Внизу было что-то вроде сноски со скромной звездочкой, свидетельствующей о том, что это примечание Пилигрима.
«Напиши он эти слова до того понедельника, они могли бы оправдать мое спасение. А так… К среде я возжаждал обратить в пепел не только свое чело, но все мое существо — и сознание».
На полях Пилигрим приписал: «Дата: пятница, десятое февраля 1497 года, через два дня после «пепельной среды» и через три — после сожжения идолов, к которым мне следовало присоединиться».
12
С ее светлостью явно что-то творилось. Дверь в спальню почти все время была заперта. Передача подноса с завтраком превратилась в кошмар. Мадам заказывала завтрак накануне вечером, а когда мальчик-посыльный приносил его утром с точностью до секунды, — она отвечала из-за двери: «Нет-нет, не сейчас!» И Фиби Пиблс приходилось держать поднос на батарее, чтобы завтрак не остыл.
Увы, это не всегда удавалось. Вареные яйца твердели. Яичница становилась деревянной. Молоко en cocotte (в горшочке) отделялось от масла, а желтки лопались. Тосты загибались по краям; чай, кофе или шоколад становились еле теплыми и безвкусными. Джемы и желе подергивались пленкой, а грейпфруты съеживались и сохли. Это было ужасно.
Каждое утро Фиби, затаив дыхание, стучала в дверь так громко, как только смела (в конце концов, человек должен быть услышан!), подходя к ней сначала с интервалами в пятнадцать минут, потом в полчаса — после чего сдавалась и звонила на кухню. Мальчик поднимался наверх и уносил поднос, а Фиби пожимала плечами и говорила: «Ничего не могу поделать».
Начиналось это в восемь часов утра, поднос уносили в половине одиннадцатого. В одиннадцать успевшая проголодаться Фиби слышала, как в дверном замке поворачивается ключ и ее светлость спрашивает: «Где ты?»
Как будто она могла быть где-то еще.
Первым делом в спальне нужно было раздвинуть шторы и включить батарею. Ее светлость предпочитала спать в прохладе, а потом вечно жаловалась, что замерзла, будто Фиби была в этом виновата.
— Завтрак готов? — спрашивала мадам, садясь и сражаясь с постельным бельем.
Она пинала и мяла подушки так, словно расталкивала толпу на тонущем корабле. Фиби приходилось сообщать ее светлости, что безнадежно испорченный завтрак отослан обратно на кухню.
— Тогда закажи еще один.
— Да, мадам.
Так продолжалось четыре дня подряд. Четыре дня подряд заказывался второй завтрак, его приносили — и уносили нетронутым. Четыре дня ее светлость пила только кофе, чай или шоколад, да и то не до дна.
Пепельницы были полны окурков. Фиби заметила несколько пустых винных бутылок. Три дня мадам не хотела одеваться и двигаться с места. Велев Фиби натереть спину и плечи маслом с легким запахом роз, она надевала чистую ночную рубашку и лиловый пеньюар, а потом садилась и смотрела в окно на горы.
Вконец сбитая с толку, Фиби Пиблс решила, что необходимо про консультироваться с мистером Форстером. И когда ее светлость вновь заперлась с бутылками и сигаретами, Фиби пошла к дворецкому мистера Пилигрима.
— Что с ней могло случиться? — спросила она, рассказав о поведении мадам. — Я боюсь. Она сама на себя не похожа.
Номер Форстера был на последнем этаже, «на чердаке», как он говорил. На чердаке, как и положено преданному дворецкому, служившему верой и правдой всю свою жизнь!
Фиби присела на единственный стул. Форстер сидел на кровати. Он предложил ей стакан пива, но она отказалась.
— Навидалась я, что алкоголь с людьми делает. Мне страшно смотреть на мадам. Хотя, должна признаться, я не отказалась бы выпить капельку за ужином. Но я ни за что не стану пить, сидя с джентльменом в его спальне. Надеюсь, вы не обиделись?
— Ничуть.
Фиби отвела взгляд и прикусила губу.
— Что же мне делать? — спросила она.
— Я бы на вашем месте подождал, — ответил Форстер. — Мне и самому приходится сидеть и ждать, пока с ним делают там Бог знает что.
Он махнул рукой в сторону окна.
— Вы имеете в виду мистера Пилигрима?
— Да. Я имею в виду мистера Пилигрима. Я пять раз пытался повидаться с ним, но меня к нему не пускают. Мне сказали, что он молчит и ни с кем не разговаривает. А кроме того, за ним постоянно наблюдают врачи. Говорят, с него не спускают глаз с утра до вечера. Похоже, боятся, как бы он не попробовал еще раз. Бедный! Он небось тоскует по дому.
