можно попасть под боковой ветер или, как мореходцы называют, бейдевен; идти по ветру — он угонит в середину Белого моря, а не то и в окиан! Державин приказал держать к камням. Но лапландцы сей манёвр произвели неудачно. Повернули руль — упали паруса, лодка накренилась, заливаемая волной. Секретарь Грибовский и экзекутор Эмин лежали на дне лодки, оцепенели и самые гребцы. Державин поднялся, стараясь перекричать бушующую стихию:
— Ребята, не робейте! Поднять вёсла!
Лодка выровнялась и вдруг, словно по волшебству, очутилась за камнем, который препятствовал её залить:
Судно, по морю носимо,
Реет между чёрных волн;
Белы горы идут мимо;
В шуме их надежд я полн.
Кто из туч бегущий пламень
Гасит над моей главой?
Чья рука за твёрдый камень
Малый чёлн заводит мой?..
Переночевав на пустых камнях, путешественники поутру тоже не без опасностей, но благополучно добрались до города Онеги Архангельской губернии, а оттуда через Каргополь воротились в Петрозаводск. Они привезли «Подённую записку» о состоянии края, весьма расходившуюся с письменным мнением генерал-губернатора.
Тутолмин высокомерно и презрительно отзывался об олонецких крестьянах, найдя, будто «наклонность к обиде, клевете и обману суть предосудительные свойства обитателей сей страны». «Всё сие о нравах олончан кажется не очень справедливо, — возражает Державин. — Ежели б они были обманщики и вероломцы, то за занятый долг не работали бы почти вечно у своих заимодавцев, имея на своей стороне законы, их оборонить от того же могущие; не упражнялись бы в промыслах, где нередко требуется устойка и сдержание слова; не были бы терпеливы и послушны в случае притеснений и грабительств, чинимых им от старост и прочих начальств и судов, в глухой сей и отдалённой стороне бесстрашно прежде на всякие наглости поступавших. По моему примечанию, я нашёл народ сей разумным, расторопным и довольно склонным к мирному и бесспорному сожительству. Сие по опыту я утверждаю. Разум их и расторопность известна, можно сказать, целому государству, ибо где олончане по мастерству и промыслу своему незнакомы?»
Ознакомительная версия.
