– Воочию-то в Петербурге не изображали?..
Тут не изображать – тут плакаться надо. Прямо в письме Государыне, помимо оглоедных сенаторов:
«По высочайшему В. И. В. именному всемилостивейшему указу отданные мне на уряд гетманские маентности явились весьма опустошены…»;
А в Батурине гетманский дворец со всеми прилегающими службами строится, а Чернигов после пожара никак из пепла не восстанет, а канатный перевоз через Днепр под Киевом совсем сгнил, а землекопов да каменщиков в крепости Святой Елизаветы кормить чем-то потребно, а другое чего…
На другое «как скарбу национального для, так и на собственное содержание мое всемилостивейше пожалованных доходов крайне недостаточно. Того ради В. И. В. всенижайше прошу…»
Маленько старший брат споспешествовал, хоть Иваном Шуваловым и отодвинутый в сторону, но власти над Государыней не потерявший. Проклятый индуктный сбор был оставлен за гетманом. В такие времена, когда война с Фридрихом зачинается, и собственные-то штаны руками держи, а ежели штаны всей Украины?..
Он хитрованил, само собой. Были ведь еще и штанцы семейные, разросшегося рода Разумовских. В Петербурге – Государыня, а в Козельце – ее статс-дама, именем Наталья Демьяновна. Хоть Козелец, хоть и родимые Лемешки – все они по Киевскому тракту, хорошо ухоженному; когда Елизавета Петровна куп-но с камергером Алексеем Разумовским в 1744 году совершала свой знаменательный вояж со всем неисчислымим двором, дорожка была под скатерку выглажена, мосты везде новые учинены, да и верстовые столбы поставлены, еще не погнили с той поры. Кати на вороных, статс-дама, к сынку-гетману! Проста-проста, а ведь индуктный сбор-побор по-своему верно поняла. После первых поклонов гетману, отдаче поклонов невестке, причитаний возле внуков, она денежный причет начинала:
– Сынку добрий! Изнишчила нас неплатежа. Со-би-то потребно?..
Что оставалось – отвечать:
– Потребно, мати. Дай срок…
– Дам, сынку, дам, а даст ли Вера, знов кобета брюхатая?..
Статс-дама, по ухваткам своим так и оставшаяся шинкаркой, умильно пред паном-гетманом складывала ручки, когда-то не раз трепавшие его потылицу. Он по-своему любил мать и прощал ее семейное попрошайничество. Поди, не обеднеет Украина!
Являлся очередной гетманский универсал:
«Мы, ЕМ. В. Малыя России и обеих сторон Днепра и войск Запорожских гетман, действительный камергер, Имп. Санкт-Петербургской Академии наук Президент, лейб-гвардии Измайловского полка подполковник и обоих российских Императорских орденов святых Апостола Андрея и Александра Невского, також польского белаго Орла и голштинскаго Св. Анны кавалер, Российской Империи граф Кирила Разумовский…»
Уф!… Многовато вроде титулов накопилось? Но ведь все прописать надо. В надлежащем порядке. Польский орден – непоперед же российского?
А и всего-то сути после этих титлов, если по понятиям статс-дамы Натальи Демьяновны, – родственника Семена Васильевича Кочубея определить обозным Генеральным. Это министр над всем казацким имуществом. Но со времен гетмана Богдана Рожинского и по сю пору министров в казацком обиходе не было – слово
Генеральный все заменяло. Генерал то бишь. Главноначальствующий.
Гетман? Он волен казнить и миловать. В отличие от Государыни Елизаветы Петровны, здесь казни никто не отменял. Хотя миловать приятнее. А по сему:
«Объявляем сим нашим универсалом… респект к сестре нашей Вере Григорьевне и мужу ея бунчуковому товарищу Евфиму Дарагану… для лучшего им содержания дому своему и исправления себя… Местечко Борис-поль, со всеми в том местечке жительствующими свободными посполитыми людьми и с принадлежащими к нему грунтами, плецами посполитскими и угодьями и всеми принадлежностями в вечное им и наследникам их владение…»
Кто оспорит гетманский универсал? Может – только один человек, Самодержица Елизавета Петровна. Старший брат – и тот не властен, хотя в письме побубнил:
«Ты там, братец, поосторожнее. Твои универсалы кто-то в копиях Государыне пересылает. Не крутенько ли берешь…»
Брат – он на то и старший, чтоб иногда пожурить. Другим-то чего мешаться?
Так нет же, бориспольцы затеяли тяжбу. Местечко Борисполь, почитай, в пригородах Киева, там горлопаны известные. Да и поляками-иезуитами нашпандоренные. Как, свободных посполитых хотят закабалить?! Само собой, не с гетманом же судиться стали – с Верой, ее мужем Драгой, для благозвучия названного Дараганом. Нашла коса на казацкий камень! Жители-то к тому ж городовые – не сельские, чтоб их в холопов обращать? Суд! Но Евфим Дараган знал, кого управляющим ставить. В день ли пьяный, в ночь ли темную – людишки незнаемые, при оружии, в Борисполь нагрянули, все документы и другие городские знаки похитили – судитесь, голодранцы! Евфим Дараган при гетманском бунчуке состоит, смекаете?!