— Я тоже хочу домой, — откликнулась Фиби. — Мне здесь не нравится. Все кругом чужие, кроме вас и ее светлости. Никто тебе не улыбается, все лопочут по-немецки. Со мной обращаются как с ничтожеством, и меня это бесит. Мало того — кто-то еще повадился письма писать! Нам уже три штуки доставили. Посыльный приходит, сует их в руки и не говорит ни слова.
— Вы знаете, от кого они?
— Конечно, нет! Я же не могу их открыть. Они все приходят в запечатанных конвертах, так что если я попытаюсь заглянуть, мадам сразу поймет.
— На днях она встретила кого-то в вестибюле, — сказал Форстер. — Симпатичную молодую пару. Она с ними разговаривала. Вы в курсе?
— Нет. Ее светлость? Когда? Что значит — на днях?
— Позавчера. А может, вчера. Точно не помню. Я шел из клиники после очередной попытки увидеться с мистером Пилигримом, и она стояла там с какими-то незнакомцами. Знаете, что мне показалось странным? По-моему, она заметила меня, но не подала виду. Я пошел в бар, пропустил стаканчик, а когда возвращался, они все еще были там.
— Сколько вы пробыли в баре?
— Минут двадцать — двадцать пять. Как я уже сказал, милая парочка. Хорошо одеты. Без сомнения, люди ее круга. У молодого человека военная выправка. Я мог бы принять его за сына мадам, не знай я его в лицо. Я имею в виду графа Хартфордширского. Они одного возраста. Может, это его друг? Или бывший одноклассник из Сандхерста?
— Вы же говорите, мадам их не знала!
— Да, это было заметно. Но, возможно, они ее знали через графа, сына мадам. Вполне возможно. Хотя… Я только что вспомнил: когда я проходил мимо в первый раз, они говорили на каком-то иностранном языке. Французском, что ли? Я толком не расслышал.
— Вы видели их после этого?
— Только издали. Когда они выходили из отеля, или воз-вращались, или ждали лифта.
— Как по-вашему, у них был серьезный разговор?
— С леди Куотермэн? По-моему, довольно серьезный. Да. Они почти не улыбались. Молодой человек так и остался стоять, а дама — очевидно, его жена — сидела в кресле рядом с леди Куотермэн.
— Значит письма ее светлости пишут именно они. Будь это кто-то из врачей мистера Пилигрима, на обратной стороне стоял бы адрес. Но конверты, что нам приносят, куплены в магазине отеля. Это они, зуб даю!
— Попробуйте незаметно стащить одно из писем — тогда и узнаем. А пока не вешайте носа. Если ей станет хуже, приходите ко мне опять.
Фиби встала и, обернувшись в дверях, поблагодарила Форстера за то, что он ее выслушал.
— Мне одиноко там с ней внизу, тем более что она в таком состоянии…
— Не расстраивайтесь, — сказал Форстер. — Подумайте о том, каково мне здесь наверху, в то время как мой хозяин, можно сказать, в тюрьме. Но мы это переживем, вот увидите. Будьте здоровы!
— Да, — довольно уныло промолвила Фиби. — Будьте здоровы, мистер Форстер. Всего вам хорошего.
На третий день леди Куотермэн послала в канцелярский магазин за веленевой серо-голубой бумагой, чтобы пополнить свою сильно истощавшую пачку. И конверты, пожалуйста. В этотдень она ничего не ела, только заказала вино и виски и пила до самых сумерек. Несколько раз звонил телефон, однако Фиби не слышала, о чем говорила госпожа. Она уловила лишь одно слово: посыльный. Когда она зашла спросить, будет ли ее светлость ужинать, мадам лежала на полу, а рядом в пепельнице дымилась сигарета.
На столе валялись письма, адресованные пятерым детям мадам, ее мужу, мистеру Пилигриму и доктору Юнгу. Последнее было не дописано и торчало из конверта. Незнакомой парочке письма не было.
Фиби попыталась поднять госпожу, но не смогла. На помощь она позвать не решилась. «Только представь, какой будет скандал!» — сказала она себе и накрыла мадам кашемировым пледом в синюю и фиолетовую клетку, который был талисманом ее светлости и путешествовал с ней повсюду.
В девять Фиби пришла проведать хозяйку и обнаружила, что та перебралась на кровать. Фиби, оставив дверь приоткрытой, а свет в ванной — включенным, позвонила на кухню и заказала пиво с бутербродами. В полночь она ретировалась в свою спаленку рядом с гостиной и, встав в шесть, увидела, что дверь ее светлости снова заперта.
На четвертый день леди Куотермэн послала вниз за оберточной бумагой, веревкой и ножницами.
Она даже позавтракала немного — съела дюжину устриц и выпила бутылку шампанского.
В четыре часа пополудни госпожа позвала Фиби помочь ей одеться к чаю. Ждали гостя — но гость не пришел. Зато пришел еще один конверт.