Бориспольцы дело проиграли, но слух дошел до Петербурга. Елизавета была в гневе. Канцлер Бестужев ей вторил – со смертью сына родство с племянницей Авдотьей прерывалось. Алексей-то ведь благость Елизаветы теперь на пару с Иваном Шуваловым делил, Бестужев мог перед ним и не заискивать. Старший брат, пужливостьго не отмеченный, все ж с тревогой отписывал:
«… Да, а Елизаветушка бумагу, списанную с твоего универсала, разорвала и в гневе бросила в каминец. Со словами гневливыми: «Маентки раздает! Сестриц ублажает! Слыхано ль дело? Он что, мое право дарить да миловать узурпировал?..»
Под нехорошее настроение решил гетман прокатиться до Борисполя. Версты, понатыканные еще во время елизаветинского вояжа, мелькали, как стоящие в карауле измайловцы. В белых киверах и в белых же повязках по зеленым мундирам. Пораненные, что ли? Но кони быстро несли, все в единый строй сливалось. Несколько десятков верст по Киевскому шляху.
Сам он тоже был в измайловском мундире – незадолго перед тем смотрел свою привезенную из Петербурга гвардию, не хотелось переодеваться. К слову, и ехать-то – зачем?
Да вот так, приехалось. Даже не предупредил вестовым. Дараганы были дома. Родственник, родственник, а для бунчукового товарища – грозный начальник.
– Бунчук не пропили еще? – не слишком ласково ответил на приветствие.
– Как можно, наш ясновельможный?.. – в некотором страхе попятился Дараган, подзабывший свою родовую фамилию – Драга; страх разве что напомнил.
– Как доехали, братка ридный? – с почтением, но без всякого страха самолично приняла с его плеч подбитую соболями зимнюю епанчу10 сестрица. – Не ждали, не гадали! Душица!… – крикнула в глубь комнат. – Щетки давай!…
Душица как дожидалась – ринулась в прихожую с двумя щетками – большой и малой. И на епанче, и на мундире, и на меховом кивере – пыль со снегом пополам. Не хотелось ему в закрытом возке тащиться, в легких санках прискакал. Снегу было мало, кой-где санки и по песку скребли. Работы для служанки хватало, но все ж она своей дотошной медлительностью вроде как выжидала, когда отойдут родичи. Верно, хозяйка распоряжаться убежала, хозяин слуг в погреба погнал.
– Я теперь знаю, кто вы, пан ясновельможный!…
– Вот и хорошо, – оборачиваясь к ней другим боком, приобнял даже немного.
Вернувшийся из погребов Евфим по-мужски похвалил:
– Так, так, наш ясновельможный! Вера Григорьевна меня и то ревнует. Добра душа-Душица!
– Чего?.. – сестра появилась.
– Епанча[10], говорю, добрая, – бровью не дрогнул муженек.
– А-а… – Сбитая с толку, помяла сестра в руках французское сукно, под которым теплым пологом полыхали соболя. – Да хватит драть-то! – на служанку прикрикнула. – Иди по столу помогай.
Сестра была всего на год моложе старшего брата, так что дело уже к внукам шло – две племянницы, жеманно приседая, из дальних покоев к дядюшке выходили. Он расцеловал их и в обнимку увел в зал. Был у них в гостях впервые, осматривался. Что ни говори, умела сестрица устраиваться! Дом принадлежал когда-то сбежавшему польскому шляхтичу, располагался по-пански. Не как в казацких, даже богатых, домах, где хозяева и служки вперемешку жили. Здесь панская половина глухо отделялась от служб; всякие чоботы, кожухи, плахты выселены на задворки; сообщение с дворней лишь через прихожую. Кухня, и та со столовой сообщалась дальней дверью. И где она, сестрица Вера, всему этому научилась? Кирилл, носивший то же отчество, и не подозревал, что Вера Григорьевна тот же вопрос могла бы задать и ему самому; в «люди» она вышла допреж его, при посещении Государыней Малороссии в царской свите прокатилась аж до Петербурга и там несколько месяцев пожила. Во фрейлины, как племянница Авдотья, не вышла. Стара, поди. Что Бога гневить: зато при дворе гетмана. Бунчуковый товарищ, ее Драга-Дараган, из первой десятки гетманской свиты. Нет, судьбой была довольна. Старшенький сынок руками братцев в Петербурге в конногвардейцы записан. Дочки, как подрастут, пущай с гувернантками по Европам прокатятся. Авось!…
